дъем спал и  болезнь
проявилась.  Но она уже была на исходе. На  третий день температура упала до
нормальной, а на пятый меня  выписали с заключением: рекомендуется отпуск на
20 дней для поправки здоровья.
   Вернувшись из госпиталя, я  попал прямо  на  страшное  ЧП (чрезвычайное
происшествие) в дивизии. Начальник артиллерии и начальник инженерной  службы
151  полка  стрелялись  на  дуэли.  Ни из-за  чего.  "По-дружески".  Изрядно
выпивши, они сели в  тачанку и поехали в соседний полк. По дороге кто-то  из
них предложил:
   - Давай стреляться на дуэли.
   - А где секунданты?
   - Ездовой будет.
   - Так он же один, а надо два.
   - Ничего, он один будет на две стороны.
   Спросили ездового, согласен ли он быть секундантом на две стороны. Тот,
пьяный не менее своих пассажиров, согласился.
   Отмерили расстояние, начали  сходиться,  открыли огонь. Оба  выстрелили
всю обойму.  Начальник артиллерии вогнал  в  своего "противника" все 9 пуль.
Тот дважды промахнулся. Оба  получили тяжелые ранения. Хирург утверждал, что
если бы они не были так пьяны, то с  их  ранениями  до медсанбата они  бы не
доехали. Закончив стрелять, оба начали кричать: "Санитаров!" Ездовой  взялся
и за эту  роль. Взвалил их на тачанку и повез, минуя санитарную  роту полка,
прямо в медсанбат.
   Впоследствии хирург и об  этом  говорил, как о счастливой  случайности.
Если  бы  ездовой  не  догадался  везти  в  медсанбат,   где  их  немедленно
оперировали,  смертельный  исход  был  бы  неизбежен. Я  навестил обоих. Они
лежали в разных палатах - в одиночных.  И  возле каждого дежурила санитарка.
Оба были очень слабенькие, но задать  им по  одному  вопросу врач  разрешил.
Каждого  я спросил:  что заставило затеять  дуэль?  Оба  ответили одинаково:
"скучно".  Без орудийной стрельбы,  без  взрывов снарядов, без автоматного и
пулеметного огня -  тоска. В тот же день я поднял по тревоге 129  полк.  Два
батальона пустил в марш-бросок на 20  км.  В  каждом из этих батальонов были
оставлены по одному офицеру, остальной офицерский состав был собран вместе и
третий батальон провел для него показное учение с боевой стрельбой.
   Учение простейшее. Создали  упрощенную мишенную обстановку, и  батальон
атаковал после артподготовки, ведя огонь на ходу. Об учении говорить нечего.
Проще, чем оно было  проведено,  организовать  нельзя. Дело в другом.  Когда
батальон открыл огонь и пошел в атаку, офицеры полка, стоявшие передо мной и
слушавшие  мои пояснения, вдруг двинулись. Обходя меня и обгоняя друг друга,
они  с затуманенными глазами устремились  туда,  где огонь.  Многие потянули
пистолеты из кобур и тоже начали стрелять. И я понял, что если этих людей не
занять, они  перестреляют друг друга,  как те два дуэлянта.  Доложил Николаю
Степановичу программу боевой подготовки на месяц, рассчитанную на 10-часовой
рабочий день. Он отнесся к моему предложению прохладно.
   -  Тебе, я вижу, еще не надоело воевать. Ну  воюй. Мешать не буду, но и
участвовать тоже.  Дивизии до расформирования  считанные дни остались. Можем
дожить и без боевой подготовки. Люди отдохнут.
   - Бывает положение, когда отдых вреден.
   - Ну, делай, как знаешь. Я не против.
   Программа  была предельно  простая  - два часа строевой, через день два
часа  политзанятия  -  другой  день  в  эти  два  часа  уход  за  оружием  и
обмундированием. Два с половиной часа марш-бросок на 20 км и три с половиной
часа стрелковая подготовка или учение с боевой стрельбой.
   Через неделю дивизию  просто  не узнать. Личный состав подтянут. Отдают
воинские  приветствия,   обмундирование  опрятное,   оружие   в   прекрасном
состоянии, вид у людей бодрый, веселый и никаких происшествий.
   И вот  в это  время в  Цвиккау,  где  мы тогда располагались,  появился
генерал-лейтенант.  Высокий  стройный  брюнет  с интеллигентной  внешностью,
умными и внимательными глазами. Он сошел, видимо, с машины в начале города и
шел пешком. Я проводил как раз занятия с офицерами. Увидев идущего генерала,
вышел ему навстречу, представился, попросил представить документы "так как в
лицо  не  знаю".  Он  протянул  мне  удостоверение  личности  и  сказал:  "Я
командующий 52 армии, в которую передаются соединения вашей армии. В порядке
предварительного ознакомления я и объезжаю будущие войска своей армии".
   -- Разрешите доложить о Вашем прибытии командиру дивизии.
   - Не надо. Лучше проводите меня, если Вы не заняты.
   - Нет, я провожу занятия с офицерами, но меня может подменить начальник
оперативного отделения.
   Мы прошли к Угрюмову. Тот предложил закусить. Генерал сказал:
   - У вас, пожалуй, соглашусь  и  закусить  и  даже  рюмку  пропустить. Я
проехал  все  дивизии  вашей  армии.  Ваша  дивизия   первая,  которая  меня
порадовала. Во всех частях напряженная учеба.
   -  А  это  моему  начальнику  штаба  не спится.  Это все его  затеи. Не
сегодня-завтра  приедет приемочная  комиссия,  и  он  хочет  кого-то чему-то
научить, - сказал Угрюмов.
   - Да дело же не в том, чтобы научить, а чтоб занять. Это главное. Хотя,
конечно, чему-то и обучаются.  Вот я прошел через весь этот  городишко и  не
видел  ни одного болтающегося  военного.  А  тех,  кого  встречал,  те  явно
торопились по делу, и все аккуратно  заправлены, подтянуты и воинскую  честь
отдают.  В  других дивизиях  вашей армии,  да и  у  себя  тоже, я  этого  не
наблюдал.
   - Ну, это тоже заслуга начальника штаба, - сказал Николай Степанович, -
я откровенно говоря, этим занятиям значения не придавал.
   - И напрасно. Вот,  например, скажите, - обратился он ко мне, - сколько
у вас в дивизии "ЧП"  (чрезвычайных происшествий) с того  дня, как вы начали
занятия? Подождите, не  отвечайте.  Попробую угадать. Думаю что нет,  а если
есть, то каких-нибудь одно-два.
   - Нет! Совсем нет!
   -  Ну вот, товарищ  генерал-майор, -  обратился он к  Угрюмову.  -  А в
других дивизиях вашей армии, да и у меня штабы не успевают писать внесрочные
донесения. Приеду, закручу гайки. Да, кстати, -  повернулся он ко мне. -  По
какой программе вы ведете занятия?
   -  Фактически  без  всякой  программы. Просто  я  дал  устные  указания
командирам частей. - И я изложил ему, чем мы заняты. - Конечно, - добавил я,
- если бы  дивизия не расформировывалась, я бы составил более разностороннюю
программу и ввел бы ее в действие, когда люди  втянутся в учебу, по нынешней
упрощенной схеме.
   - Во! - воскликнул генерал-лейтенант.  -  Так  вот,  где моя ошибка.  Я
приказал штабу разработать программу, руководствуясь довоенными программами.
А нынешние офицеры умеют только воевать. Учить по-мирному не умеют. И потому
не  учат. Приеду, введу  вашу  упрощенную.  На  все  время,  пока  втянутся.
Продиктуйте  мне,  пожалуйста, вашу  программу.  - И тут  же  записал себе в
блокнот.
   Через два дня началась передача дивизии.

   24. ВОЙНА ЗАКОНЧЕНА

   Война закончилась для меня благополучно. Не только в смысле физическом:
"откупился"  от  такой  страшной  войны  лишь  повреждением  ноги;  даже  от
ампутации спасла ее судьба, в лице моей жены. Замечательно закончилась война
для меня лично и в ином смысле. Она принесла мне полное душевное успокоение.
Сомнения, стучавшиеся в  душу накануне войны, исчезли. Сталин для меня снова
был "великий непогрешимый вождь" и "гениальный полководец". Ошибки, глупости
и преступления каким-то  чудом либо испарились, либо  оказались  "гениальным
прозрением". Мы  (такие, как я)  вдруг  узнали лично  от самого "вождя", что
внезапность нападения вовсе не результат  "наших ошибок, просчетов и  просто
того, что  мы "уши развесили",  а естественная "закономерность",  по которой
страны агрессивные с неизбежностью  имеют преимущество внезапности. Этого не
избежишь.  Агрессор  нападает обязательно  внезапно. Надо только  уметь  как
можно   скорее   ликвидировать   преимущества,   которые   дает   противнику
внезапность. Это  умели  делать  древние  парфяне,  завлекшие  противника  в
глубину  своей  страны  и  там  погубившие  его.  Это  же  сделал Кутузов  с
Наполеоном.  Это   повторили  и  советские   вооруженные   силы,   завлекшие
гитлеровскую армию  под Москву  и там нанесшие  ей поражение.  Все это такая
чушь,  о которой по-серьезному даже  говорить неудобно.  Но  таково  обаяние
победы и славословия вождю, что эту чушь принимаешь за откровение.
   Рассказывая различные эпизоды войны и свои переживания, я  хотел, чтобы
читатель видел мою будничную жизнь на войне и понял, что перед ним отнюдь не
протестант, не критик строя, не оппозиционер,  а  человек, преданный  своему
делу, любящий его, отдающий ему все свои силы и время. Все, что говорилось о
Сталине, о  партии,  о  стране,  воспринималось мною  как  истина  в  первой
инстанции. И сам  я  выступал  горячим  убежденным агитатором. Меня не могло
смутить ничто. В стране голодают? Так это же естественно - страна вынесла на
своих  плечах  такую   войну,   перенесла  невиданную   разруху.   Советских
военнопленных эшелонами гонят  в  лагерь? А  как же  иначе, если они предали
Родину в  тяжелый час. Берут  и гражданских, остававшихся на  оккупированной
территории? Естественно! Берут  же не всех, а только тех, кто на подозрении.
Проверят. Не виноват  - выпустят. Вот же  моего старшего брата  Ивана взяли,
продержали 2-3 месяца и без моего вмешательства выпустили. Значит, того, что
было  в  1937-38  годах,  нет.  Сталин на празднике Победы произнес тост  за
великий     русский      народ.     Тост,      который     развязал     руки
великодержавно-шовинистическим  элементам   и   унизил  достоинство   других
народов, в том числе моего великого украинского народа, но я и это воспринял
как естественное.  В  общем,  никаких туч на  моем политическом горизонте не
просматривалось.  Я с  надеждой и  оптимизмом  смотрел  в свое  послевоенное
будущее.
   К концу мая 1945 года  дивизию расформировали. Была расформирована и 18
армия. Те, кто решал  это, были  явно  не на высоте. Расформировать армию, в
которой служил такой "великий" политик  и стратег, как Леонид Ильич Брежнев,
явное "недомыслие". Теперь  в  оправдание  могут сказать, что  его  во время
расформирования в 18 армии уже  не было. Он под самый конец  войны возглавил
политотдел 4  Украинского  фронта.  Но  это не  оправдание. Армию  надо было
оставить.   Иначе  где  же  создать  мемориал.  Откуда  распространять  свет
"неповторимого стратегического гения"? Правда, творцы  этой ошибки  могут  в
оправдание  еще  сказать,  что  они  тогда  не  заметили  особых  военных  и
политических дарований Леонида Ильича, что  им об этом стало известно только
через 20 лет после войны. Но это тоже  не  оправдание. В этом обнаруживается
только их политическая и военная близорукость.
   Я, честно говоря, тоже недооценил значения 18 армии, отнесся к факту ее
расформирования довольно равнодушно и, получив направление в отдел кадров 52
армии, проглотившей  бедную нашу 18, зашел  проститься к Гастиловичу. Принял
он меня довольно тепло,  выпили "на посошок". Но прежде, чем  уйти, я извлек
из   кармана    заключение    госпитальной   медкомиссии   о   необходимости
предоставления мне 20-дневного отпуска.
   - Разрешите мне съездить на эти 20 дней в Москву.
   - Как же я разрешу, когда ты уже не в моем подчинении?
   - А вы только  напишите: "Разрешаю 20  дней Москву"  и подпишите задним
числом.
   - А что это тебе дает?
   Он вдруг сам понял и,  пристально взглянул  на меня, усмехнулся,  начал
писать резолюцию, потом еще раз пристально посмотрел на меня и сказал:
   - А ты оказывается Бендер.
   - Приходится,  - ответил  я, -  жене  скоро  рожать.  А  война-то  ведь
закончилась и офицеров в резерве больше, чем достаточно.
   20  дней пролетели как один  миг.  Со страхом  я думал о  расставании с
женой.  Слабенькая,   бледная.  Семья  большая,  питание  очень   плохое,  а
беременность  тяжелая.  И меня  при родах не будет?  Нет, не  мог  я уехать,
оставить ее в таком тяжелом состоянии. Я, конечно, понимал, что ничем помочь
ей не смогу. Но,  думаю, сознание  того, что я  здесь, рядом, даст ей больше
сил. И я  решил - буду Бендером. Отпускные документы у меня были выписаны на
бланках дивизии, и в Москве я их зарегистрировал у коменданта. За два дня до
истечения  срока моего отпуска  пошел в  ГУК, к  направленцу  Прикарпатского
военного округа. Говорю:
   - Я здесь в отпуске по  болезни. Время выезжать, а я получил  письмо, в
котором мне сообщают, что  наша дивизия  расформирована. Куда же мне  теперь
ехать? Подполковник куда-то сбегал  и  принес  направление в  "резерв ГУКа".
Через неделю вызвали - предложили несколько должностей. Я твердил  одно и то
же - пойду  только комдивом, заведомо зная, что такую должность  в  условиях
закончившейся войны, когда освободились  сотни комдивов со стажем, никто мне
не предложит. Но...  предложили. Через несколько дней вызвали  и направили к
направленцу  Дальнего  Востока. Старый  знакомый,  теперь  уже  полковник  -
Анцыферов. Я его знал еще капитаном. Он предложил мне командиром дивизии в 5
армию. Посмотрел я на него, улыбнулся и говорю: "Знаешь, Анцыферов, я  когда
уезжал  оттуда в 1943  году, ей  Богу  ничего не забыл. Правда,  я тогда  не
предполагал,  что на Дальнем Востоке  вспыхнет война.  Если бы  предполагал,
ответ, возможно, был бы другим.  Во всяком  случае, когда боевые  действия в
Манчьжурии  начались, я  пожалел,  что не принял предложения Анцыферова.  Но
тогда мы посмеялись, поговорили, и я снова  вернулся к направленцу  резерва.
Тот смеется: "Я вижу, вам не к спеху уезжать из Москвы?"
   -  Да, - в  том же тоне  отвечаю  я. - "Умрем же под Москвою, как  наши
братья умирали..."
   --  Но, видишь ли, - говорит он, -  я  деньги  получаю за  то,  чтоб  в
резерве долго не сидели. Вот  и  тебя должен пристроить  так, чтоб обоим нам
было  хорошо.  Давай  я  тебя  пошлю в  прикомандирование  к  управлению  по
использованию  опыта  войны.  Ты  ведь  окончил  академию  генштаба.  Вот  и
потрудись над научными проблемами.
   Начальник  Главного Управления Генштаба  по использованию  опыта  войны
генерал-полковник  Шарохин  Михаил  Николаевич,  мой однокашник  по академии
генерального штаба, принял меня очень тепло и сердечно сказал: "Я тебя пошлю
в уставное  управление, с дальним прицелом, с расчетом зачисления на штатную
должность. Там у нас предвидится, но много времени  на  согласование уходит.
Пока будут согласовывать, поработаешь как прикомандированный. Через месяц со
мной разговаривали большие чины. Предложили должность заместителя начальника
Уставного управления. Я согласился.  На  этом замолкло. А  отношение  ко мне
как-то  изменилось.  Через  некоторое время  начальник Уставного  управления
генерал-майор Есаулов,  который  уже начал  было вести себя со мной,  как со
своим  заместителем,  оставшись  наедине, сказал:  "К сожалению  мне  с вами
работать не придется.  Это я говорю доверительно.  Я не должен этого делать.
Вам скажут об этом официально, через отдел кадров. Они там придумают формулу
отказа,  но я вам скажу, что не пропустила  вас контрразведка,  из-за жены -
подчеркнул он. Из-за ее биографии - подумал я.  Но это между нами. Мне очень
жаль, что так получилось. Вы мне очень подходите.
   Таким образом мне пришлось еще один  раз возвращаться к своему  старому
знакомому - направленцу резерва.
   - Что же это ты там не пришелся ко двору? - встретил он меня вопросом.
   - Не знаю. Во всяком случае не по моей вине. Работал добросовестно.
   - Да, все шло хорошо. Твое начальство  благодарило  меня.  Хвалили твою
работу и вдруг "откомандировываем". Ну, куда же мне тебя направить?
   - А в академиях мест случайно нет?
   - В академиях? А ты пойдешь?
   - Конечно.
   - Так что же ты молчал?  Мест в академиях сколько угодно. Туда не идут.
Отказываются. Поэтому и тебе я не предлагал. В какую ты  хочешь?  В академию
Генштаба или академию им. Фрунзе?
   - В академию им. Фрунзе.
   Через несколько минут у меня в руках было направление на согласование.
   Заместителем  начальника академии по научной и учебной работе был в это
время мой старый добрый знакомый Сухомлин Александр Васильевич.
   - Я безусловно "за",  -  сказал  он, - но не  будем обходить начальника
оперативно-тактического цикла.
   Должность   эту  занимал  генерал-полковник,  герой  Советского   Союза
Боголюбов  Николай  Николаевич   -  брат   известного  советского  академика
Боголюбова Александра Николаевича. Николая Николаевича я знал еще с академии
генерального  штаба.  Он  был из  первого набора. Когда  я учился на  первом
курсе, он учился на втором. В связи с разгромом преподавательских кадров он,
как и Гастилович,  был  переведен на преподавательскую работу  до  окончания
академии и оставался на этой работе до начала войны. Ко мне от относился, по
непонятным  для меня причинам, с исключительной теплотой, хотя я  никогда не
был в его группе. И сейчас он меня узнал, как только я появился в двери.
   -   Григоренко?   Откуда?    Какими   судьбами?   Заходите!   Садитесь!
Рассказывайте!
   Я сказал, что пришел согласовываться на преподавательскую работу.
   - На какую кафедру? Оперативного искусства! Общей тактики?
   - Хочу начать с общей тактики.
   - А почему не пошли в академию Генштаба?
   -  Именно потому,  что хочу  заняться общей тактикой. Хочу  обобщить  и
осмыслить собственный опыт.
   -  Думаю,  что  это правильно. Давайте вашу бумажку. Подпишу.  И скорее
приходите. Работы много. Поработаем.
   И  мы начали  работать. 8 декабря 1945 года  я вошел в Военную Академию
имени Михаила Васильевича Фрунзе уже как старший преподаватель кафедры общей
тактики. Начался мой 16-летний творческий путь в военной науке и педагогике.
И одновременно начался тот путь, который привел меня и не мог не привести  к
сегодняшнему.
   Я  часто  спрашиваю  себя,  почему  мною  был  избран  путь,  ведущий в
академию, в то время, как жизнь меня толкала на другое, и сам я  стремился к
этому другому.  Карьера преподавателя меня никогда не прельщала. Меня влекла
командная карьера. И вдруг, когда она стала абсолютной реальностью, я от нее
уклонился, а затем  сам  выбрал преподавательскую карьеру.  Знал  же,  что в
смысле  должностного  роста   и  получения  высоких  званий  она  совершенно
бесперспективна.  Понимал  я  также,  что  предложение  командарма  52  дает
возможность встать на путь стремительного продвижения. Получить дивизию в 38
лет - это  площадка для  самого высокого взлета. И  вот  я  с сожалением, но
отказываюсь.  Ну,  пусть отказался, когда  кончался  отпуск. Была  причина -
желание быть  рядом с  женой  в  трудных  для нее родах. Но судьба  дала мне
возможность вернуться  на тот  путь. В сентябре я встретил в  ГУКе  генерала
Соколова. Он оформился в запас. Он  мне  сказал, что командарм 52 запросил в
ГУКе  меня на  должность комдива. Я проверил. Да,  запрос  ГУК  получил,  но
ответил,  что  я имею  предназначение  на должность в Генштабе. Жена  к тому
времени  уже родила,  и  эта  нить  меня  не  держала.  Стоило  мне  послать
телеграмму командарму и заявить  в ГУК о том, что отказываюсь от должности в
генштабе,  и я получил бы дивизию. И сегодня был бы  в советских вооруженных
силах еще один мало ведомый генерал-полковник или генерал армии, а  то так и
маршал Советского  Союза,  но  для  этого полковнику Григоренко пришлось  бы
начать   свой   послевоенный   путь   с   преступления.   Дивизия,   которая
предназначалась  в мое командование участвовала в подавлении  повстанческого
движения на Украине. Мои бывшие подчиненные (по 8 дивизии) заезжали ко мне в
Москву  и с возмущением и болью рассказывали, как они жгли и разрушали дома,
заподозренных  в помощи  повстанцам,  как вывозили  в Сибирь семьи  из  этих
домов, женщин  и детишек, как выбрасывали  население  из сел и  хуторов, как
устраивали облавы на повстанцев.
   Во время одного из моих выступлений уже здесь, в США, мне задали вопрос
- воевал ли я против УПА. Я ответил: "Бог  убе