;  все  скорее  двигаясь,  все  уменьшаясь,  скрылся,   наконец,   за,
горизонтом!
   Этот поступок был одобрен, пожалуй, присоветован даже:  как  иллюстрация,
как образец, - сказано в дневнике. Во всяком  случае,  сам  молодой  человек
сделал себе из этого урок, учился  как  бы  бодрствовать  во  сне,  управляя
течением сновидений, отнюдь не склонных покориться произволу...
   Опускаем  избыток  подробностей.   Толстая   тетрадь   начала   понемногу
заполняться, возможно, это и впрямь, приобретало ценность для науки, не  нам
судить.
   Между прочими  записями  находим  одну  краткую  -  о  дальнейшей  судьбе
астероида: астрономы ошиблись, он пролетел довольно далеко, был на небе едва
заметен. Фотография, сделанная  при  помощи  телескопа,  позволила  молодому
человеку обнаружить сходство с тем, что увидел он сам, но также  со  многими
другими подобными фотографиями из книг по астрономии.
   Обратимся к ночным его странствованиям.

***

   Начинались они, как и в детстве, - в  предутренних  сумерках,  болотистым
мелколесьем. Не беремся определите была  на  то  собственная  его  воля  или
какая-то гипотетическая необходимость.
   Замечалась только одна перемена: песчаная коса на той стороне реки бывала
теперь безлюдна. Он странствовал один и знал, что это опасное странствие,  с
первых  шагов  убедившись,  что  властвуют  здесь  некие   законы,   которые
невозможно постигнуть и нельзя нарушать.  Оставалось  учиться  доступному  -
правилам поведения. Опыт на них не скупился.
   Такую, например, речушку он наяву осилил бы в несколько взмахов.  Во  сне
даже ступить в воду не  удавалось.  Чрезмерно  настойчивая  попытка  вела  к
немедленному пробуждению.  В  лучшем  случае  он  оказывался  сразу  посреди
заброшенного городка, понимая с печалью, что Она не, придет: городок  должен
сперва воскреснуть, наполниться народом, тогда причина  его  навестить  сама
явится.
   Но чтобы это стало возможно, следовало  проделать  весь  путь  до  города
пешим порядком - таково было непременное условие, откуда-то ему известное! И
впрямь: должен был кто-то проторить туда хотя бы, тропинку для всех прочих -
а кто еще станет этим заниматься!
   Случалось при таких бесплодных посещениях очутиться опять перед  заклятой
дверью,  понимая  со  страхом,  что  отворить  ее  нельзя:  за  нею   кто-то
прятался!..

***

   Как же одолеть всю длинную  дорогу,  не  умея  перебраться  через  жалкую
речушку?
   Худо было, что в новых снах молодой человек обыкновенно не  помнил  своих
прежних попыток, вынужден был все начинать сначала, все  повторять,  покуда,
можно догадаться, не менялся в чем-то сам, поступая в итоге  неожиданно  для
себя.
   Однажды, наказав себе, как обычно, решительно ринуться в реку, он  вместо
того вдруг остановился и начале нее вглядываться.
   В прозрачной,  чуть  желтоватой  водице  под  берегом  колыхались  темные
водоросли, белели камешки, затем дно сразу уходило вглубь, во  мрак,  и  там
дальше было... Нет, страшнее: не было больше ничего, или... - он  так  и  не
сумел этого выразить, но понял, что удерживает его только собственный  страх
перед этой рекой, страх,  быть  может,  небеспричинный,  во  всяком  случае,
застарелый!..
   Запись в этом месте делается сбивчивой и довольно бестолковой: поминается
какая-то лодка, в ней старик - это он сам, но никакая лодка в  переправе  не
участвовала... Разумеется, лишнее  требовать  здесь  логики,  однако  весьма
похоже, что герою нашему снились иногда одновременно различные сны,  сны  во
сне! Подобное будет описано и позднее. Во всяком случае, старик  и  лодка  -
образы,  читатель  убедится,  -  достаточно  многозначительные,  чтобы:   не
оставить их без упоминания, хотя автор дневника говорит  о  них  вскользь  и
глухо: он еще не знал всего, что знаем мы...
   "Будь что будет, - сказал он себе. - Чего нам бояться, вперед!" Речушка и
впрямь сделалась никудышной - узенькой, просто ручьем, и  словно  бы  всегда
такой была! Шаги он уж на той стороне, идет песчаною косою.
   Он, вспомнил о реке и захотел оглянуться. "Не оглядывайся!"  -  закричало
вдруг все в нем. "Пустяки", - подумал он не без самодовольства. Оборотился.
   Ямки следов на песке заполнялись  водою.  Страх,  испытанный  в  детстве,
овладел им опять... Оставленный позади берег  лежал,  облокотясь  о  бездну,
мрачная глубь  которой  зловеще  рдела,  словно  в  ней  затонул  включенный
фотографический фонарь.
   Обратный  путь,  с  тоской  понял  он,  заказан  ему  теперь  навеки,   и
странствовать он должен также вечно.
   Зеленые холмы с каждым шагом его отдалялись, покуда не  пропали  из  виду
вовсе.
   Вокруг простирался заросший бурьяном пустырь.

***

   Солнце, жухлый  бурьян,  гвалт  кузнечиков...  Этот  сон,  ему  напоминал
закольцованный обрывок видеопленки. Бесполезно было гадать, отчего неодолимо
затянулся путь с зеленым холмам, бесполезно его продолжать, не имело  смысла
поворачивать обратно, там ожидало то же самое - солнце, бурьян,  стрекотанье
кузнечиков, отсчитывающих столетия!
   Законы иной реальности, словно бы иной вселенной,  властвовали  здесь,  и
странник каким-то чутьем знал условие: останься он на  пустыре  до  срока  -
может быть, до мига пробуждения - и  ему  уж  не  покинуть  пустыря  вовеки,
оставаться там не просыпаясь, - предполагает он в своих заметках.
   Во сне он в это верил  безусловно.  А  наяву?  В  похвалу  здравости  его
рассудка сообщим, что он не принимал свои , виденья слишком уж всерьез, хотя
бывали минуты увлечения... Но, может быть, не меньшую честь его благоразумию
делает то, что он не отваживался произвести экспериментальную проверку и  до
поры позволял себе спастись усталостью: стоило ведь забыть хоть на миг, куда
ты идешь и зачем, - и пустырь пропадал, возникали иные картины, иные  сцены,
среди них одна была ужасна: зовут: на помощь, он - эдаким франтом!  -  бежит
по выщербленным каменным ступенькам  вниз,  видит  стол,  оплывающую  свечу.
Никого в тесном подвале нет, но дверь за спиною захлопывается, он в ловушке!
Кажется, это та солгал заклятая дверь!..
   Примечательный сон...
   Пищи для ученого ума было предовольно, и  студент  наш  подумывал  уже  о
диссертации. Днями пропадал в  библиотеке,  становясь  мало-помалу  знатоком
гипнологии и психофизиологии. Чтобы ничто не вредило  чистоте  эксперимента,
покончил с курением, отказался от чая и кофе, товарищи, заходившие  к  нему,
случалось, вечерами, выпивали свое пиво теперь без него,  что,  впрочем,  не
вредило компании. Он был скрытен, никто не узнал ни о любви его, ни  о  том,
что  ежевечерне  он,  согласно  разработанному  сценарию,  дает  себе  новое
поручение на грядущую ночь.
   Но опять повторялось: мелколесье, берег, река, пропадающие с глаз далекие
зеленые холмы, солнце, бурьян, гвалт кузнечиков... Какой-то его промах делал
всю затею очевидно безнадежной.
   Он и не подумал с этим примириться!  И  как-то,  заблудившись  сызнова  в
бескрайней полынной чащобе, не зная, что предпринять, сказал вдруг себе:  не
трусь, кто-нибудь знает дорогу!
   Так и полагалось желать во сне - как бы в сослагательном наклонении, даже
мыслью почти не коснувшись желаемого. Странник был  собою  недоволен:  он  в
сильной степени отдавался во власть самочинно возникавших  обстоятельств,  -
этот вывод сделан не нами...
   Однако он остановился и принялся ждать.

***

   Ждать пришлось долго, так долго, что начинало казаться - корни пустил  он
в пересохшую, потрескавшуюся почву. Прежде от вида пустыря рождалась  в  нем
одна досада,  сейчас,  в  неподвижности,  сделавшись  частью  ландшафта,  он
ощутил, какое отчаяние пропитывает здесь каждый бесполезный стебелек, каждый
ком горькой земли... Словно бы заговорить силилась  убогая  равнина,  и  уже
сетка  трещин   на   глинистой   поверхности   представлялась   непрочтенной
тайнописью, и  чудился  какой-то  немой  вопль  -  мнимый  звук  приводил  в
содрогание душу...
   Тысячелетия сливались в вечность. И не было ни срока, ни предела.

***

   Тысячелетия сливались в вечность, вечность в единый  миг.  Низкое  черное
облако появилось на краю небосклона у самого горизонта, и с той стороны  шел
пустырем человек. Странник  узнал  его  издали:  это  отец!  -  и  душа  вся
рванулась навстречу. Но отец его умер давно, он ошибся:..
   Он ошибся - и снова узнал идущего, с содроганием, убеждаясь, что на  этот
раз ошибки нет: это он сам!..
   Здесь самая спутанная, самая темная часть его заметок: многого он не  мог
припомнить,  пробудясь,  десятки,  если  не  сотни  и  более,   лиц   успели
промелькнуть, участвуя в  эпизодах,  о  которых  он  не  сохранил  малейшего
впечатления, из  уцелевших  обрывков  невозможно  составить  ничего  целого.
Похоже, что не было числа тем, кто чуть не сделался его попутчиком, иных он,
наконец, приметил - потому ли, что выбрал среди прочих, потому ли, что  чаще
не встречал.
   Попадались ли ему где наяву этот старый  провинциальный  юрист,  этот  не
окончивший курса медик, этот робкий напыщенный музыкант  и  прочие,  прочие,
прочие?.. Насчет одних  нельзя  сказать  определенно,  насчет  других  можно
ответить решительным "нет" Во всяком случае, достоверно известно, что  ни  с
одним из них он никакого знакомства не водил.
   Он видел себя едущим с  ними  в  стареньком  таксомоторе.  Дорога  плоха,
впереди становятся видны какие-то  островерхие  сооружения,  он  выходит  из
машины: где-то здесь живет его приятель, которого следует навестить.
   Он видел себя снова франтом - чуть ли не в цилиндре и с  тросточкам  -  в
пролетке,  запряженной  лошадью.  О  чем-то  толкует  согбенный  возница,  в
пролетке сидит еще кто-то.., или нет никого? Пролетка останавливается:  надо
навестить приятеля...
   Наконец, он видел себя торопливо идущим вслед за человеком, который несет
в забинтованной руке не вполне  обыкновенный  маленький  железный  сундучок.
Этот попутчик пришелся ему по нраву больше прочих, следствием было  то,  что
встречаться в сновидениях стал он чаще.. С  ним  и  суждено  было  страннику
осилить остаток пути.
   Он наяву знал, что предстоит увидеть, во сне этого не помнил виденья  все
повторялись в затверженной череде: мелколесье, берег, река, пустырь; страх и
отчаянье, нелепая надежда, раскаянье и стыд: почему он боялся увидеть  отца,
которого так любил? И неужели страшно взглянуть себе  же  в  глаза,  которые
каждый  день  встречаешь  в  зеркале?  Что-то   снова   потеряно,   потеряно
невозвратимо!..
   Ни как ни долог становился ряд видений, надо было переживать все сызнова,
чтобы удлинилась несколько их череда.
   Не было ошибкой: странник хорошо знал и давно  помнил  этого  человека  с
железным сундучком, не встречая его никогда!  И  сундучок  ему  помнился,  и
замусоленный бинт перчаткой на правой руке... А когда тот остановился, чтобы
набить и разжечь трубку - сновидение имело черты самой подлинной яви!  -  он
обнаружил, что помнит даже запах этого табака!
   Человек этот прошагал мимо, не взглянув на странника; под  тяжкой  стопою
трещали одеревеневшие стебли полыни. Странник кинулся  вдогонку  -  попутчик
оказался от него дальше, чем был, хотя шел по-прежнему неторопливо  Странник
побежал за ним, но с большим успехом мог бы остаться на месте: тот, впереди,
был уже едва заметен, а вот и скрылся из виду вовсе! И снова:  бурьян,  злое
солнце, одиночество на века...
   "Не спешить! - сказал он себе, просыпаясь с бьющимся сердцем.  -  Никакой
торопливости, спокойствие абсолютное!" Эта заповедь приблизила успех.

***

   Если странник следовал за своим поводырем,  пустырь  как  бы  съеживался,
делаясь всего только довольно обширным...
   Толстая тетрадь становилась подлинным  атласом  некой  страны.  Местность
всегда была одни и та же, хотя иные ландшафты менялись довольно  причудливо,
заселяясь рудокопами, гномами или даже каким-то романтическим зверьем, - это
был опять как бы сон во сне. Все, что попадалось на глаза,  как  бы  оно  ни
менялось, было знакомо, все он будто видывал  когда-то,  но  -  удивительное
дела! - не мог иногда опознать предметов, наяву  отлично  ему  известных,  -
тех,  например,  островерхих  сооружений,  которые   мы   однажды   вскользь
упомянула.
   Приблизившись,  он  счел   их   железными   башнями.   Давно   покинутые,
разрушающиеся, они стояли нестройными рядами, многие уж повадились. Для чего
они могли служить? - думал странник, рыская  между  бессмысленных  развалин.
Затем еще вспомнил, что где-то здесь обитает какой-то его приятель, -  опять
эта странная фантазия! - упустил  поводыря  из  виду  и,  кажется,  тем  его
предал.
   На тропинке поверх отпечатков грубых громадных ботинок  извивался  теперь
рубчатый след велосипедных колес.
   Откуда он взялся, суетливый субъектик в воскресной черной тройке? Он тоже
следовал за поводырем,  как  позволяла  местность,  -  то  катясь  на  своем
легоньком складном  велосипедике,  а  то  волоча  его  на  себе,  крадучись,
короткими перебежками...
   Избавиться от него было уже нельзя. Единожды проникнув в  сновидения,  он
стал их полноправным персонажем и присутствовал  теперь  всегда  зримый  или
незримый.
   Странника он не заметил, даже когда тот заглянул прямо в  его  игольчатые
зрачки.
   Это был важнейший из уроков - урок неотступности внимания...

***

   Освоить его оказалось всего трудней...  Какую  досаду  испытал  странник,
увидав уже вблизи пологие зелены, холмы, знакомые с детства: он  загляделся,
позабыл про обоих попутчиков - жданного и незваного, вновь остался  я  один,
ничуть тем не томясь, и пустился бежать тропинкой между долгими травянистыми
склонами... Скорей, скорей, скорей! - стрекотали друзья-кузнечики. Было  ему
легки. Было ему хорошо. Был он дитя...
   Но города он в этот раз не увидел.

***

   А город был уж в считанных шагах.
   Странник освоился,  в  сновидениях  настолько,  что  шел  обок  со  своим
поводырем и замечал, как утомлен этот крупный, крепко сложенный человек.
   - Вон роща на холме, - сказал странник. - Там будет можно отдохнуть.
   И дернула его нелегкая!.. Хорошо, что собеседник, видно, не расслышал, не
отозвался. То не роща была.., не простая роща - другое!..

***

   Они уселись рядышком на плоском камне, впервые ук-, рытые от зноя ветвями
деревьев, странник  и  этот  бездомный,  преследуемый,  измученный  человек,
которому, оказывается, идти-то было некуда:  он  брел  попросту  куда  глаза
глядят!
   Железный сундучок он поставил между коленями, свесив на него  натруженные
узловатые руки, легонько барабаня пальцами  по  крышке.  Странник  про  себя
раскаивался: слова его об отдыхе, без умысла сказанные, в эдаком  то  месте,
не  могли  не  показаться  попутчику  зловещими!  Впрочем,  это  было   пока
поправимо.
   - Нет, - сказал странник, - не здесь твой дом, довольно!
   И, послушавшись, тот поднялся на ноги.  Однако  прежде  чем  тронуться  в
путь, отвел рукою плети дикого винограда, обвивавшие  каменный  надмогильный
крест, что высился перед ними. Странник не  успел  его  остановить  и  про-,
молчал, чтобы не спутать сон, хотя оцепенел от этой неожиданности.
   Но сотоварищ  показал  истинное  присутствие  духа;  не  дрогнул,  только
усмехнулся прочтенной надписи.
   - Вот так штука! - проговорил он и, набивая трубку, призадумался...
   - Идем! - сказал странник, потому что они поменялись ролями: поводырем-то
был, оказывается, он сам!
   Но путник  ничего  ровно  не  знал  о  городке,  не  предполагал  в,  нем
очутиться, хотя начал теперь кое-что вспоминать - ему  было  что  вспомнить,
пускай  делает  это,  пока  они  вышагивают  заросшей  тропинкой,  пересекая
старинный погост с его благодатной прохладой... А  вот  и  полуразвалившаяся
кирпичная арка, и за ней внезапно, как мираж,  возник  впереди  долгожданный
город.

***

   Город возник впереди, и странник смотрел на него линкуя: путь  наконец-то
весь пройден!
   Впервые он мог  охватить  взглядом  с  высоты  холма  переплетенье  давно
знакомых  коротких  улочек,  они  виделись  отчетливо,   как   на   гравюре,
возглавленные колючей башенкой  ратуши  и  колокольней  собора.  Башня  была
опоясана завитушкой дыма из печной трубы - знак исполнения никем  не  данных
обещаний!
   Мир и уют!.. Всем городам надлежало б остаться такими: каждый дом -  улей
одной семьи. Город-деревня... Но не  пришлось  ли  бы  застроить  тогда  всю
поверхность земли городами?
   Из всех мыслей, пронесшихся, в голове, сохранилась  для  дневника  только
эта, что, конечно же, крайне  существенно.  Жаль,  не  узнать,  каковы  были
другие. Странник, отмечает только их необычность, рискованную причудливость,
запись бегла и невнятна... Но, может быть, мы это знаем? Может быть, мы  это
знаем слишком даже хорошо? Подумаем, нет ли у нас способа исследовать и  то,
что осталось совершенно неизвестным!..
   Он едва не сделал новой ошибки, позабыв  о  попутчике.  Тот  его  радости
отнюдь не разделял: озадаченно смотрел на город, словно бы обнаружив  засаду
и размышляя, не уйти ли от бесполезной схватки. Последнего ни в коем  случае
нельзя было допускать. Хотя роли  и  переменились,  это  поводырю  следовало
вступить в город первым, а страннику держаться позади хотя бы в  полушаге  -
или уж добираться вполне самостоятельно с самого начала!
   - Нечего бояться, все будет хорошо, - сказал странник.
   Попутчик  угрюмо  усмехнулся,  поглядел  на   свой   железный   сундучок,
перехватил его в здоровую руку. Что-то было  в  этом  сундучке  такое,  чему
странник названия припомнить не мог, зная,  однако,  что  не  зря  сотоварищ
несет свой груз бережно, как собака украденное куриное яйцо, -  видал  он  в
детстве раз такую сцену...
   - Не думай, - настаивал странник, - все будет здесь, как ты захочешь!

***

   Улицы были пусты. Ни один нос не расплющился в окошке, ни одна голова  не
высунулась из калитки, по обычаю таких забытых богом мест. Впрочем,  и  окна
тут, и кровли, и стены, и низкие плитняковые ограды, и калитки - все заросло
пылью.
   Но мостовая была чисто выметена, - и веселое предчувствие перемен  совсем
окрепло, когда из-под ног пешеходов разлетелись с оглушительным  кудахтаньем
куры, что, разнежась, дремали в пыли.
   Они остановились перед строением, мало похожим на соседние.
   Двор был чуть не весь занят громадным  каменным  сараем,  фасад  которого
въездными коваными воротами выступал на улицу. За калиткой в  глубине  двора
лепился  к  боковой  стене  этого  сооружения  узкий,  о  трех  этажах  дом,
Окруженный кустами. Острая кровля его  прогибалась  под  Тяжестью  черепицы,
оборвались, проржавев, водосточные трубы, плесень проела насквозь деревянные
щиты на окнах нижнего этажа, выше чернели пустые рамы. - Узнаешь?  -  сказал
странник.  -  Да,  это  здесь!..  Облокотясь  о  калитку,   поводырь   молча
разглядывал дом. Кажется, он был взволнован...
   Дальнейшее привиделось страннику не единожды - и  целиком,  и  отдельными
эпизодами, словно желая, чтобы  все  было  вызубрено  без  запинки.  Зеленая
тетрадь сохранила подробности, но мы  без  них  покуда  обойдемся,  так  как
вынуждены будем еще к этим событиям вернуться.
   Передадим их вкратце.

***

   Поводыря окликнул местный полицейский -  да,  имелся  здесь  уже  и  свой
полицейский в чине сержанта! - проверил документы и пригласил  в  ратушу,  к
нотариусу, который, оказывается, только его и ждал, чтобы  начать  важнейшее
заседание!
   В кабинете старика-нотариуса произошла  замечательная  сцена  -  в  своем
месте мы ее опишем; затем они прошли на тенистую террасу во дворике  ратуши,
где сидели, уже другие участники, заседания - прямые потомки главам семейных
кланов и ремесленных цехов, некогда здесь процветавших, и нотариус  объявил,
зачем они собраны; некий  могущественный  его  клиент  пожелал,  чтоб  город
возродился, им предложено снова поселиться тут на выгоднейших условиях!
   Сам этот клиент почему-то не смог прибыть, его кр