стройки   двух  секретарей  райкомов   он  сдал  в  солдаты,  что
впоследствии  было   использовано  против   него,  как  доказательство   его
диктаторских замашек.
   Когда он принял командование, дорожная сеть, особенно в  Приморье, была
уже  относительно  развита.  Но  части  дислоцировались  не  на  дорогах.  А
подъездные  пути  шоссированы  не были. Поэтому в распутицу  во многие части
можно было пробраться только на лошадях. Опанасенко загонял легковую в самую
грязь  подъездных  путей, бросал  ее  там, а  на  другой уезжал,  заявив  во
всеуслышание: "К таким  разгильдяям  я  не ездок".  Затем вызывал  командира
части  к  себе.  Слухи  о  жестоких  взысканиях,  о  снятии  с должностей  и
понижениях в званиях  быстро распространились по частям. Везде бросили все и
занялись  строительством подъездных  путей.  За  какой-нибудь  месяц  во все
городки вели  прекрасные шоссе, а сами  городки - улицы,  технические парки,
хозяйственные дворы были  загравированы, а  кое-где  и  заасфальтированы. Не
самодурство было  все это. До сего времени невозможно было в распутицу выйти
из городков  по тревоге. Теперь же -  в любое время года и суток выходи  и в
бой. Вообще же дороги были слабостью  Опанасенко. Сознаюсь, я - генштабист -
теоретически понимал значение дорог, но так их чувствовать, так заботиться о
них,   как  Опанасенко,  не  мог.   Только  Опанасенко  привил   нам   всем,
дальневосточникам,  подлинное уважение  к  дорогам.  Время его  командования
Дальневосточным  фронтом,  с  основанием  можно   назвать  эпохой  дорожного
строительства и отличного содержания построенных дорог.
   Не  таким был и грозным, как  казалось, этот  командующий. Его страшные
приказы о  снятиях, понижении в  должности  и звании были  известны всем. Но
мало кто знал, что ни один из  наказанных не был  забыт. Проходило некоторое
время.  Опанасенко  вызывал   наказанного,  давал  достойное  назначение   и
устанавливал   испытательный  срок:  "Сам  буду  смотреть,  справишься,  все
забудем, и в личное дело приказ не попадет. Не справишься, пеняй на себя!" И
я не знаю случая, чтобы человек не исправлялся.
   И все же основания  для  обвинения Опанасенко в  самодурстве несомненно
были.  С  началом  войны  командующим  фронтами   было  предоставлено  право
присваивать воинские звания до капитана включительно. Вскоре после того, как
это  право было  получено, на  Дальний  Восток  приехала на  гастроли Тамара
Ханум. На первом ее концерте присутствовало  все фронтовое управление. После
концерта  Опанасенко устроил  для артистов прием.  На приеме,  как  водится,
выпили. И  то  ли под влиянием  винных паров, то ли благодаря женским  чарам
Ханум,  Опанасенко присвоил ей  звание капитана и преподнес погоны и военный
костюм. Приказ писался на  следующий день.  Начальник  штаба Иван Васильевич
Смородинов -  штабник  до  мозга костей  и  тонкий дипломат, попробовал было
оформить  все вчерашнее "хитрой грамотой" о  том,  что  Тамара - "капитан" в
своем ансамбле,  но Опанасенко на него так рыкнул, что он сразу ушел в кусты
и единственно, что отстоял, что приказ  подпишет  не  первым, как  обычно, а
последним,   после  командующего   и  члена  Военного  Совета.  Видимо  Иван
Васильевич рассчитывал,  что член Военного  Совета такой приказ не подпишет.
Но  Яковлев  беспрекословно  подписал.  Однако  Смородинов,  как  выяснилось
впоследствии, свою подпись  так  и не  поставил  и  доложил  об  этом  факте
начальнику  Генерального  Штаба.  Месяца  через  два,  когда  Сталин  пришел
несколько в себя от первых поражений на фронте  и от собственного испуга, он
приказ  отменил. При  чем  Опанасенко отделался указанием  на  "неправильное
использование предоставленных  прав".  Яковлев же был отстранен от должности
члена военного совета "за беспринципность".
   Начало войны  по-особому высветлило облик  Опанасенко.  Не могу  сейчас
утверждать в какой  день от начала войны,  но  несомненно в самом начале ее,
пришло распоряжение отгрузить немедленно на Запад весь мобзапас вооружения и
боеприпасов. Смородинов,  который долгое время был руководящим мобработником
генштаба, возмутился: "Какой же  дурак отбирает оружие у  одного фронта  для
другого. Мы  же  не  тыловой округ, мы в любую минуту можем вступить  в бой.
Надо идти к Опанасенко. Только его одного "там" могут послушать".
   Как только  Опанасенко понял, в чем дело, он не стал слушать дальнейших
объяснений. Голова его быстро налилась кровью, и он рыкнул:
   - Да  вы что! Там разгром. Вы поймите,  разгром! А мы будем что-то свое
частное  доказывать?  Немедленно  начать  отгрузку! Вы,  -  обратился  он  к
начальнику тыла, - головой отвечаете за быстроту отгрузки. Мобилизовать весь
железнодорожный  подвижной состав  и с  курьерской скоростью  выбрасывать за
пределы фронта. Грузить  день и ночь. Доносить о погрузке и отправке каждого
эшелона в центр и мне лично".
   Так впервые у  нас  на ДВК прозвучало  слово  РАЗГРОМ.  В этой  честной
правде  отличие Опанасенко  от  тех,  кто информировал  нас  из  Генштаба. Я
написал  "информировал",  но  это  неправда. Нас  по сути все время пытались
дезинформировать.   Не  указывали,   какой  картой  пользуются   составители
оперсводок. Указывая  линию  фронта, перечисляли наиболее незаметные пункты.
Брали,  например,  небольшое селеньице  рядом  с  крупным  городом  или даже
высоту.  А  это  сельцо  или  высота  на  картах  разных  масштабов  названы
(обозначены) по  разному. И вот расстилаем  карты  всех  масштабов,  и  один
читает, а все остальные операторы лазят по картам. И не находим. Да разве же
догадаешься,  что составитель вместо  большого отданного противнику  города,
называет высоту  под городом. Помню одну высоту так  и не нашли. Вызываю  по
прямому проводу направленца ДВК, спрашиваю,  где? Отвечает - не знаю, ищите!
- Так и  пошли докладывать Опанасенко.  Говорим, вот  не  нашли  высоту.  Он
снимает  ВЧ",  вызывает  того  же направленца  (полковника  Шевченко):  "Где
такая-то  высота?" Лицо Опанасенко  мрачнеет. Он кладет  трубку:  "Высота!..
Вильно сдали".  Вернулись мы  от Опанасенко и сразу же  нашли эту высоту  на
100-тысячной  карте. На всех других она не показана.  Вот  такие ребусы мы и
решали каждодневно.
   Но мы  могли  решать. Мы  не воевали. У тех же, кто  на  фронте,  этого
времени  не  было.  Да  и  квалификация у операторов там  не  наша.  Значит,
оперсводки генштаба они вообше не расшифровывают и не знают,  что происходит
на всех других  участках фронта. Для  этого  и  затеяна  эта  шарада. Лживый
общественный  строй  не  смог  не  лгать  и  на  войне.  И лгал  с привычным
лицемерием. И  сводка написана, и  послана,  и  истинное положение  в сводке
дано, да только никто  этого не прочитает и истину не узнает. Тем более, что
каждый  раз  надо  искать  по  всей  карте.  Писалось так, что  не  поймешь:
наступают,  обороняются или  бегут наши  войска.  Писалось,  например,  так:
"Сокрушительными  ударами  войска  (такой-то группировки)  нанесли серьезные
потери противнику  и,  отбросив его, передовые  подразделения  ведут  бои на
рубеже..." Естественно,  что  прочитав  такое,  начинаешь  искать этот рубеж
впереди вчерашнего рубежа. Потом  уже начинаешь и  позади, но где-то вблизи.
Потом  находишь  где-то  в 40-60 км.  сзади.  А некоторые армии,  которые мы
называли марафонскими, за сутки умудрялись отойти на 100 и более километров.
Мы,  разумеется,  понимали,  что  этих армий уже фактически  нет, что рубеж,
который  нам указан,  занят  какими-то тыловыми  подразделениями, или вообще
никем не занят,  но  только известно,  что там, пока  что, нет  немцев.  Как
близки  мы были к истине, свидетельствует генерал Штеменко в своих мемуарах.
Он  пишет,   что  офицеры   оперуправления  Генштаба,   готовя   оперсводку,
обзванивали колхозы, спрашивая, не пришли ли к ним немцы.
   Мы понимали губительность такой информации, но опять первым  высказался
Опанасенко.  Просмотрев карту  очередной  оперсводки Генштаба,  он задумчиво
сказал:  "Значит,  воюют  все  только за  себя. Что у соседей, что на других
направлениях, никто не знает". Это была правда.
   Но Опанасенко не  был  пассивным  критиком,  брюзжалой. Он  должен  был
действовать. И  он  начал. Первая  мысль, которая ему  пришла  - отобрать из
частей  учебные винтовки,  пулеметы,  минометы  и  орудия  и  привести их  в
боеспособное  состояние.   Но  начальник  вооружения  доложил,  что  учебные
винтовки, пулеметы, неисправные орудия и минометы, а также оружие устаревших
конструкций и  иностранных  марок  имеются  в  значительных  количествах  на
складах.  С  этого  и  началось  военное  производство на  Дальнем  Востоке.
Опанасенко,  назначенный  к  этому времени  представителем  Совета  Труда  и
Обороны  и Ставки  Верховного Главнокомандования на Дальнем Востоке,  взялся
железной рукой организовывать это производство. Ему как представителю Ставки
и СТО  были  подчинены  крайкомы  партии,  крайисполкомы,  предприятия  всех
наркоматов  и уполномоченный НКВД по Дальнему Востоку Гоглидзе. И Опанасенко
полностью использовал свою власть.
   Первым делом начали превращать учебные винтовки в боевые. Их  оказалось
на  складах  свыше 300000.  Открыли  мастерскую,  которая  стала  заваривать
отверстия,   просверленные   в   казенниках   винтовок.   Затем    открылось
орудийно-ремонтное  и  реставрационное  производство,  начали  изготавливать
новые минометы,  наладили  производство:  телефонных аппаратов, радиостанций
"РБ", начался выпуск артиллерийских снарядов и мин.  Таким образом, в случае
мобразвертывания мы могли хоть частично  вооружить новые формирования. Но  и
Москва опомнилась.  Вспомнила  об  опасности, грозящей Дальнему  Востоку. Не
забрав и половины нашего  мобзапаса, она приостановила  дальнейшую отгрузку.
Но зато от нас потребовали оружие  и  боеприпасы  вместе  с воинами.  Пришло
распоряжение  немедленно  отправить  восемь   полностью  укомплектованных  и
вооруженных  дивизий  на  Москву.  Темпы  отправки были столь высокими,  что
войска  из  лагерей  уходили на станции погрузки по  тревоге. При этом часть
людей, находившихся  вне части, к погрузке не поспевали, в некоторых  частях
был  некомплект  вооружения  и  транспорта.  Москва   же  требовала  полного
укомплектования,  а  Опанасенко был  не тот человек, который  мог  допустить
нарушение приказа. Поэтому  была организована проверочно-выпускная станция -
Куйбышевка-Восточная -  резиденция  штаба  2-й  армии. На  этой  станции был
создан резерв всех  средств вооружения, транспорта,  средств тяги,  солдат и
офицеров. Командиры  убывающих дивизий и полков через начальников эшелонов и
специально  назначенных офицеров  проверяли  наличие  некомплекта  в  каждом
эшелоне. По телеграфу  это  сообщалось во  вторую армию. Там все недостающее
подавалось  в соответствующие эшелоны. Персонально ответственен за это перед
Опанасенко  был начальник штаба армии. Каждый эшелон с  проверочно-выпускной
станции должен был выходить и выходил фактически в полном комплекте.
   С одной из уходящих дивизий (с 78 сд) едва не уехал и я.  Командир этой
дивизии   полковник  (впоследствии  генерал   армии)  Афанасий  Павлантьевич
Белобородов  один  из  наиболее  культурных  и  военно-грамотных  командиров
дивизий  пользовался  особой  симпатией  Опанасенко.   И  вот  теперь  зашел
проститься с ним. Я находился в это время в  приемной, а у Опанасенко кто-то
уже  был.  Поэтому   мы,  поздоровавшись,  уселись  рядом  с   Белобородовым
поговорить.   Афанасий   Павлантьевич   сказал:   "Хочу   напомнить   Иосифу
Родионовичу, чтоб не забыл в  Куйбышевке  подсадить  ко мне начштаба. Мой же
уехал на дивизию, а начальник первого отделения  слабоват". У меня мелькнула
мысль, и я сказал:
   - Попроси меня. Иосиф Родионович тебя любит и согласится. Попроси!
   -  Ты  это серьезно?  Действительно  поедешь?  С  должности  зам.  нач.
оперупра на начальника штаба?
   - А что? Мне надо в войска. А то, что я буду по большим штабам!
   - Если серьезно, попрошу.
   Вскоре его вызвали в кабинет, а некоторое время спустя позвали и меня.
   - Серьезно хочешь в войска? - спросил Опанасенко.
   - И в войска, и на фронт.
   - Ну тогда собирайся, получай предписание и догоняй.
   - А мне собираться нечего. Мой чемодан собран. Взять  в руку  и  ехать.
Если  не задержат с  предписанием, то я хотел бы ехать  вместе  с  Афанасием
Павлантьевичем.
   Я  заехал  на  квартиру,   взял  чемодан,  подержал   в   руках  фигуру
спортсменки,  потом сунул  и  ее  в чемодан.  Семьи  не  было. Отправлена  в
эвакуацию  на Алтай. Оставил соседу ключи  с записочкой и вышел. Белобородов
ждал в машине. Два  дня мы  еще  пробыли  в  Хабаровске и я  успел полностью
включиться в работу штаба. Потом  пошел и наш эшелон. Уезжая, жалел, что  не
смог проститься с Казаковцевым. Он отправлял эшелоны из Приморья.
   В Куйбышевку прибыли часов в 5 вечера. Я только собрался выйти поискать
начальника  штаба 2-й  армии, как Вавилов сам вошел в вагон, за ним следовал
майор (я уже был подполковник).
   - Ну, где  твои вещички? - улыбаясь, спросил Вавилов. - Вот  смену тебе
привел. Твое начальство не хочет с тобой расставаться. Аркадий Кузьмич такой
шум устроил, что Иосиф Родионович  даже сам звонил: "Смотрите, не пропустите
Григоренко". Так бесславно закончился мой первый поход на фронт.
   Возвратился   я  в   Хабаровск   злой   и  недобро  настроенный  против
Казаковцева.
   Когда я вошел в кабинет, он сидел, что-то писал: "Садитесь!"  - буркнул
он  своим  ровным  глухим  голосом,  слегка  кивнув  головой.  Я  сел. Через
некоторое время он отодвинул бумагу, положил ручку, поднял взгляд на меня.
   - Ну что,  сердитесь? Не дал Вам совершить героические подвиги во Славу
Родины? Еще  успеете совершить. Войне  этой только, только  начало. Вы же не
Анатолий Петрович (Булатов - комиссар штаба). Это он собирается отступать  в
Маньчжурию и оттуда продолжать войну за коммунизм. А Вы знаете историю. И Вы
прекрасно понимаете, что немец идет пока что по инорусским землям. Войдет  в
Россию - застрянет. Я  не знаю, будут  ли  русские воевать за  коммунизм, но
Россию они не отдадут.  На России  Гитлер себе также сломает шею, как сломал
Наполеон. Куда же Вы торопитесь?  Повремените. Придет  и  Ваш черед. Те, кто
сейчас воюют, только  почву унавоживают. Они выносят на себе главную тяжесть
войны.  Основная  их масса  гибнет,  а  слава и ордена  достанутся тем,  кто
кончать войну будет.
   - А я не хочу ни славы, ни орденов. Я хочу защищать свою Родину.
   - А смерти Вы хотите?
   - Во всяком случае я к ней готов.
   -  А  вот я  не  готов... к  Вашей  смерти. Вы  занимаете  очень важную
должность. И Вы на месте. От нашей с Вами работы  зависит, вступят ли японцы
в войну на стороне  Гитлера против нас. Если вступят, наше дело безнадежное,
и Ваши подвиги на Западе пойдут "псу под хвост". Здесь Вы нужны персонально,
как  личность,  а  там на  Ваше место, Вы  сами  это видели, можно назначить
любого майора. Но  что мне  Вас уговаривать. Если у Вас не хватит ума, чтобы
все  понять  самому,  то  есть   приказ:  Вы  зам.нач.  оперупра  и  обязаны
подчиниться этому.  Ну,  а  после работы  заходите  ужинать. Это уже  не мой
приказ, а жены. А жен не слушать нельзя.
   Я так и не  узнал, как воздействовал Казаковцев на Опанасенко, но  факт
этот показывает, что "непоколебимый" Опанасенко может иногда и отступать.
   И еще одну  прекрасную черту Опанасенко узнал я  вскоре. Ни  у  кого не
спрашивая,  Опанасенко  на  месте  убывших дивизий начал  формировать  новые
дивизии.  Была  объявлена  всеобщая мобилизация всех  возрастов  до  55  лет
включительно. Но этого все  равно  было недостаточно. И Опанасенко  приказал
прокуратуре  проверить  дела  лагерников и всех,  кого  можно, освободить  и
направить  в  войска.  Меня  он  послал  в   Магадан  с  приказом   -  лично
некоронованному  царю  Магаданского  края  Никишову,  организовать  проверку
лагерей  и  максимально  возможное   количество   заключенных  освободить  и
направить во Владивосток.  Маленький,  довольно противного  вида,  мозглявый
полковничек, приняв меня  в  богатом  кабинете  дома  с  колоннами,  странно
контрастировавшего с пустынной местностью  и лагерными вышками, начал читать
мне лекцию о Магадане, о том, что здесь не держат маловажных преступников, и
что он,  если нависнет угроза, прикажет всех перестрелять, а оружие  в  руки
никому  не даст.  Я не  очень  вежливо  перебил  его,  сказав  что  выполняю
поручение представителя Ставки Верховного Главнокомандования и  СТО, и что у
полковника есть  его приказ, на который  он  обязан дать  ответ.  Полковник,
который  в течение  всего  разговора ни  разу  не  снял  папаху, по-видимому
полагая, что она делает его выше и внушительнее, откозырял мне и сказал, что
ответ он подготовит. Что  он написал, я так никогда и не узнал. Знаю только,
что Опанасенко вызывал Гоглидзе и долго с ним говорил. И еще знаю от Аркадия
Кузьмича,  что из-за этой поездки или из-за  другой - я еще ездил  в  Оху на
Сахалин, где на базе ремонтной мастерской бурового  оборудования создавалось
военное производство. Или же на  основе обеих поездок, но я  стал  предметом
разговора между Сталиным и Опанасенко. Опанасенко заранее знал,  когда будет
разговор  и  приглашал кое-кого из должностных лиц. Во время одного из таких
разговоров, на котором присутствовал  и  Аркадий  Кузьмич,  он  услышал, как
Опанасенко сказал:
   - Григоренко?  Есть такой,  Иосиф Виссарионович.  Затем  он внимательно
что-то выслушал и заговорил снова:
   - Иосиф Виссарионович, все это  вымысел. Мои подчиненные, если  едут по
моему поручению, то выполняют  мои указания самым точным образом. Григоренко
тоже выполнял мои  указания, и за то, что он сделал, несу ответственность  я
один.
   Затем снова, после паузы:
   - Нет, нет, Иосиф  Виссарионович,  проверять  нечего.  Я уже  проверял.
Григоренко прекрасно выполнил мое  поручение.  Вот же сволочи,  - сказал он,
положив трубку, - наплели такое, что только под расстрел.
   Очевидно,  если  б Опанасенко  повел себя по другому,  не писать бы мне
этих воспоминаний.
   Война  ускорила  течение  времени. Дела и события наваливались с  такой
скоростью,  что  казавшееся очень важным  еще  вчера, погребалось под грузом
сегодняшнего и уходило в небытие. Только вчера мое партийное дело дамокловым
мечом нависало надо мной, а сегодня ушло так далеко,  что и не вспоминается.
Дел, дел - невпроворот. Одних  организационных, сверхважных, хватило бы даже
на  удвоенный состав  управления.  Сейчас  шла сверхсрочная  отправка восьми
дивизий на спасение Москвы. Потом приказали отправить еще 4, потом по одной,
по две отправили  еще 6. Всего 18 дивизий, из  общего числа 19, входивших  в
состав фронта. Не отправлена только одна 40-ая, да и то, видимо, потому, что
вынимать  ее  из  Посьета было  очень трудно. Вместо  каждой отправляемой на
фронт Опанасенко  приказывал формировать  на том же месте второочередную. За
эти   формирования  Опанасенко  тоже   заслуживает   памятника.   Ведь   все
формирования   он   вел   по  собственной   инициативе   и  на   собственную
ответственность,  при  неодобрительном   отношении   ряда   ближайших  своих
помощников  и  при полной безучастности и даже иронии  центра. Центр знал  о
формированиях, но был  убежден, что формировать что-либо на Дальнем Востоке,
без помощи центра невозможно:  людей нет, вооружения нет, транспорта  нет  и
вообще  ничего   нет.  Поэтому  центр,  зная   об   организационных  потугах
Дальневосточного фронта, делал вид,  что  ему об  этом  ничего не  известно.
Пусть,  мол,  поиграются там в мобилизацию. Но Опанасенко  все нашел. Провел
мобилизацию  всех  возрастов  до  55 лет.  Основательно  пообчистил  лагеря,
имевшие выход  к шоссейным или  железным дорогам. Даже  из  Магадана получил
какое-то  количество призывного  контингента,  в том  числе офицеров.  Таким
образом, вопрос