ет, еще одна проверка! - возразил майор.
   - Какая? - удивился я. - По инструкции никаких больше проверок нет.
   -  Да,  в  инструкции эта проверка  действительно пропущена. И виновные
понесут за это строгие наказания, но мы ее знаем и проводим.
   - Какая же это проверка? Расскажите!
   - Ну вот начнем проводить и увидите!
   - Нет  уж, соизвольте  сначала рассказать. Я  еще  посмотрю, смогу ли я
позволить вам такую проверку.
   - Как это Вы не позволите!
   -  А просто.  Сила-то ведь  у  меня. Не подчинитесь, прикажу  гарнизону
арестовать   и  препроводить  в  соответствующее   место   для   дальнейшего
разбирательства.
   -  Хорошо. Я расскажу, но этот разговор я Вам  припомню. Проверка очень
простая - на прохождение дыма в сооружение при работе только отсоса.
   Я  опешил. И  до сих  пор  мне  кажется, что эта проверка была  рождена
потрясающим  невежеством.   Но  ведь   на  основе   именно   этой   проверки
переарестовано  все  руководство  Мозырского  укрепрайона  и  чуть  было  не
пересажали  нас.  По  телеграмме  этого  майора,  как  я  узнал впоследствии
посадили всех  составителей инструкции за "преступное снижение  требований к
боеготовности долговременных  огневых точек". И я  не имел права  "извинить"
ему такое невежество.
   - Вы и в Мозыре такие проверки производили?
   - Да, конечно!
   - Знаете, после этого я должен был бы прекратить с Вами разговор, но т.
к.  нас слушает  гарнизон этого  сооружения,  измерители и еще кое-кто кроме
Вас,  и  т. к. Вы  уже опорочили защитные свойства боевых сооружений,  то  и
расскажу, почему я не допускаю  эту проверку. Расскажу не для Вас, а вот для
них, чтобы они  разнесли по всему УР'у, что саперы создали для  них надежные
боевые  сооружения,   а   тот,  кто   утверждает  обратное,   наносит   вред
боеспособности  гарнизонов, вызывает  у них неверие в свое оружие. Проделаем
еще  раз  вторую проверку.  Зажгите дымовые шашки. Всем одеть  противогазы и
зайти под  маскировку. Включите  подпорную вентиляцию. Обратите  внимание на
дым у  стенок.  Он  не доходит  до них  на 2-3 сантиметра.  Теперь включим и
подсос.  Дым приблизился к стенкам,  но не коснулся  их.  Теперь  выключим и
вентиляцию,  и  отсос.  Дым  вплотную у  стенки, но  в помещение не  проник.
Остальное я доскажу на свежем воздухе.
   Когда мы вышли из-под маскировки и сняли противогазы, я спросил:
   - Все поняли, почему дым не прикасался к сооружению?  Правильно! Его не
подпускал  воздух,  выходящий  из  сооружения  через  бетонную  толщу. Бетон
воздухопроницаем. Из этого и исходили люди, составлявшие инструкцию.
   Какую цель преследовала  вторая проверка? Выяснить, не подвергаются  ли
опасности люди, когда противник воздействует химическими средствами, не ведя
наступление  наземными войсками.  В это время вести огонь  из сооружения  не
надо, значит не нужен и отсос. Работает только напорная вентиляция.
   Третья  проверка  имеет  целью выяснить, не будет  ли поражен  гарнизон
отравляющими  веществами  (ОВ), когда в  атаку пойдут наземные войска врага.
Чтобы отразить эту  атаку,  сооружениям придется  открыть  огонь,  а значит,
включить и отсос. Именно поэтому мы и проводим третью поверку со включенными
фильтро-вентиляционной системой и отсосом.
   Четвертая проверка должна установить, не будет ли  гарнизон поражен ОВ,
если противник произведет  внезапное химическое  нападение в то время, когда
ни фильтро-вентиляционная  система, ни отсос не работает. Вы сами понимаете,
что  в  этих условиях давление  воздуха  внутри  и  вне помещения одинаковы.
Значит,  тока  воздуха  в одну сторону нет.  Но воздухообмен,  через  бетон,
происходит. Именно поэтому данная проверка ограничена пятью минутами,  т. е.
временем, достаточным  для приведения в действие фильтро-вентиляции. За  эти
пять минут дым или ОВ не должны попасть в сооружение.
   Ну, а теперь попробуем  представить себе,  в каких условиях потребуется
работа одного только отсоса. Может быть такое положение?
   Все молчали.
   -  Товарищ  майор,  я  прошу  Вас  сказать:  в  каких  условиях   может
потребоваться работа одного только отсоса?
   Он мог не ответить. Мог даже оборвать меня.  Сказать, что не на экзамен
сюда приехал,  а на проверку.  Но  он  ответил:  "Ну... например...  если...
гарнизон закурит и для удаления дыма включит отсос". Этим ответом он доказал
мне, что он не вредитель, а невежда. Боюсь,  что следствию  "СМЕРШа", в руки
которого он  попал сразу же по возвращению из Минска  в Москву, ему пришлось
"сознаться" во вредительстве.
   Я высмеял майора и сказал: "Один отсос может быть включен, только когда
из  строя выйдет вентиляционная система. Но  тогда  будут открыты и двери, а
люди  будут  работать  у  оружия  в противогазах". Затем я  подчеркнул,  что
искусственно  снижать давление  в  сооружении,  создавать  вакуум  в  боевых
отсеках, да  еще  и  в условиях химического  воздействия  противника ни один
разумный  человек   не  станет.   Сосать  внутри  помещений,   через  бетон,
отравленный наружный воздух... Нет, такой проверки я не допущу. Действуем по
инструкции. Измеряйте подпор!
   Члены комиссии смущенно переглядывались.
   - Ну, давайте ваш измерительный прибор! - резко потребовал я.
   - У нас нет, - смущенно проговорил майор.
   -- А у Вас? - обратился я к Шалаеву.
   Он смущенно развел руками.
   Этот  безответственный  мямля  особенно  меня  возмущал.  Ведь все  эти
измерения - это больше его работа, чем моя.
   - А Вы хоть видели этот прибор? - со злом спросил я.
   - Нет, не видел, - сознался он.
   -- Старшина, дайте им свой! - приказал я.
   Старшина подошел с прибором.
   --  Кто  из членов  комиссии может  пользоваться  этим прибором? Берите
подключайте.
   Никто не шелохнулся.
   - Что, неужели никто не знает, как пользоваться прибором? Да как же  вы
осмелились, не зная дела, браться его проверять! Старшина, заметьте!
   Он подключил прибор. Я подошел, глянул - точно 45 мм, как  и докладывал
он мне. Видимо,  явившись  на  сооружение раньше нас, он успел  промерить. Я
подозвал майора и членов комиссии.
   - Надеюсь, Вы хоть отсчет взять можете.
   И  когда все убедились,  что в  сооружении подпор  сверх  отличного,  я
сказал, обращаясь к членам комиссии: "А теперь немедленно уезжайте из района
боевых сооружений. Никаких проверок я с вами больше не произвожу ввиду вашей
полной неквалифицированности".
   Гонор  с  майора  как  рукой сняло.  Потом  он понял,  в  какую опасную
ситуацию попал,  и пришел в  полное  отчаяние. Он упал перед Вишнеревским на
колени, моля его как-то замять дело. Вишнеревский позвал меня для совета. Но
что я мог посоветовать? Врать? Пойти на предложение майора: он напишет новый
акт, в котором даст отличную оценку  всему УР'у? А как же быть с арестами  в
Мозыре? Не  сообщать туда о  неквалифицированности комиссии? Пусть те,  кого
посадили, сидят?  А как быть с Кириловым,  который уже,  конечно,  знает  от
Черняева о  том, что произошло на 25-ой точке? Я видел  только  один  выход.
Вишнеревскому  написать  начхим войск армии,  что  он  отстранил комиссию от
проверки, установив  ее полную неквалифицированность.  А майору посоветовать
по приезде в Москву покаяться в том, что поехал проверять неподготовившись и
по незнанию дела натворил ошибок.
   Не знаю, так ли поступил майор. Если даже и так, то это ему не помогло.
Он и два члена его комиссии  по возвращении были  арестованы и дальнейшая их
судьба мне не известна.
   Вскоре  после  этого пришла  телеграмма прямо  из  Главного  Управления
Кадров:  "Григоренко  и  Иванчихина  (командира  танкового  батальона  УР'а)
командировать  в  Академию  Генерального   Штаба  для  держания  испытаний".
Вишнеревский,  который  после  конфликта  с  московской  комиссией  особенно
уверовал в меня, страшно  расстроился.  Объявив  мне телеграмму,  он впервые
обратился  ко мне  по имени и отчеству:  "Петр Григорьевич! А  может  Вы  бы
согласились еще хоть годик послужить со мной?"
   - Безусловно. Мне очень нравится моя должность, моя работа, отношения с
руководством и вся обстановка. И больше того, я считаю для дела плохо, когда
лишают  человека  возможности  хорошо  освоиться на  должности. Вишнеревский
послал  телеграмму  в  Главное управление  кадров  с  убедительной  просьбой
оставить меня хотя бы на год, в связи со сложностью обстановки в УР'е.
   Вместо   ответа   пришла  телеграмма   командующего  войсками   округа:
"Вишнеревскому". Вы  лично отвечаете за  своевременное прибытие Григоренко в
Академию Генерального Штаба  для держания испытаний. Надеюсь, Вы  понимаете,
что отбор достойных  кандидатов в  эту академию  есть важное государственное
задание".
   Сейчас, вспоминая эту  переписку,  я иногда  задаю себе вопрос:  как бы
пошла моя жизнь, если бы тогда ГУК удовлетворил просьбу Вишнеревского? Пошла
ли бы она по пути  Петрова,  который занял  мое  место? Он человек  довольно
бесталанный, выпущенный  из Военно-Инженерной Академии одновременно со мной,
менее чем  за три  года совершил  бурный  служебный взлет. Вскоре  после его
вступления в должность на УР  был посажен стрелковый корпус. Будучи начинжем
УР'а он одновременно стал и корпусным инженером.
   Прошло немного времени и на Минский УР села армия. Петров теперь начинж
армии  и  УР'а.  Но и это оказался не предел.  Аресты  так  быстро расчищали
дорогу уцелевшим, что  вскоре он был  назначен начинжем Белорусского Особого
Военного округа, а затем и начинжем вооруженных сил СССР. Однако здесь долго
не удержался. Жизненный поток унес его куда-то в неведомом мне направлении.
   Проделал  ли бы я этот путь или же  разделил долю всего бывшего при мне
руководство  УР'а.  Ответа  на  этот  вопрос  нет.  Провидению  угодно  было
направить меня по третьему  пути. Получая напутствия при отъезде  в Академию
Генштаба  я  не предполагал даже,  что большинству  провожавших уже отмерены
часы жизни или предстоит тяжелый  страдный путь. Об их судьбе я узнал только
осенью 1938 года.
   В сентябре  1938 года я приехал в санаторий  имени  Ворошилова  в Сочи.
Купальный сезон был еще в  полном разгаре. Я помногу бывал  на  пляже. И вот
однажды  слышу: "Приятного отдыха, Петр Григорьевич!"  Я этот голос узнал бы
среди тысяч.  Еще не  видя  маски мертвеца, я  уже знал - Кирилов. Несколько
дней он был почти непрерывным моим спутником. И все  время рассказывал о той
большой работе, которую  провел  его отдел по  очистке укрепрайона от врагов
народа. Он по  нескольку  раз возвращался  к одним и  тем же лицам. Идем или
лежим на пляже молча. И  вдруг: "А  знаешь,  Кулаков  был в  головке  центра
восстания  в Минске.  Военный  руководитель  этого центра. Вот так  и  узнай
человека. Ты ведь  тоже о нем высокого мнения был. Долго  не  сознавался, но
заставили. Расстрелян."
   Или: "А Вишнеревский. Матерый вражина. В  Красную Армию в 18-м пошел по
заданию "Союза Спасения Родины". И все время был связан с белоэмиграцией и с
иностранной разведкой. В польской армии у него чин полного генерала".
   Или:  "А  этого  майора  из  Москвы  помнишь?  Как  Вишнеревский с  ним
"воевал".  А оказалось, они выполняли одно и то же  задание:  подорвать веру
гарнизонов  в свои огневые сооружения, чтобы гарнизоны  боялись находиться в
них. Вишнеревского тоже расстреляли".
   Или:  "А  Зося?  Милая  Зося. Ты  знаешь,  чьим  она  связным  была? Не
догадаешься. Телятникова. До он  и не Телятников,  а  немец Буш. Расстреляли
этого Буша, а Зосеньке десятку дали".
   Слушая весь этот лживый бред, я еле сдерживался. К этому  времени я уже
был достаточно грамотен. Многое узнал от старшего брата Ивана. Еще больше от
своего   сокурсника   по   военно-инженерной   академии  Богданова.   Чекист
гражданской войны, он пошел  на  учебу и,  окончив  академию одновременно со
мной, в 1936 году возглавил огромное строительство на Дальнем Востоке. Там и
был арестован. Во время падения Ежова освободился.  Мы случайно встретились.
Он  был уже  в полковничьей форме  и  работал в  военной  группе при  Совете
Министров  СССР. Перенес он  ужасные пытки и рассказал о  них мне - первому,
как  он  подчеркнул.  Он  первый  из  тех,  кто  в  моем присутствии  назвал
чекистские пыточные камеры фашистскими застенками. И он же первым нанес удар
по моим убеждениям, что сажают в основном правильно, но есть  и  ошибки.  Он
сказал: "Я лично врагов не видел - ни одного, кроме тех, кто вел следствие".
Однако,  и  он не возразил (искренне или нет, не знаю), когда я  сказал: "Ну
слава  Богу,  что  теперь  это исправляют.  Лаврентий  Павлович  - коммунист
надежный".
   Зная  все  это,  я не верил ни  одному слову  Кирилова. Да если бы и не
знал, то вряд ли мог бы поверить этому неумному сочинительству.  Встречаться
с  ним  мне  становилось все  труднее, а  слушать  его злобную брехню просто
невозможно. Но  он или не замечал моего  состояния или с какой-то ему одному
известной целью хотел довести меня до такого состояния, чтоб я "сорвался". И
такой момент  подошел. Мы лежим на пляже, молчим. И вдруг он тихим голосом с
каким-то раздумьем,  горьким сожалением  и злобой  говорит: "Вот только жаль
Куцнер,  сволочь, от меня ушел!"  Меня  как  пружина  подбросила: "Ах, ты  ж
сволота!" Я схватил его за  горло.  Прижал так, что его стеклянные глаза  на
лоб полезли, встряхнул его голову трупа и посадил.
   - Ушел! - злобно  шептал  я,  держа  его за плечи. - Куда  он  ушел? За
границу бежал? Да я его в Москве ежедневно  вижу. Но  для тебя бежал. Я тоже
для тебя бежал. Тебе  бы нас в твой  застенок, ты бы расстрел нам оформил, а
затем  мертвых  оболгал.  Не  был  Вишнеревский врагом. И Телятников никогда
Бушем не был.  И тем  более  Кулаков  честнейший человек.  И Зосю ты угробил
из-за своих личных целей. Давить вас, как  клопов, таких  надо.  Ну  ничего,
доберутся. А сейчас убегай, а то передумаю и додушу".
   Я оттолкнул его от себя, и он исчез - как ветром сдуло. Больше я его не
видел и о нем ничего не слышал. Возможно,  что он уже тогда был в числе тех,
кого в  связи  со  сменой верховного  руководства отправили  на "заслуженный
отдых".  О себе  он  тогда ничего  не  говорил. Лишь о заслугах  в  борьбе с
"врагами".  А  это  как  раз  и  характерно  для  таких  отдыхающих "героев"
чекистских застенков.
   Но это я забежал в  1938 год, а провожали меня  в академию осенью 1937.
Начинался еще один - новый - этап моей жизни. И снова не по моей инициативе.
Но прежде чем перейти к рассмотрению этого этапа, я хочу рассказать об одной
встрече, которая  как-то не вплетается в общую канву моего повествования, но
оставила след в моем сознании, породила непривычные мне до того  мысли. Речь
пойдет о встрече летом 1937 года с Ворошиловым.
   Память,  к  сожалению, не удержала  точные  даты. Однажды Вишнеревскому
позвонили  из  Смоленска, что  его с  Телятниковым и  начинжем вызывают к 10
часам  в район  Лепеля. Там строился военный  городок на  две  кавалерийские
дивизии.  Все знали,  что  ожидается  приезд Ворошилова. По  какому признаку
отбирали кого пригласить,  и  для  чего приглашали,  мне  неизвестно.  Кроме
нескольких реплик к каждому из  вызванных ничего не  было.  Да и реплики  не
всегда   касались  службы,  хотя   бы  косвенно.  Вот  разговор   со   мной.
Представляюсь, когда подошел мой черед. Климент Ефремович подает руку. Потом
обнимает за талию и  мы идем рядом: "Григоренко?  Украинец?  А мову  свою нэ
забув? (А язык свой не забыл?)"

   -- Як жэ можно позабути
   Мову, що учила нас всих
   Нэнька говорити,
   Наша нэнька мыла!

   Как же можно забыть
   Язык, которому учила нас всех
   Мама говорить,
   Наша мама милая!

   - О, та ты  и  Шевченко знаешь! (О,  да ты и Шевченко  знаешь!)  Вирно!
(Верно!) Своего  забуваты  нэ  трэба!  (Своего забывать не  надо!)  Я  ж теж
украинець.  (Я тоже украинец.) Я нэ Ворошилов. (Я не Ворошилов). То Россияны
прыробылы мэни  тэ "в". А я Ворошило (То русские пристроили мне это "в". А я
Ворошило). У мэнэ дид ще живий, то його в сэли клычуть дид Ворошило. (У меня
дед еще живой - 90 лет, так его в селе зовут дедом Ворошило).
   Без перехода задал по-русски деловой вопрос: "Как с приведением УР'ов в
боеготовность?"
   - Совершенствуем, - ответил я, - Пока нет войны, будем совершенствовать
все время, но к бою готовы в любой момент.
   -  А здесь  что  строится,  видишь?  Впереди  всех ваших УР'ов конница,
соображаешь? Соображай, инженер!
   И он  отпустив меня, занялся строителем военгородка. Он увлеченно давал
указания и разъяснения по лошадиной части. Здесь он был как рыба в воде. А в
деревнях того же Лепельского района детишки пели:

   Товарищ Ворошилов, война уж на носу,
   А конница Буденного пошла на колбасу.

   А я думал: "Неужели в век машин ударную роль будет играть конница?"
   К этой  встрече и к  мысли  о  роли конницы  мне пришлось  вернуться  в
Академии   Генерального   Штаба,   когда  я  разрабатывал   дипломную   тему
"Конномеханизированная группа в наступательной операции". У  меня никак кони
не хотели сочетаться с танками, а Ворошило-Буденновское руководство никак не
хотело отправить коней на пастбище.
   Вспомнил я эту встречу  и тогда, когда конники Доватора и Белова нашли,
наконец, применение лошадям.  Попав  в окружение,  они  превратили  коней  в
продовольствие. Сколько же вреда принесла игра  в конники  высшего  военного
руководства накануне войны. Лишь  перед  самой  войной некоторые  кавкорпуса
реорганизовали в  танковые. Но  научить  воевать  по-танковому  не успели. И
атаковали эти танки по-конному и гибли, как кони, в атаке по глубокому снегу
- под Москвой.

   14. АКАДЕМИЯ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА

   Москва встретила нас с Иванчихиным прекрасной солнечной погодой. Правда
осень уже чувствовалась. Адрес  академии мы знали -  Большой Трубецкой (ныне
Холзунов) переулок.  В  справочном  на вокзале  выяснили,  что это  где-то в
районе  Зубовской площади. Добирались на  трамваях - с пересадками. Проезжая
по улице Кропоткина увидели промелькнувшую  в окне  форму академии генштаба.
Пока выбирались из переполненного вагона, замеченный нами  генштабист прошел
мимо  остановки и пересекал площадь. Мы бросились за ним. Догнали на Большой
Пироговской улице.
   - Товарищ командир! - окликаю я его. Оборачивается:
   -  О,  какими судьбами!  -  Я поражен.  Первый  человек,  к которому  я
обратился, оказался комбригом Померанцевым. Он шел в академию. Пошли вместе.
Дорогой  я  рассказал  об  обстановке  в  УР'е.  Очень  расстроился  арестом
Кулакова. Но особенно взволновал его мой рассказ о проверке готовности  УР'а
к противохимической защите (ПХЗ). Он задумчиво сказал:
   -  Да, трудно будет Вишнеревскому, если вас оставят в академии. Времена
начались тяжелые.  Дай  Бог  ему пережить их благополучно.  До чего  же  нас
невежество заело и чинопочитание. Приехал из центра, так  ему все позволено.
Любую глупость его подпишут.
   Перед входом в  академию мы  расстались.  Я  записал его  адрес.  И все
вечера в период экзаменов провел у него.
   Сдав командировочные предписания, мы  направились в  комнату с надписью
"Приемная   комиссия",  чтобы  получить   расписание  экзаменов.  При  входе
столкнулись  с человеком  в  кожанке,  пытавшемся  выразить  на  своем  лице
серьезность и начальственность.
   - Комиссар академии Фурт, - отрекомендовался он.
   Мы представились. Обоим  нам бросилось в глаза, что он не назвал своего
воинского  звания. Потом мы  узнали,  что  он  "батальонный  комиссар"  (две
"шпалы")  - не  так уж  мало по тем временам. Уходя,  он повелел нам зайти к
нему.  Мы побывали  у  него  и он  от каждого  из нас потребовал  рассказать
автобиографию,  особенно нажимая на вопросы отклонения от генеральной  линии
партии, связи с "врагами народа" и родственников,  находящихся под арестом и
за границей.
   За время экзаменов, которые тянулись около двух недель, я встречался  и
разговаривал с ним не менее десятка раз. Он явно играл под чекиста и латыша.
Как  правило