затем за стены, за
порог - в надежде найти выступ или торчащий гвоздь, который  довольно  будет
нажать или повернуть шляпку, чтобы дверь сама собою распахнулась. Ничего  не
нашлось. Тогда я ударил по двери, легонько, потом  сильнее  и  еще  сильнее.
Бронза не загудела,  дверь  не  шелохнулась,  будто  впаянная  в  стену.  Не
попытаться ли выкрошить камень, хоть с краешку, чтобы втиснулась пилка?
   Проба отняла немало времени. Камень не поддавался, мне не удалось  добыть
его и крошки, самомалейшей пылинки! И еще странность:  я  не  слыхал  звуков
собственной работы - скрежета металла о  камень,  будто  пилка  и  вовсе  не
касалась его, несмотря на тяжкие мои усилия. Подобное бывает только во  сне,
однако я страшился и думать о снах.
   Слепая ярость  мало-помалу  охватывала  меня.  Я  принялся  колотить  чем
попало: и кулаком, и пилкой,  зажатой  в  другом  кулаке,  она  разломилась,
поранив руку, и это, наконец, отрезвило меня.
   Шатаясь, бледный, с прилипшими ко лбу волосами - таким я видел  себя  как
бы со стороны, я побрел снова вниз по ступенькам и рухнул в кресло без сил.
   Оставалась надежда, что вернется ушедший  старик  или  кто-нибудь  другой
забредет в этот сад, что менее вероятно... Но вернется ли старик сегодня? Он
может не вернуться и завтра, а уж свеча догорает! Что, если он вернется лишь
через несколько дней? Или не вернется никогда? Вдруг и он чужой в этом саду:
сад, боже мой, так запущен!.. А если он  умер  в  дороге:  ведь  такая  была
непогода! Или, вернувшись, преспокойно оставит дверь  закрытой:  ему  просто
ничего тут не понадобится, а из-за  тяжелой  двери  не  слыхать  ни  единого
звука! Но надо стучаться, стучаться!..
   Встать я был не в силах. Да и мог ли старик воротиться так скоро!
   В голове словно жужжал весь разговор с ним, от слова до слова. Я  пытался
отогнать воспоминание и снова к нему возвращался, размышляя, нет  ли  в  нем
иного, не очевидного смысла? Желание старика уйти:  разве  не  мог  он  уйти
прежде, сам, по собственной охоте? Сказка про перевозчика невольно взбредала
на ум, про перевозчика, который уступил свое весло пассажиру, и тот  остался
прикованным к этому веслу, пока не освободился от него подобным же  образом.
Кто этот старик: посетитель или хозяин, либо  его  служащий?  И  что  здесь:
жилище, сторожка? Более похоже на последнее. Нет ни постели, ни кухни.
   С  ужасающей  ясностью  припомнилась  истинная  причина  паники:  в   том
злополучном сне я осужден был на вечное заточение! Вечное, г-н Аусель!
   Сердце мое сжалось в комок. Но  разум  отказался  принять  столь  нелепую
возможность. Старик, если он тоже был здесь  заточен,  попросту  умер  бы  с
голоду. Однако ведь я и того  не  знаю,  долго  ли  он  дожидался  спасения,
сколько  свечей  успело  Догореть.  У  меня  была  только  одна,   сгоревшая
наполовину!
   Так что еще было в том сне? Какие-то люди, веселье  и  розовые  лепестки.
Тихая музыка, долгий полет. Или это был другой уже сон?
   Облокотившись  о  стол,  я  обхватил  голову  руками  и  принуждал   себя
вспоминать, надеясь найти разгадку в вещем сновидении.  Но  мысли  опять  не
желали подчиняться, совершали бег свой собственным тайным  путем,  не  помню
их. Р глазах все поплыло, я полагал, от усталости. Над столом парил огромный
окутанный туманом шар!
   Да, г-н Аусель! И в первую минуту я подумал, что разволновался чрезмерно,
что это кружится голова, а оттого туманятся глаза.
   Я приступаю к главной части моего рассказа, когда мое расставание с самим
собою начиналось. Немногие становятся чужды себе, своей молодости  до  такой
степени, хотя судьба моя, делается  мне  понятно,  не  явилась  единственным
исключением. К несчастью, догадка о других подобных судьбах возникла слишком
поздно, когда у меня осталась только та забота, которую я буду  просить  Вас
со мною разделить. Эти рассуждения вам не будут понятны, я  же  не  могу,  к
сожалению, сказать большего.
   Он чужой мне теперь, этот попавшийся в  ловушку  мальчик  Но  все-таки  я
когда-то был им, и дряхлое  сердце  мое  щемит  от  последнего  расставания.
Довольно об этом. Перейдемте к делу.
   Я откидывался в кресле - и туман исчезал, шар уменьшался в размерах, пока
я  не  увидел  вновь  перед  собою,  со  вздохом  облегчения,   обыкновенный
старенький школьный глобус,  насаженный  на  косую  ось,  увенчанную  медной
шишечкой. Того, что я  знал  о  разнообразии  оптических  иллюзий,  казалось
довольно для понимания происшедшего. Не стоило беспокоиться. Однако,  минуту
спустя, я заметил, что разрисованный картонный шарик, с которого я не сводил
глаз, еле заметно вращается! Конечно, я мог машинально  крутнуть  его  перед
тем и этого не запомнить. Я и не думал  усматривать  новую  загадку  в  этом
жалком учебном пособии, вертится - и пускай себе вертится,  пускай  движутся
размалеванные контуры материков и океанов, с одного боку глобуса  освещенные
ровным пламенем свечи, с другого скрытые тенью - имитация дня и  ночи,  урок
географии, предмета, по которому  я  без  того  достаточно  успевал  в  свои
школьные годы.
   Тихое вращение не замедлялось, не желая останавливаться, хотя пора бы!
   Я снова приблизился к шарику, на сей раз не торопясь. Он медленно  рос  в
глазах, пока я  к  нему  наклонялся,  но  линии  теряли  ясность:  появлялся
облачный покров, укрывавший обширные области. Еще ближе -  и  он  становился
размытым, на теневой стороне замерцали огни, на освещенной поверхности морей
я увидел корабли, они казались неподвижны; приблизившись  еще,  я  уловил  и
движение, оно сделалось  стремительным,  когда  я  вздумал  разглядеть  одно
суденышко вблизи. Океан бушевал подо  мной,  я  валился  в  него  с  высоты,
какая-то игла едва не воткнулась мне в глаз, это был громоотвод на  верхушке
мачты! Я едва уклонился, пролетел над кормою  судна,  скользящего  с  гребня
волны, брызги пены осыпали мне лицо. Я слышал запах моря и мог  очутиться  в
волнах, когда догадался откинуться назад в своем кресле. Иллюзия пропала, но
я не мог ошибаться: я видел хлопочущих на палубе людей, слышал их  голоса  и
готов был поручиться, что это не какие-нибудь модели, нет!
   Самый подлинный земной шар вращался в дымке облаков  над  грубым  дощатым
столом.
   "Не может быть, - устало думал я. - Все равно это копия, макет, страшная,
одним словом, игрушка. - Но притом сознавал, что напрасно пытаюсь оградиться
от очевидности - И кукла ведь похожа на человека, а уж  игрушечная  железная
дорога  уступает  настоящей  только  размерами,  -  так  продолжал  я   себя
уговаривать. - Кто-то приходит в назначенный час заводить механизм,  а  если
забудет свою обязанность,  оно  портится,  пылится,  ржавеет,  замирают  все
фигурки, становится нужен ремонт или хоть  смазка!"  Я  слегка  повеселел  и
задумал поставить небольшой опыт.
   Через мгновение  я  увидел  железнодорожный  вокзал  в  Ноодорте.  Поезд,
означенный в телеграмме, тронулся как  раз  в  обратный  путь.  Друзья  мои,
обманутые и огорченные, садились в коляску.
   - Не печальтесь, - шепнул им я, - забудьте обо мне!
   Стыдно и по сей день, г-н Аусель... Было не до них,  ни  до  кого!  Мысли
мчались бешено. Никто не уверил бы меня, что я видел  перед  собою  заводные
макеты моего друга и его молоденькой жены, они сыграли свою роль, и довольно
хотелось, чтобы они  вправду  обо  мне  позабыли,  я  вовсе  не  намеревался
вернуться к ним  в  дом,  другими  были  теперь  мои  планы!  Я,  с  детства
почитатель Стивенсона и Дефо, мог предпринять любое путешествие, чему прежде
мешала стесненность в средствах, осуществить  затею,  какую  угодно  смелую,
проникнуть и туда, куда не в силах был никто пробраться.  И  оба  полюса,  н
Лхасса сделались не менее доступны, чем какая-нибудь Флоренция! Любая голова
способна вскружиться от этого, я же, г-н Аусель, был молод, я так далек  был
от того, чтоб прозревать, сколь судьба обычная завидна...
   И  все-таки  я  вскоре  передумал.  Простое   благоразумие   подсказывало
предпринять первую высадку здесь, вблизи Ноодорта, где у  меня  есть  приют,
где я смогу, выйдя из дома друзей, вновь найти путь к этому дивному  глобусу
и владеть им в глубокой тайне.  Помимо  того,  следовало  позаботиться  и  о
способах возвращения из более далеких путешествий.  Одна  осведомленность  о
мировых делах, никому в такой степени не доступная, поможет заработать  кучу
денег,  хотя  бы  посредством  игры  на  бирже,  все  мое  будущее  делается
обеспеченным при помощи этой славной игрушки!
   Я избрал подходящее место, приблизился к Земле вплотную и прямо из своего
деревянного кресла мягко опустился ногами  в  траву  нежно-зеленой  лужайки.
Приключение окончилось! Стол, свеча и глобус - все  исчезло.  Вместо  темных
сводов над головою простиралось небо, грело солнышко. Я поспешил к дороге. И
поспел вовремя: коляска катилась навстречу. Милые лица друзей обернулись  на
оклик, но никто  не  отозвался  на  мои  слова.  Честное  слово  они  только
удивились ненужной дорожной встрече, не знали, кто этот прохожий  и  с  чего
ему вздумалось их окликать. Они не узнавали меня!
   Потрясенный, я долго смотрел им вслед. Неужели не скольких слов, нечаянно
сказанных, было довольно для та кого, хоть и не слишком  приятного,  но  без
спору, чудодейственного результата? Разумеется, я был  уязвлен,  потому  что
любил их, понимал, что виноват сам, но, сделанного не воротишь, думал больше
о том, что не оценил, как видно, полученного подарка. Надо  поспешить,  чтоб
никто не опередил, не нашел прежде меня дороги к моему глобусу!
   О старике - его владельце или распорядителе - я уж и думать забыл!
   Попытка снова взять экипаж на привокзальной площади окончилась  глупейшим
образом из-за моего знакомого возницы, только что  возвратившегося.  Завидев
меня вновь перед собою, он  в  изумлении  вытаращил  глаза,  на  предложение
повторить поездку отвечал тем, что хлестнул свою лошадь да крикнул что-то на
местном диалекте своим ждущим седоков  сотоварищам,  промчавшись  мимо  них.
Слов его я не понял, но последствием их было то, что ни один везти  меня  не
согласился, я видел, как иные украдкой осенили себя крестом. Возможно, тогда
в этой местности были живы еще предания, позднее  утерянные,  мне  было  все
недосуг это выяснить.
   Не добившись ни от кого толку, я решился отправиться пешком, но хотя знал
дорогу, умудрился снова заблудиться посреди какого-то нескончаемого пустыря.
Кое-как,  уже  глубокой  ночью  сумел  добраться  к  себе  домой,  улегся  в
собственную постель, преотлично выспался,  а  проснувшись,  обнаружил  себя,
сидящим все в том же деревянном кресле перед столом, на котором  горела  все
та же свеча и медленно вращался мой глобус!..
   Я думаю с тех пор, г-н Аусель, что было бы, если бы я сам не  хотел  сюда
вернуться? Имелся ли шанс получить вновь свободу, или я был обречен с самого
начала, может быть, еще прежде своей поездки, может быть, еще  от  рождения?
Не знаю, не знаю, не знаю!
   Замешательство мое продолжалось недолго. Я тут  же  отправился  улаживать
всяческие личные свои дела и прожил день самым  обыкновенным  образом,  видя
вокруг знакомые лица; во мне  тоже  никто  не  увидел  никаких  перемен,  не
удивились даже скорому приезду. И опять я вечером улегся в постель, а  утром
проснулся в кресле.
   Позднее оказалось, что  довольно  лишь  глубоко  задуматься,  позабыв  об
окружающем, чтобы здесь  очутиться,  довольно  и  попросту  этого  пожелать,
причем ни одна живая душа не замечала подобных отлучек.
   Смешно, г-н Аусель, вспоминать, как пьянила меня мысль: передо мною  весь
мир, и я - его владелец! Описание моих занятий и приключений потребовало  бы
множества толстых томов. Появиться когда угодно и где угодно, поступить  как
угодно и направить ход событий любым угодным мне образом -  да,  все  это  я
мог, и я, к стыду своему,  действовал  вовсю!..  Не  скорой  обнаружил,  как
скован последствиями собственных  действий,  вернее  сказать;  желаний,  ибо
пожелать и означало действовать. Сколь страшно оружие мысли,  каким  Мы  без
разбору пользуемся, и в повседневности, когда, для  осуществления  требуются
руки, орудия, труд, но еще страшнее, когда видишь, что мысль  осуществляется
непосредственно, незамедлительна!  Начинаешь  понимать,  что  думать  -  это
искусство, которым мы не умеем владеть, не желаем учиться, и в том повинны.
   Да, могущество мое было велико, да, мне  довольно  было  пожелать,  чтобы
дело исполнилось! Но я был обязан принять все, что из этого  проистекало,  и
ничего не мог повернуть вспять, ничего исправить, последствия были подчинены
уже законам несокрушимым и ничему другому не подвластным - законам мысли! Ей
же можно было  противопоставить  лишь  другую  мысль,  но  она  влекла  свои
неумолимые следствия, люди и обстоятельства вступали  в  борьбу,  которой  я
мало чем мог помочь: все действовали ведь, по моей воле.
   - Приведу пример, какого менее других стыжусь: я  искал  встреч  с  моими
прежними друзьями из Ноодортской  округи,  добиваясь,  чтобы  они  вспомнили
меня, узнали, но не имел никакого успеха, я  был  для  них  новым  знакомым,
вполне безразличным.
   Мне желалось блага для человечества,  было  бы  мудро  пожелать  этого  и
устраниться, нынче бы я так именно и поступил. Однако в те  далекие  дни  я,
нашпигованный теориями, воображал, будто бы знаю  точно,  в  чем  благо  это
заключается, и всячески его добивался. Описание моих  похождений  составляет
целые тома новейшей истории - позор, который я унесу и в могилу. Я не  хотел
худого, поверьте мне, ради бога. Но  во  всем  том  худом,  что  свершилось,
повинен.  Как  гнусно  окончились  бесчисленные  предприятия,  затеянные   с
наилучшими намерениями! Это, к сожалению, не все.
   При своем небывалом могуществе, я ощущал и сопротивление - не со  стороны
каких-то отдельных лиц. Иногда я начинал поневоле ненавидеть человечество за
его тупость и косность, за то, что оно непрерывно чинит помехи  собственному
благу, и эта ненависть приносила злые  плоды.  Добавьте  к  этому  нечаянные
мысли и желания, над коими мы не властны, вообразите, что  и  обрывок  мысли
действует полноправно, а в дальнейшем, в виде следствий, и самоуправно!
   Я учился мыслить и желать, избегая всяческих случайностей. И все  же  мне
скоро стало не до общего блата: только бы  исправить,  что  возможно!  Имени
своего я Вам не скажу. Вы  вправе  именовать  меня  г-н  Счастливый  Случай,
говорю это, разумеется, о иронией. Больше права у  меня  все  же  называться
г-ном Несчастным Случаем.
   Я стал круглосуточным работником, даже  во  сне  меня  не  оставляли  мои
заботы. Чаще всего я снился себе  хозяином  ткацкой  фабрики,  оставшимся  в
одиночестве посреди станков,  остановить  которые  нельзя.  Пряжа  поминутно
рвется тут и там, и я мечусь между станками, связывая  нити,  и  обнаруживаю
все новые и новые безостановочные обезумевшие станки. Были другие сны, скоро
я понял, что снятся они неспроста, иногда с их помощью случалось выходить из
затруднений,  если  я  умел  понять  подсказку,  но  подсознание,  где   они
рождаются, иногда шутило со мной злые шутки...
   Чем больше я уставал, тем  чаще  мысли  мои  обращались  к  началу  моего
приключения, к его  загадке.  Нет,  я  не  замышлял  еще  побега,  отказ  от
всемогущества не прост! О том,  чтобы  выбраться  отсюда  насовсем  и  вести
обычную жизнь, я не думал. Но только я никак не мог  обнаружить  городка  на
моем глобусе. Много раз являлся я в эти места, брел по знакомым  приметам  и
не находил ничего, городок словно бы земля поглотила. Означает ли  это,  что
никто не найдет запущенного сада, не вступит в полуразрушенный  сарай  и  не
отворит мою дверь?
   Сперва это меня мало заботило. Лишь уставая, принимался я за поиски, если
находил для этого минуту. Шли годы, все меньше становилось свободных  минут,
все копилась моя тяжкая ноша, заставляя уж под  собою  шататься.  С  горечью
сознавал я себя не хозяином мира, как когда-то, а всеобщим рабом,  нерадивым
и неумелым, жалким, хнычущим Атлантом, живою подпоркою.
   Я давно не был счастлив и не мог быть  счастлив,  потому  что  заслуживал
суда и справедливой расправы.
   Усталость лишала сил, я  чувствовал,  как  равнодушие  овладевает  много,
мало-помалу становясь  главным  качеством  остывающей  души.  А  затем,  г-н
Аусель, произошло нечто чудовищное.
   Я увидел сон: в неких джунглях мы с  какими-то  товарищами  ищем  древнюю
Книгу. Вся мудрость мира заключена в ней, для спасения мира должна она  быть
найдена, а находка сохранена в тайне.
   Мы нашли ее. Оплетенная корнями вывернутого бурей огромного  дерева,  она
была как новенькая, в переплете  с  застежками.  Поверх  переплета  блестело
тоненькое гладкое золотое кольцо. Чтобы оно не потерялось, я  надел  его  на
палец, раскрыл книгу и увидел, что не пострадали  и  листы.  Книга  не  была
написана ни буквами,  ни  иероглифами:  рисунок  за  рисунком  сменялись  на
листах, легко и радостно было понимать простой их смысл.
   Я сумел только до середины просмотреть Книгу, когда на  поляне  появилась
женщина. Расслабленное тощее тело,  облаченное  в  какой-то  белый  балахон,
измятый  и  нечистый,  двигалось  будто   бы   помимо   желания   владелицы,
подталкиваемое невидимой силою. Нелепо, угловато  дергаясь,  она  подошла  и
упала без сил возле Книги!
   А мы должны были уйти, оставив здесь Книгу на время, чтобы после  за  нею
вернуться. Рисковать Книгою нам не было дозволено и даже  преступление  ради
Книги почиталось бы благим делом, не требующим прощения. Но я  сказал  своим
товарищам:
   - Какой вред Книге способно причинить это жалкое существо? Оставим ее!
   И они со мною согласились. И, вернувшись, мы не нашли уже  Книги.  Только
та женщина, неподвижная и безгласная, лежала посреди поляны. Я схватил ее за
плечи,  спрашивал,  спрашивал,  но  пусты,  бессмысленны  были   ее   глаза,
говорившие лишь о том, что ответа дожидаться бесполезно.
   И мы ушли, но вскоре я заметил, что никто не в состоянии ответить отказом
ни на  одну  мою  просьбу;  каждый  становился  необыкновенно  добр  в  моем
присутствии. И я догадался, что разгадка в кольце!
   Я был снова счастлив, г-н Аусель, в этом сне, как в  свои  давние  лучшие
дни. Я пользовался этим  даром  со  щедростью  и  полагал,  что  дарю  людям
счастье, они ведь становились добры и друг с другом! Это было прекрасно!
   Но опять -  до  поры.  Прелестная  женщина  согласилась  выйти  замуж  за
ненавистного ей дрянного человека - сделалась так добра,  к  несчастью  всей
дальнейшей  жизни.  Надзиратели  по  доброй   воле   выпустили   из   тюрьмы
потрошителя: наученный не попадаться,  он  вскоре  опять  принялся  за  свое
ремесло-Дар оказался преждевременным. Должно быть, он  предназначался  тому,
кто узнает Книгу до конца, но не было еще такою человека.
   Сняв кольцо, я бросил его в воду.
   Проснулся я с думою об избавлении. И вот тут, это и случилось!..
   Я весьма заботился о том, чтобы не выделяться из толпы, и Вы г-н  Аусель,
встречали меня не раз - и, конечно же, не запомнили. Теперь иве, сидящему  в
кресле, причиняло неловкость что-то непривычное: это была огромная,  во  всю
грудь, пышная седая борода!
   Жизнь моя окончена, остаток ее посвящу заботе об освобождении. Если я  не
мог жить как все, то хочу, по крайней мере, умереть по-человечески - не  как
крыса в этом проклятом подземелье!
   Да, конечно, я могу покидать его когда вздумается и даже сейчас  нахожусь
не  там:  я  давно  облюбовал  достойное  убежище   на   воле   и   намерен,
освободившись, провести в нем остаток своих дней. Моя комната тиха и  уютна,
окно открыто в парк, я слышу крики птиц и  шелест  листвы,  различаю  запахи
подступающей осени. За обыкновенном столом я пишу Вам письмо, которое  будет
отправлено по  почте  Вот  она,  жизнь,  какая  мне  по  сердцу!  Никому  из
окружающих не закрадывается в голову малейшего подозрения, даже  мой