осле
разгрома  немецкого  наступления  под  Москвой.  Рассказывалось о встрече со
Сталиным  в тот  период.  Но другой  был  реакцией на доклад Хрущева на 20-м
съезде,  то  есть  в  тот  период, когда  ругать  Сталина  было  выгодно.  И
рассказывал человек очень скромный.  Мы, близкие знакомые генерал-лейтенанта
Петра  Пантелеймоновича  Вечного,  никогда  не  слышали  от   него,  что  он
продолжительное  время,  в самом  начале войны, работал  в  непосредственном
окружении  Сталина, хотя  любой карьерист  об  этом напоминал бы  постоянно.
Рассказал он  мне об  этом после того, как  мы прочли  доклад  Хрущева. Петр
Пантелеймонович  тяжко  вздохнул и  сказал: "А я знал другого Сталина". И он
начал рассказ. Мы просидели несколько часов. Я  не  ощущал времени.  Рассказ
лился  и лился - простой человеческий рассказ, о  совсем  простых событиях и
разговорах. Но из рассказа вставал человек - большой и человечный. Я уверен,
что Петр Пантелеймонович был искренен и  честен.  Он,  значит, действительно
уловил и почувствовал в  человеке то, о чем рассказывал. Сталин,  значит, на
него действительно  произвел такое впечатление, что он  смог  с ним свободно
обсуждать обстановку  на фронте  и  даже спокойно возражать ему.  И  Сталин,
видимо, действительно не забыл его, так как  ничем  другим не объяснить, что
его одного Сталин вычеркнул из приказа, в который  он был внесен как один из
основных виновников провала Керченской  операции  в 1942 году. Читая  проект
приказа, Сталин, дойдя до фамилии Вечный П.П., ничего не объясняя, вычеркнул
эту фамилию.
   Я  рассказал  это все,  чтобы читатель понял,  что  мое  антисталинское
высказывание  в  первый день войны отнюдь  не знаменовало мое  бесповоротное
осуждение   Сталина  и  сталинизма.  Идеологически  я  продолжал  оставаться
сталинистом  и культ вождя, если и  с отдельными сомнениями, распространялся
все же и на меня. Поворот в  ходе  войны я  связывал,  как и все  люди моего
круга,  с  именем  Сталина,  а  отдельные  рассказы  о нем,  как о человеке,
способствовали росту обаяния  его личности. Поэтому начавши войну с сомнений
в "мудрости"  сталинского  руководства, я заканчивал  ее  в  убеждении,  что
нашему  народу сильно  повезло, что без сталинской мудрости, без сталинского
гения, победа, если бы и была добыта,  то значительно большими жертвами и за
более продолжительное время.
   Сейчас же, слушая Василия Георгиевича, я думал:  "Какой  же  заботливый
человек Иосиф Виссарионович, и как же мудро он все  обосновал". Одновременно
и  другая  мысль, касавшаяся уже меня лично, вытекала из этого рассказа. Мне
думалось:  "Но ведь и я к концу войны  могу  остаться человеком без  боевого
опыта.  Об  Опанасенко  позаботился  Сталин,  а о  себе придется думать  мне
самому.  И   я  подал  рапорт  новому  командующему   генералу  Пуркаеву  об
откомандировании меня на фронт.
   На  второй  или  третий день в наш  домик  на  Амуре позвонил начальник
отдела кадров фронта полковник Сергеев.
   - Как настроение?
   - "Настроение бодрое. Идем ко дну" - невесело пошутил я.
   - Ну, тогда приезжай за назначением.
   - За каким?
   - Ты же просился на фронт. Вот и решили удовлетворить твою просьбу.
   - Ну,  спасибо!  Еду! - Я подхватился как  угорелый, и умчался  в  штаб
фронта.
   Получив документы, зашел к  Пуркаеву.  Состоялся  короткий, но довольно
душевный напутственный разговор.
   -  Я рекомендовал Вас для использования на должности командира дивизии,
- сказал Пуркаев.
   Когда мы  уже стояли у дверей,  он, взяв мою  руку, промолвил:  "А жаль
все-таки, что  Вы уезжаете.  Мы бы с Bами, очевидно, хорошо сработались. Как
там у Вас  сложится на новом месте.  А здесь  Вы пользуетесь уважением.  Так
что, если передумаете примем обратно.
   - Нет, хочу повоевать.

   21. НА ФРОНТ

   Я возвратился в тот домик,  где  с нетерпением ждала меня единственная.
На  фронт  решили  ехать  вместе.  Немного  дел  нам   оставалось  здесь  на
Хабаровской земле.  Собрать  все,  что можно  завезти в  Москву,  приобрести
железнодорожные билеты, проститься с моими  сыновьями и с нашими друзьями. И
еще одно  дело  мы  обязаны были  сделать, отъезжая под  пули  и  снаряды  -
юридически оформить наш брак.  Развод я взял еще до приезда Зины, а наш брак
с  нею оставался  неоформленным.  23  ноября, ровно  через 8  месяцев  после
фактического брака, мы зарегистрировались. 2 декабря, провожаемые друзьями и
изрядным снежным бураном, выехали из Хабаровска.
   Москва встретила  нас холодами и комендантскими патрулями.  Квартиры не
отапливались и холода загнали всю огромную семью Зинаиды на кухню, где время
от времени топилась "буржуйка".  Но мы с женой были молоды и любили. Поэтому
нам  было  тепло  даже в комнате  с  покрытыми  инеем стенами. Комендантские
патрули  доставляли  куда  больше  неприятностей. Стоило  Зинаиде  чуть-чуть
приотстать от  меня или  чуть опередить, как раздавалось:  "Товарищ  старший
сержант!" И если я не поспевал вовремя - задержание. Но особенно доставалось
старшему сержанту  Павлу Берсеневу,  который  в  Хабаровске  водил  легковую
комбрига и упросил меня взять его с собой на фронт. Теперь в Москве он попал
прямо-таки под  домашний арест. Зинаида могла хотя бы  в гражданском ходить.
Ее,  как  женщину,  не  заподозрят, что она военнослужащая. А Берсеневу надо
обязательно  выходить  в  форме.  Как выйдет, так непременно попадет  в руки
патрулей.  Эти  тыловые  крысы, цепляясь  за свои места, придирались к  кому
угодно, лишь бы набрать побольше "нарушителей",  так  как по  их  количеству
оценивается работа  патрулей.  И  вот  Берсенев  дошел до  того, что  боялся
выходить даже в наш двор. Случалось, что и во дворе его задерживали.
   Однако   в  Москве  мы  пробыли  недолго.  Я  получил  приказ  Главного
Управления кадров (ГУКа)  No  92,  в котором меня направляли  в 10 гв. армию
2-го Прибалтийского фронта с предназначением  на должность командира 66  гв.
сд.  Тяжело было Зинаиде  уезжать от  больного  сына, от стариков родителей.
Однако  она  мужественно  отвергла  мое предложение походатайствовать  о  ее
демобилизации.
   - А если тебя убьют, - сказала она,  - ведь я же никогда не прощу себе,
что не поехала с тобой.
   Дорога была скорбная. Город Великие Луки, где мы  сошли с поезда, чтобы
дальше  добираться  попутным автотранспортом,  являл собой  страшную картину
разрушения.  Не  было   ни  одного  неразрушенного  дома.   Кое-где  торчали
обгоревшие кирпичные остовы бывших  домов. В  других  местах  и  эти  остовы
взрывами превращены в груду кирпичного щебня. Но больше всего, почти сплошь,
на месте бывших  домов торчали только русские печи.  Впоследствии  мы многие
еще руины видели,  но развалины Великих Лук произвели на  нас самое скорбное
впечатление.
   В  10-ую  Гвардейскую  армию  прибыли  в начале  декабря  1943-го года.
Командующий  армией  - генерал-лейтенант  Сухомлин  Александр Васильевич,  с
которым  мы дружили в  Академии  Генерального  Штаба, встретил меня  широкой
улыбкой. Не дав  мне произнести предусмотренное  в  таких случаях формальное
представление, пошел ко мне с раскрытыми объятиями, восклицая при этом:
   - Кого вижу?! Какими судьбами?
   - Прибыл в  Ваше  распоряжение  на  должность  командира 66 гвардейской
дивизии. - Удалось наконец мне вставить свое представление.
   - Ну что ты! Генштабист на должность командира дивизии! С каких это пор
мы  такими богатыми стали? Нет,  это не пойдет! У меня должность заместителя
начальника штаба по Вспомогательному Пункту Управления (ВПУ) не  занята. Вот
эту должность и займешь. А 66-ой дивизией пусть Дмитриев еще покомандует...
   - Но ведь есть приказ ГУК'а.
   - Это тебя пусть не беспокоит. Это моя забота. И тут же сделал заказ по
ВЧ - "Голикова".
   А я тем временем соображал. Мне уже было известно, что армия  через два
дня переходит в наступление. Принимать в  таких  условиях ответственность за
не мною подготовленную к наступлению дивизию  мне не хотелось. Я боялся, что
в непривычных  боевых условиях  я  могу попасть в  очень трудное  положение.
Должность  в штабе создавала более благоприятные  условия  для  постепенного
привыкания к боевой действительности. И я согласился.
   -- Временно попробую, что получится, - сказал я.
   Но получилось  то,  чего  ни я, ни  Александр  Васильевич  не  ожидали.
Наступление  никакого успеха  не имело.  Войска,  поплутавши  перед передним
краем  обороны  противника,  возвратились  на свои  исходные  позиции.  Кара
последовала   немедленная   и  решительная.  Были   сняты  со  своих  постов
командующий  армией,   начальник   штаба,   начальник  оперативного  отдела,
начальник артиллерии.  В  общем, все руководство  армейского управления.  Не
тронули,  по  сути,  только меня, по-видимому, из-за очень  маленького срока
пребывания в  этой армии.  Однако, этот  мой "выигрыш"  сразу  превратился в
чистый проигрыш, как только прибыло новое командование.
   Я  в  глазах нового  командования  превратился в  случайно  оставшегося
человека  из   старого  руководства.   Меня  прямо  обволокло  недоверие   и
предубеждение. С большим  трудом пришлось мне продираться сквозь эту пелену.
Я сжал зубы и работал. Беспрекословно выполнял  все задания, но вместе с тем
твердо отстаивал свои мнения. Начальник  штаба - генерал-майор (впоследствии
генерал-полковник)  Сидельников,   человек   не  глупый,   постепенно   стал
прислушиваться и считаться со мной. Хуже дело шло с начальником оперативного
отдела полковником Малиновским,  который  по штату  был первым  заместителем
начальника  штаба, но  почему-то видел во  мне конкурента и время от времени
ставил подножки. Однако постепенно  и  с ним мы сработались, а  после войны,
работая на одной кафедре в академии Фрунзе, подружились.
   Командующий армией  -  генерал-полковник  (впоследствии  генерал-армии)
Михаил Ильич  Казаков присматривался с  явным  недоверием. Один  раз ко  мне
запыхавшись вбежал адъютант:
   - Командующий приказал Вам ехать с ним.
   - Куда?
   Но адъютант уже умчался.  Я  выскочил  из землянки.  Моя  машина только
подъезжала.  В  ней сидел офицер-разведчик.  Машина командующего отъехала  и
сразу, взяв высокую скорость, понеслась в северном  направлении, без дороги.
Я бросился на переднее сиденье:
   -- Гони, Павлик! Не потеряй ту машину.
   Павлик с места резко пошел набирать скорость.
   - Куда едем? - спросил я разведчика.
   -  Не  знаю.  Он  (Казаков.  П.Г.)   никогда  не  говорит,  куда  ехать
собирается.
   Я  быстро развернул  карту. Сориентировался и  начал следить. Приметных
ориентиров нет. Села и хутора снесены, уничтожены и место их покрыто снегом.
Нет и дорог. Как дороги, в  разных направлениях, проходят колеи. Леса, рощи,
перелески утратили ту конфигурацию, которую  имели  во время топографических
съемок и  потому тоже не  могут  быть полноценными  ориентирами. Единственно
надежные  ориентиры  дает  рельеф  местности.  А в  этом деле  у меня  навык
порядочный.
   Едем 20-30-40 минут в сторону переднего края обороны противника. Машина
командующего вышла в танковую колею и, не снижая скорости, мчится по ней.
   - Куда  же он?! - мелькает у меня мысль. - Вон выскочим на торбочек,  и
прямо под немецкие пулеметы.
   - Павлик!  Надо быстро  обогнать  командующего. Обязательно вон до того
бугорка. Гони!
   Павлик почти вплотную подошел  к машине командарма, вырвал свое авто из
колеи и вышел на уровень той машины.
   - За мной на предельной скорости, - крикнул я шоферу командующего.
   И вид мой, видимо, был такой повелительный, что он даже не взглянув  на
командующего, погнал за Павликом, который по моему указанию мчался в лощину,
чтобы по ней скрыться  в опушке леса. И в это время  ударил крупнокалиберный
немецкий пулемет. За ним  застрочили "станкачи".  Они,  видимо, ждали нашего
появления на возвышенности, но увидев, что  мы развертываемся, открыли огонь
по просматриваемому  сектору.  Но  сектор  этот  был так  узок,  что мы  его
проскочили очень  быстро. И  все же  на  машине командующего было  несколько
пулевых пробоин, в том числе был пробит бензиновый бак.
   Когда мы, добравшись до леса, остановились, я подошел к командующему.
   -  А  в  чем  дело?  Откуда  здесь  немцы?  -  спрашивал он  удивленно,
разглядывая свою карту.
   -  А  где же им  быть?! Вот передний край обороны немцев. Вот здесь  мы
начали разворот. Здесь нас обстреляли. А здесь мы стоим сейчас.
   - А разве мы не здесь? - показал он совсем другое место.
   Я обратил его внимание на рельеф местности и он понял свою ошибку.
   С  этого дня  жизнь моя превратилась в ад.  Казаков без меня  никуда не
ехал. Посылал разыскивать заблудившихся и проверять правильность донесений о
местоположении войск. На это уходила масса времени.
   Из этого  периода больше всего запомнилась работа по ликвидации  ошибок
ориентирования.
   Вот пример. Дивизии, в командование которой  я  не вступил только из-за
вмешательства   Сухомлина,   66-ой   гвардейской,   было   приказано   ночью
передвинуться  в  новый  район,  ближе  к  первому  эшелону  армии.  Дивизия
передвинулась  и  донесла,  что заняла указанный ей  район.  Утром армейские
офицеры  связи не  нашли  штаба дивизии. Переговоры по радио  ни к  чему  не
привели,  и Михаил Ильич  поручает мне  "найти!" А  как?  Изучаю как следует
район, в  котором  она была.  И  нахожу  такое  сплетение дорог  проторенных
войсками, в котором  дивизия  вполне  могла  пойти не к фронту, а в обратную
сторону. Нахожу ее ушедшей на 20 километров в тыл и за полосой своей армии.
   Для себя  по  подобным фактам я  сделал  твердый вывод: командиры нашей
армии,  в своей основной массе,  не  умеют  ориентироваться на местности без
дорог, населенных  пунктов и хорошо отличимых местных предметов,  да еще при
отсутствии  местного  населения,  у  которого  можно  было   бы  спросить  о
местности. Я посоветовал командующему провести хотя бы  несколько занятий со
всеми категориями офицеров на  ориентирование по рельефу. Но армия все время
была  в походах  и боях, времени на проведение  офицерских сборов  не  было.
Оставалась единственная надежда - сами дойдут.
   Боевая деятельность  10 гв.  армии,  в  период  моего  пребывания в ней
(январь-февраль  1944), была действительно  необычной.  Прибыл я перед самым
началом  наступательной  операции,  которая,  как  я  уже  писал,  полностью
провалилась.  После этого  были проведены еще две операции  почти  столь  же
неудачные. Убывал  я  на  исходе  еще одной  операции  (четвертая  при мне),
которая имела  небольшой  частный успех. Каждая из этих операций проводилась
после  перегруппировки  на  новое направление.  Поэтому  наступательные  бои
перемежались продолжительными  маршами. Времени для отдыха не было. Да еще и
погода. Ударит мороз,  выдадут валенки, отберут ботинки - оттепель. И бредут
воины  армии в промокших тяжелых  валенках  по жиже, в  которую превратились
зимники. Никогда  не  забуду  эти  дороги  и  бредущих  по  ним  измученных,
подавленных, ко  всему безразличных  людей. Только раздадут ботинки, отберут
валенки - ударят 20-30-градусные морозы. Затем снова валенки  и распутица  и
т.д. Люди вымотаны до предела, простужены, а многие  озноблены и обморожены.
А тут еще эта странная осведомленность немцев.
   Операции армии рассчитаны  на  внезапность.  Фронт (2-ой Прибалтийский,
бывший Калининский) действует  на второстепенном направлении. Поэтому у него
нет  ни боеприпасов  на фронтовую наступательную  операцию,  ни необходимого
пополнения. В подобных  условиях  другие фронты зарываются в землю и готовят
войска  к отражению  возможного наступления  противника. Маркиан  Михайлович
Попов  -  человек  умный,  предприимчивый,  инициативный, избрал  иной образ
действий.  Он посадил  в оборону весь фронт... За  исключением одной армии -
10-й  гвардейской.  Этой  армии  было  отдано  все  поступающее  пополнение,
основная  масса  поступающих фронту  боеприпасов.  Предполагалось, что  она,
скрытно сосредоточившись на каком-то направлении,  наносит  внезапный удар с
частной  целью - нанести противнику потери,  разорвать его оборону и развить
успех  в глубину, привлекая  тем  самым,  к этому району вражеские  резервы.
Потом армию  незаметно  оттянуть, сдав  завоеванный рубеж соседям и  скрытно
перебросить на новое направление.
   Очевидно,  что  главное  этого  плана  -  внезапность перегруппировок и
ударов 10 гвардейской  армии. Но именно  внезапности  у 10-й  гв. армии и не
получалось.
   Накануне первой,  из  намеченной серии  наступательных операций,  немцы
разбросали в исходном положении войск армии листовки:
   -  10-ая  Гвардейская! Вы пришли сюда  наступать? Ну что  ж, пожалуйте,
бриться! Завтра мы вас побреем!
   И побрили. Единственный результат первой наступательной операции  10-ой
гв. армии - огромные потери.
   Следующая операция  тоже  была  предварена немецкими  листовками,  чуть
измененного содержания:
   -- 10-ая, ты сюда пожаловала? Ничего, побреем тебя и здесь!
   Попов  приказал  отложить  эту  операцию  на  сутки  и  в  течение  дня
демонстрировать  перегруппировку на  другое направление.  Результат получше.
Потери несравненно меньше и небольшое продвижение вперед - от двух до восьми
километров.
   В  исходном положении для  третьей операции немцы  снова встретили  нас
листовками. Среди личного состава возмущенные разговоры:
   - Где-то в штабе сидит предатель.
   В  штабе  армии  разговоры  те  же,  но  пункт,  где  находится  шпион,
указывается более точно. Операторы почти в открытую говорят:
   - Сведения утекают из Булганинского окружения.
   Таково, очевидно, мнение и командующего армии и фронта - Михаила Ильича
Казакова и Маркиана Михайловича Попова.
   Каждая операция  готовилась  примерно следующим порядком.  Фронт шифром
сообщал исходное положение для предстоящей операции и  маршруты для движения
из  района сосредоточения в исходное положение.  По  этим данным штаб  армии
сразу  же  приступал  к  разработке   плана   перегруппировки.  Одновременно
командующий армией вызывался к командующему фронтом.  С ним должен был ехать
нач.  штаба  или один  из двух  его  заместителей.  При  мне готовилось  три
операции.  В   первой  ездил  с  командующим  Малиновский,  а   я  руководил
разработкой плана перегруппировки. В остальных двух было необорот: я ездил с
командующим, Малиновский занимался  планом  перегруппировки.  У командующего
войсками  фронта,  когда  прибывали  мы с командармом,  собирались начальник
штаба  фронта,   начальник  оперативного  управления,  начальник   разведки,
командующий  артиллерией  фронта  и   командующий  фронтовой  авиацией  -  и
прорабатывался,  разработанный  штабом  фронта,  план  предстоящей  операции
армии. Когда проработка заканчивалась, если не  было  члена Военного  совета
фронта Булганина, который извещался о проработке  заранее, но мог не  придти
на нее,  Маркиан Михайлович  звонил ему и он  либо  приходил,  заставив  нас
изрядно подождать, либо повелевал принести ему на подпись в  его резиденцию.
Во  время  первой  моей  поездки  с  командующим, Булганин изволил  повелеть
принести ему. И мы с начальником оперуправления фронта выполнили эту миссию.
Документы уже числились за мной. Я расписался за них сразу после проработки.
   Процедурa  похода к Булганину  впечатляющая.  Совершив полукилометровый
маршбросок, мы услышали  приглушенное: "Стой!" Остановились. Из кустов вышел
офицер в форме НКВД.  В  кустах  угадывался другой или даже двое, державших,
по-видимому, нас на прицеле.
   - Удостоверение личности! - потребовал НКВДист, у которого в руках была
какая-то  бумажка.   Он  проверил  удостоверения,  сличив  наши  фамилии   с
написанным в бумажке.
   - Следуйте за мной. Строго по моим следам. Отклоняться опасно.
   И  мы  пошли. Вскоре новое: "Стой!" и  новая  проверка документов.  Наш
провожающий исчез.
   - Проходите.
   И проверяющий  показал нам на дом. Эдакий передвижной