рег". И это действительно так.
Это действительно чудо, что я не занял должность, которую очень хотел занять
и  которую мне буквально в руки давали. Если бы я ее  занял,  то  безусловно
воевал бы  и против УПА, и  против мирных земляков своих. Я, тогдашний,  был
способен  на  это. А если бы  встал  на этот путь,  то продолжал бы и  далее
изменяться  в  сторону  бесчеловечья. И может  Эфиопию  сегодня душил бы  не
Василий Иванович Петров, а Петр Григорьевич Григоренко. Мне  остается только
возблагодарить Господа за то, что  он не допустил меня на  тот  путь, что он
помог мне пойти по иному пути и встретиться  с людьми  совершенно непохожими
на Петровых.
   Я не  верю, что человек  безвольно движется  по твердо указанному Богом
пути, как записано в книге судеб. Бог вкладывает в человека и доброе и злое.
Как  человек разовьется, по  какому  пути  пойдет, это  зависит и от  самого
человека и от среды,  и от  условий, в  которых  человек живет  и действует.
Человеку все время приходится делать выбор  пути, решать, куда пойти и какие
действия  предпринять.  Я  не  избежал  этого. Много  раз  мне  в моей жизни
приходилось выбирать. Послевоенный выбор едва ли не  самый ответственный.  И
хотя я и не понимаю, как  я смог  сделать правильный выбор, но  догадываюсь,
что  Бог не оставил  меня  своим  Промыслом, потому что  я все  же предпочел
добро. Во мне самом победила любовь к жене, к едва родившемуся сыну, к своей
семье. Ради них я отказался от пути тщеславия. И Бог благословил этот выбор,
повел меня на путь правды и добра.

   25. РЕШАЮЩИЙ ПОВОРОТ (Военная академия им. Фрунзе)

   8 декабря 1945 года я буду помнить до конца дней моих. Когда  я, сдав в
отдел кадров академии свое предписание, направился на кафедру, мною овладело
удивительное, торжественное чувство.
   С этим чувством я  и вошел в кабинет начальника кафедры.  Самого его не
было...  Здесь  находился,  работавший  в  этом  же   кабинете,  заместитель
начальника кафедры  генерал-лейтенант  Сергацков. Брови, примерно  такой  же
толщины как и у Брежнева, срослись в одну линию и это придавало ему суровый,
грозный вид. Брюнет - сказать о нем было бы слишком слабо. О таких говорят -
"черный".  "Черный,  как цыган",  - подумал я.  Ему  бы цыганскую  рубаху  и
шаровары,  да кнут в  руки и  никто  бы и не догадался,  что  это  советский
генерал. Каково же было мое удивление,  когда  я вскоре узнал, что Сергацков
действительно  цыган.  Выходило,  что  не  генерала можно  замаскировать под
цыгана, как я  подумал, а цыгана  нельзя скрыть и  под генеральской  формой.
Кстати,  оказался он  совсем не  таким грозным,  как  выглядел. Был  добрым,
заботливым  и весельчак,  как  истый цыган. Мы с  ним поговорили.  Потом  он
проводил меня в преподавательскую первого курса и познакомил с находившимися
там преподавателями.
   Там я и дождался появления начальника кафедры, генерал-лейтенанта Шмыго
Ивана Степановича. Невысокий шатен, буквально лучился добротой. Весь его вид
был каким-то домашним, и... академичным, что-ли. Это, однако, не мешало ему,
как я потом убедился,  твердо  держать в руках  всю свою  огромную кафедру -
свыше сотни преподавателей.  На всех остальных кафедрах, вместе взятых, а их
свыше  двух десятков, было меньше преподавателей,  чем у  Шмыго  на  кафедре
общей тактики.  В связи с такой большой численностью  кафедры  преподаватели
были  разбиты  на  несколько групп, которыми руководили  старшие тактические
руководители.   Меня  Шмыго   определил  в   группу  старшего   тактического
руководителя генерал-майора Простякова - на первый курс.
   Первый курс в  том году  был первым  еще и в  особом значении.  С  него
начиналось  возрождение нормального  учебного  процесса.  В  войну  академия
работала  как  курсы усовершенствования, по краткосрочной  программе. Теперь
набрали состав  для  нормального  трехгодичного  обучения.  И  набрали очень
разумно.   Набор  назывался  "сталинская  тысяча".  В   конце  войны  Сталин
распорядился  набрать  в  академию имени  Фрунзе  тысячу  тех, кто  до войны
закончили гражданские высшие учебные  заведения,  а за войну  дослужились не
ниже чем до майора. Таких  кандидатов фронты представили 1300 с чем-то. Всех
и зачислили.
   Занятия в академии, как обычно в советских  ВУЗах, начались 1 сентября.
Поэтому  мне  приходилось  вступать  в  работу  на  ходу.  А  так, как  я  с
преподаванием в академии дела  не имел,  то первой встречи с группой  ждал с
волнением. Но все оказалось проще. Опытные фронтовики с  критическим складом
ума были мне близки и  понятны. Творческий контакт с  группой  установился с
первого же занятия. Я увлекся этой работой и с головой ушел в нее.
   И все же истинное мое призвание выявилось не в преподавании.
   Я не  владел  этим искусством. Моя жена часто  указывала  на длинноты в
моих обоснованиях, на ненужную повторяемость. Мешал и мой украинский акцент.
   По  собственной  инициативе  я  взялся   за  кандидатскую  диссертацию:
"Наступательный бой дивизии в горно-лесистой местности".  Официально об этом
никому  не  заявил. Начальство,  не  зная этого,  но,  по-видимому,  заметив
исследовательский  склад  моего  ума,  включило  меня  в  состав  авторского
коллектива, получившего задание написать пособие "Стрелковый полк в основных
видах боя". Я горячо взялся и за эту работу. Настолько  горячо, что выполнил
свое задание, когда остальные еще и не приступали. Руководитель коллектива -
генерал-лейтенант  Сергацков  - возложил  на  меня  дополнительное  задание.
Кончилось тем, что я написал все это пособие полностью. Одновременно я начал
сотрудничать в военных журналах и разрабатывать задания для занятий по общей
тактике.
   Писание статей  и разработка заданий имели и  материальный  стимул. Они
оплачивались гонорарами. А это для меня было немаловажно. Семья численностью
в 9  человек, 5 сыновей, 2 родителей, я и жена, почти у всех иждивенческие и
детские карточки, на  которые давали  только  450  граммов  хлеба  и  больше
ничего.  Надо  было  что-то  подкупать с рынка  (хотя  бы  картофель)  и  из
коммерческих магазинов. А в  магазинах этих  цены в десятки раз выше  чем по
карточкам.  Одного жалованья на  эти закупки  не хватало. Вот  и приходилось
подрабатывать. А на это нужно было время.
   Время нужно и на очереди: за своим пайком  (в военторге) и за закупками
в коммерческих магазинах. И там, и там полковникам продавали вне очереди. Но
дело в том, что  из  полковников  тоже  создавались  очереди. И немалые. Вот
рабочий день и складывался  - из  занятий со  слушателями, выполнения других
служебных  заданий, стояния  в очередях коммерческих магазинов  и военторга.
Для диссертации и дополнительного заработка оставались,  естественно, только
ночи.  Жена, больная и с  грудным  ребенком,  заезженная,  вместе  со  своей
матерью,  обслуживала  столь  огромную  семью,  раздражалась  моими  ночными
бдениями и тем, что я ей не помогаю. А я не мог даже возразить, сказать, что
без этой  моей работы, мы будем  просто голодать. Не мог сказать, потому что
это  выглядело  бы как упрек  с  моей стороны:  "Я-де вас  кормлю,  а  вы не
понимаете  этого". Не мог я  бросить такого упрека, потому что в  семье  все
взрослые  делали  все,  чтобы  облегчить  положение:  моя  жена  и  ее  мать
обслуживали семью, а жена, кроме того, время от времени брала шить за деньги
и  умудрялась выполнять  эту работу.  Ее отец чинил обувь  соседям и  что-то
зарабатывал на этом  для семьи. Не мог я  бросить упрек этим  людям и потому
отмалчивался или отругивался на замечания жены.
   Это было страшно тяжелое время. Но задним числом я говорю: "Хорошо, что
мы его пережили". Если бы я принял назначение в 52-ую армию, мы бы с женой и
детьми  уехали бы в  военный городок  и материально  были бы обеспечены даже
выше  своего  круга.  Не  знали  бы  никаких  очередей.  Не  знали  бы,  что
беспомощные старики,  даже  имея  деньги,  не  могли  пойти  в  коммерческие
магазины,  которые осаждались  буквально  морем  людей, в котором калечили и
душили даже молодых, здоровых мужчин. Живя в военном городке мы бы не только
не  испробовали  ту  тяжелую  жизнь,  но и  не  видели бы как  живут простые
советские граждане.  На  это  и рассчитана советская корпоративная  система.
Человек,  принадлежащий к  определенному общественному  слою, трудится среди
людей этого слоя, живет среди них, бывает в магазинах только с ними, ходит в
гости и принимает гостей того же круга, что и сам.
   Мне в этом отношении повезло. Я  поселился в доме, куда жена моя пришла
еще девочкой, где она выходила  впервые замуж, откуда в 1936 году забрали на
мучения и смерть  ее первого мужа,  из  этого дома  уводили и  ее в  тюрьму.
Благодаря  этому, все в доме,  населенном более чем двумя тысячами рабочих и
низших служащих с их семьями, знали  мою жену, поэтому, естественно, приняли
и  меня, как своего.  Я  оказался  как  бы  членом их корпорации.  Они могли
разговаривать со мной столь же откровенно,  как и с  людьми своего круга. Мы
так  слились с этой  средой, что  когда  мне предложили более  просторную  и
благоустроенную квартиру  в доме для профессорско-преподавательского состава
академии, моя жена категорически отказалась переезжать.
   Итак, попал я в условия  нормального развития - интеллектуально высокий
служебный  коллектив и  возможность беспрепятственного  общения  с  простыми
трудящимися во внеслужебное  время. Но  мне повезло  и  в  другом отношении.
Вскоре  по прибытии  в Москву, я познакомился, а потом и подружился, с двумя
замечательными  людьми, многолетними друзьями моей жены. Это Василь Иванович
Тесля и Митя (Моисей) Черненко.
   Первый из  них был старше меня года на 4-5. Участник гражданской войны.
Затем партийный работник. Друг Зинаиды и ее первого мужа стал и моим другом.
Василь Иванович часто бывал в нашем доме.
   - Как  ты думаешь,  Зинаида, где  я больше обедал, у вас, или у себя? -
шутя спрашивал Василь Иванович. И сам отвечал:
   - Пожалуй, у тебя больше.
   Когда  начались  аресты  в 1936-ом году, среди его  друзей по  ИКП,  он
работал в г.  Свердловске. Может его  бы и  обошла  волна репрессий,  но  он
выступил на защиту своих друзей и был арестован. Пытали его страшно.
   Василь  Иванович  выжил,  но стал полным инвалидом  и  в таком виде был
доставлен в Москву в 41-ом году, где обвинения с него сняли.
   Но он не  принадлежал к тем, кого охватил телячий восторг по поводу той
"справедливости",  которая распространилась на него. Он не перестал, правда,
верить  в  коммунизм.  Идейно  он  оставался  коммунистом, но  зато пришел к
твердому выводу,  что никакого коммунизма  в советской стране нет, что люди,
правящие  страной обычные гангстеры, заботящиеся  только  о сохранении своей
власти, готовые ради этого пойти на любое преступление.
   Я  любил говорить  с  Василем Ивановичем. То,  что выше  сказано  о его
взглядах, он  не выложил  сразу, в открытую. Понимая, что я сталинец, он вел
мои  мысли к критике  существующего весьма осторожно. Прекрасно зная Ленина,
он поднимал то один, то другой вопрос из теории ленинизма и сравнивал теорию
с  существующей практикой.  Под  его  влиянием  я  и  сам  начал  критически
анализировать ленинское  теоретическое наследие.  Тем самым  я становился на
тот единственный путь, каким идут в диссидентство  люди с  коммунистическими
убеждениями.
   Ленинизм,  как впрочем и  марксизм,  весьма противоречивое учение  и не
только в вопросах тактики, но и по коренным принципиальным вопросам. Приведу
один  пример.  Вопрос  о государстве.  Сам Ленин говорит, что  это важнейший
вопрос  -  второй  после  марксистского  экономического  учения. Что  же нам
говорит по этому вопросу ленинизм? Перед самым октябрьским переворотом Ленин
написал книжицу "Государство и революция", о  которой  сам говорил,  что это
важнейший труд его жизни. В этом труде он утверждает, что пролетариату нужно
не всякое государство, а государство отмирающее, которое начало бы  отмирать
немедленно и не  могло не  отмирать (подчеркнуто  мною.  П.Г.). Кажется ясно
любому школьнику, но неясно... кому? А самому Ленину.
   Два года спустя, в 1919-ом году, он читает  лекцию в университете имени
Свердлова "О Государстве".  При этом  повторяет  многое  из  "Государство  и
революция"  о разрушении, сломе государственной машины, о  сдаче ее  в музей
древностей,   но...  ничего  не  говорит  об   отмирании  машины,  созданной
революцией. Наоборот, он заявляет: "Теперь  мы эту машину  (государственную.
П.Г.)  захватили и  мы  не выпустим ее из рук. Мы, действуя ею, как дубиной,
будем крушить старый мир, пока не уничтожим его  до конца".  Похоже  это  на
отмирание (засыпание) государства - пусть читатель судит сам.

   Противоречия  можно  найти  в  марксизме-ленинизме  буквально на каждом
шагу. Можно прочитать такое, что будет характеризовать марксизм-ленинизм как
самое   демократическое,   самое   человечное   движение,   но   в  том   же
марксизме-ленинизме   до   предела   развиты   тоталитарные,   диктаторские,
античеловеческие,  черносотенные  теории  и утверждения. Человек  как-то так
устроен, что читая, замечает лишь то, что импонирует ему.  Человек добрый, с
демократическим  настроем  находит  все  это  и  в   ленинизме.  Но  Сталин,
утверждающий, что он один правильно  понимает и толкует Ленина,  не лжет. Он
находит в ленинизме подтверждение  всем своим мыслям, оправдание  всем своим
действиям.   Людям   с   коммунистическими   убеждениями,   чтобы  выйти  из
идеологических цепей, надо прежде всего увидеть эти противоречия. Задуматься
нам ними.  Потом  взглянуть  без  шор  на  жизнь. И тогда  они  поймут,  что
противоречий   нет.  Есть   стройное  учение  крайней  диктатуры,   крайнего
тоталитаризма,  в  котором  демократические  и  гуманистические  отступления
служат лишь маскировкой  демагогии,  истинной  сути, применяются  для обмана
масс.
   Меня  на  этот  путь  освобождения  от  пут коммунистической  идеологии
поставил Василь  Иванович Тесля. Каждый его рассказ о том или ином жизненном
случае оставил след не  только в моей памяти, но и в душе. В это время Тесля
был  директором совхоза  и, естественно, больше всего рассказывал  он о том,
что происходит  в  сельском хозяйстве,  однако затрагивались и  другие темы,
среди них и тюремно-лагерные воспоминания. И вот  однажды,  когда мы  как-то
коснулись вопроса фашистских зверств:
   - Какими же зверями, нет  не зверями...  растленными типами  надо быть,
чтобы додуматься  до  душегубок.  В ответ  Василь  Иванович,  поколебавшись,
произнес:
   - А вы знаете, Петр Григорьевич... душегубки изобрели у нас...  для так
называемых кулаков... для крестьян. И он рассказал мне такую историю.
   Однажды в  Омской тюрьме его подозвал к окну, выходящему во двор тюрьмы
сосед  по камере. На окне был "намордник". Но в этом  наморднике  была щель,
через которую видна была дверь в другое тюремное здание.
   - Понаблюдай со мною, - сказал сокамерник.
   Через некоторое время подошел "черный ворон". Дверь в здании открылась,
и  охрана  погнала  людей бегом в открытые  двери  автомашины. Я насчитал 27
человек - потом забыл считать, хотел понять что за люди  и зачем их набивают
в "воронок", стоя, вплотную друг к другу. Наконец закрыли двери, прижимая их
плечами, и машина отъехала. Я  хотел отойти,  но  позвавший меня зэк сказал:
"Подожди. Они скоро  вернутся". И действительно вернулись они  очень быстро.
Когда  двери  открыли,  оттуда повалил черный дым и  посыпались трупы людей.
Тех, что не  вывалились,  охрана  повытаскивала крючьями... Затем  все трупы
спустили в  подвальный  люк,  который я до того не заметил. Почти  в течение
недели наблюдали мы такую картину. Корпус  тот назывался "кулацким". Да и по
одежде видно было, что это крестьяне.
   Слушал я  этот  рассказ с ужасом и  омерзением. И все время видел среди
тех крестьянских лиц лицо дяди Александра. Ведь он  же по сообщению, которое
я получил, "умер"  в Омской  тюрьме.  Вполне возможно,  что  умер  именно  в
душегубке.
   С Митей  Черненко  я  впервые  встретился в квартире  у  Зинаиды еще до
войны, но  мимоходом. Когда же встретились после  войны, то сошлись сразу, с
первой же  встречи. Разговаривать  с  ним было  легко  и  просто.  Это истый
труженик пера. Из тех, кто понимает, что "плетью обуха не перешибешь", но не
делает из этого вывода, что надо всецело подчиниться власти и служить только
ей.  Такие как Митя,  стараются  писать о  том, что  важно  народу  и  можно
сообщить ему не прибегая  ко лжи. Таких людей  за их мастерство и ум терпят,
но  им  никогда  полностью  не  доверяют.   Митя  длительное  время  работал
корреспондентом "Комсомольской правды", затем перешел в  "Правду".  Особенно
отличился он  как корреспондент  при  описании "папанинской"  эпопеи.  Затем
писал воспоминания Папанину и тем заслужил его поддержку.
   Как вдумчивый  газетчик, Митя знал страну не  по наслышке,  а по личным
наблюдениям и рассказам тех,  кто  действительно  знает обстановку в стране.
Беседуя  со мной он  и меня учил понимать  происходящее,  постигать  правду,
читая в советской печати между строк.
   Вспоминаю случай. Сидим рядом. Разговор о слабой трудовой дисциплине на
предприятиях, о пьянстве.
   - И  все-таки  производительность  труда  в  целом  по  стране  растет,
себестоимость снижается. В сегодняшнем сообщении ЦСУ я  это прочел с великим
удовольствием.
   - Ты что? Шутишь? - повернул Митя голову в мою сторону.
   - Почему же шучу. Вот тебе сводка, - поднявшись и взяв газету, протянул
я ее Мите. - Сам смотри.
   - Так ты значит в самом деле не понимаешь, что это "липа"?
   -   Не  понимаю,   почему   это   должно   быть  "липой"?   Центральное
Статистическое управление - учреждение научное.
   Митя рассмеялся. Чудесный у него был  смех - тихий, ласковый и лицо все
лучится.
   -  Ну  подумай сам. Если бы  себестоимость  ежегодно снижалась, так как
пишется  в сводках, на 3-5-7 и даже  13 процентов,  то с тех пор  как начали
писать  эти  сводки,   себестоимость   давно  перевалила  бы  через  нуль  и
превратилась  в  отрицательную величину.  Но  этого не происходит, наоборот,
ежегодно цены растут.
   - Значит ложь?
   - Нет, выход из положения.
   - Как тебя понять?
   -  А вот как.  Себестоимость  и  производительность  труда - постоянные
показатели для оценки  результатов производственной деятельности. Чтобы твое
предприятие выглядело успешным, надо, чтобы  производительность труда росла,
а  себестоимость  падала.  Предположим, завод делает  экскаваторы.  Директор
знает, что снизить себестоимость  выпускаемой модели невозможно. Тогда в ней
меняется какой-то  узел или  что-то  изменяется во внешнем виде. Выпускается
новая модель.  А  на новую  модель  завод  имеет  право  установить  свою  -
временную -  цену. За три года министерство обязано заменить  временную цену
постоянной. Естественно, что  завод устанавливает  временную  цену выше цены
предыдущей  модели. Настолько выше, чтобы в последующие несколько  лет можно
было снижать себестоимость.
   Постоянную цену тоже устанавливают  в таком размере, чтобы в  ближайшие
годы можно было  ее снижать.  Министерство легко  идет на это. Оно ведь тоже
заинтересовано, чтобы его предприятия  успешно выполнили задания по снижению
себестоимости.  Когда  дальнейшее  снижение   себестоимости  и  этой  модели
становится невозможным, вводят новую модель, с еще более высокой стоимостью.
Таким образом, себестоимость все время снижается, а экскаватор дорожает. Ну,
а  с  ростом производительности после этого  совсем просто. Производя  более
дорогой  экскаватор,   рабочий   при   прежней   или   даже   более   низкой
производительности  имеет   более  высокую  выработку  в   рублях,  то  есть
производит как бы больше.
   - Зачем же это нужно? Кому польза от таких махинаций?
   - А никто о пользе и не думает. Каждый хочет отличиться и через это все
повязаны  круговой порукой.  Лишь  бы  цифры