не за чем было искать себе
лишние неприятности.
  - А документ у вас есть, французик? в въедливою настойчивостью продолжал
мой швейцарец.
  - Я здесь сугубо по личному делу, сударь, и у меня нет никакого желания
драться с товарищем по оружию.-Монсорбье с такой яростью стиснул зубы, что
мне показалось, я слышал, как они крошатся в порошок.-Мы преследуем
человека, который украл вашу лошадь. Его разыскивают во Франции как
предателя.
  В России он осужден как убийца. Человек этот-жулик и негодяй. Да еще и
вор.
  - В Гельвеции нет воров и негодяев, как вам, сударь, должно быть
известно, если вы настоящий швейцарец. Что он конкретно такого
украл?-Ольрик зловеще склонил голову набок, при этом изобразив на лице
искреннее дружелюбие.
  - Вашу проклятую лошадь, начнем с того!-Гнев Монсорбье нашел выход в том,
что он издал звук, похожий на скрежет стали, вынимаемой из ножен.
  - Что?! Мою чалую?!
  Монсорбье оглянулся, ища поддержки у своих несколько растерявшихся
бойцов. Те, похоже, были слегка озадачены, но при том вся ситуация явно их
забавляла, что они честно пытались скрыть.
  В поле зрения вновь показался юный Бамбош. Он6 очевидно, ходил на
конюшню.
  - Кто-то увел нашу серую!-Громкий возглас его прозвучал с неподдельным
таким драматизмом, что я вновь пожалел про себя о том, какой пропадает
актерский талант. Этот парень сумел бы сделать себе неплохую карьеру в
театре итальянской комедии. Впрочем, то, что для меня было вполне очевидно,
для Монсорбье таковым не являлось, поскольку он никогда не служил в
регулярной армии и даже ни разу не напивался пьяным в компании тех, кому
там служить довелось. Бамбош разыгрывал в данный момент ритуальную
прелюдию,-в стиле старых вояк,-которая сама по себе была вполне
традиционною подготовкою к шумной уличной потасовке.
  - Почему этот германец взял твою лошадь, земляк?-Ищущий взгляд Бамбоша
остановился в конце концов на Монсорбье.-Джентльмен этот как-то причастен?
  - Он, очевидно, французский стряпчий,-отозвался Ольрик, проявляя
притворную терпимость.-Он утверждает, что мою серую увел фон Бек, который
как брат нам с тобою!
  Бамбош округлил глаза и возвел их горе, после чего вопрошающе воззрился
на Монсорбье.
  - Вы утверждаете, сударь, что своими глазами видели, как капитан фон Бек
скачет на лошади моего сотоварища? Когда это случилось, сударь?
  - Мое обвинение звучало несколько по-иному,-холодно отозвался Монсорбье.
  Бамбош поглядел на Ольрика.
  - Ты когда обнаружил, что лошадь пропала?
  - Ничего я пока еще не обнаружил. А этот француз говорит, что и чалая
тоже пропала! Ты бы сходил посмотрел.-Ольрик одарил Монсорбье убийственным
взглядом. Говоря по правде, я бы, наверное, испугался за швейцарца, сойдись
они с Монсорбье при друг обстоятельствах. Но фарс, похоже, продолжался, а
мадонна моя Либусса, вместе с горничною своею, взирала на эту комедию из
окна кареты, словно из ложи а Опере.
  Монсорбье закипал. Еще бы! Ведь его выставляли таким дураком! Он дышал
медленно и тяжело, сверлил мрачным взглядом отвороты своих манжет, изрядно
пообтрепавшихся на сгибах, тыкал в размокшую пыль каблуком сапога, как
будто давил клопов. И все это время каждый, кто присутствовал при том,
осознавал прекрасно, что напряжение может прорваться кровавою сечей в любой
момент.
  Приподняв аккуратно выщипанную бровь, госпожа моя надула губки,
продемонстрировав мушку в уголке рта,-казалось бы, что за пустяк, но при
виде милой ее гримаски дрожь вожделения вдруг охватила меня, вожделения,
которого не переживал я с тех самых пор, когда Екатерина использовала меня
как безвольную пешку в своей игре с князем Пушкиным.
  Будучи лишь восемнадцати весен от роду, я тогда трепетал от любой
поданной мне надежды и обещания. Но этот трепет превосходил все испытанное
мною доселе, даже незабвенный тот эпизод с женщиною из племени делаваров,
каковой эпизод упоминал я в своих предыдущих записках. Проклятие! Если эта
колдунья меня возбуждала одною улыбкой, то какой же тогда экстаз должно
вызвать ее прикосновение! Итак, я уже был готов стать покорнейшим из рабов
Купидона. Правда, я не осмелился дать себе волю и серьезно задуматься,
каковы мои шансы снискать благосклонность прекрасной дамы. Однако безумие
Эроса уже подступало ко мне. Я ощущал в себе странную двойственность: как
будто одновременно испил я любовного зелья и снадобья для усмирения
страстного пыла.
  Я-человек здравомыслящий, пришлось мне напомнить себе. Циник,-впрочем, не
  запятнавший доброе имя свое
распутством,-который намерен жениться на некрасивой богатой вдовице и
составить себе таким образом состояние. И все же я смел надеяться6 что мне
удалось хотя бы заинтриговать мою прекрасную даму. Я приобрел незаслуженную
репутацию отъявленного сердцееда, чуть, может быть, менее громкую, чем была
у самого Казановы, и сие иной раз привлекало женщин, особенно тех, чьи
обстоятельства позволяли им чувствовать себя весьма уверенно. Правда же
заключается в том, что мне некоторым образом довелось познать прелести
императрицы, а так как я был просто пешкой в каком-то мне непонятном
заговоре, "победу" сию я никогда не относил на счет моих личных достоинств.
Если бы я в самом деле свершил все те подвиги, каковые приписывает мне
молва, я давно бы уже был покойником. Ходили слухи6 будто бы Екатерина
вознаграждает отвергнутых полюбовников ледяной смертью под ее балконом.
  Она всегда славилась своей померанскою бережливостью.
  Во двор вернулся юный оруженосец Ольрика. В тоне его недоумение мешалось
с обвиняющим возмущением:
  - Чалая стоит в стойле! Даже еще не оседлана!
  - Выходит, никто ее не украл,-рассудительно заметил Ольрик.-Вы, сударь,
безо всякого на то основания назвали честного человека вором.-Он
блистательно вел свою роль:
  весь расцвел, одарив взбешенного Монсорбье лучезарной улыбкой.-Ни один
швейцарец, тем более благородного происхождения швейцарец, да вообще всякий
швейцарец, кем бы он ни был, к какому бы ни принадлежал сословию, ни один
подданный этой страны никогда не допустит, чтобы его обвинили в нарушении
пятой,-или это восьмая?-Заповеди.
  Вследствие этого вы признаете, сударь, что дело сие улажено? Почему бы
  вам не вернуться обратно к своей демократии,
сударь, и не уведомить мсье Робеспьера, что вы незаслуженно обвинили
доброго человека?
  - Он украл мою лошадь,-не отступал Монсорбье. Ему, привыкшему всегда
своего добиваться. Побеждать во всех спорах, сокрушать любую выставленную
против него защиту, не хватило на этот раз разумения немедленно прекратить
все дебаты и не усугублять ситуацию.-Он украл мою лошадь. В двадцати милях
отсюда. На самой границе. Они стреляли в меня, сударь. Он и его банда. А
теперь хватит со мною играть. Я вижу, вы-человек благородный, и действуете
теперь из самых лучших побуждений, и уверены искренне, что вы совершаете
доброе дело, но, поверьте мне на слово, фон Бек-вор и бандит, по которому
плачет виселица.
  - Так украли, что ли, вороного гунтера?-спросил вдруг Бамбош, распахнув
голубые свои глаза в совершеннейшей имитации этакого неотесанного
простодушия. А я еще раз подумал о том, что ему надо бы не в солдаты
наниматься, а в театре играть, в пьесах Мольера.-Вороного, сударь? Большого
такого "испанца", сударь? И седло мавританской работы?
  Мадридского стиля? С медными стременами?
  
  Монсорбье, кажется, раскусил наконец, что именно здесь затевается.
  
  - Ну хорошо. Я приму ваш вердикт. Я знаю, что конь мой здесь.
  
  - Вы, сударь, истинный демократ. Только, видите ли, у святых отцов тоже
есть право голоса. Что вы скажете, братья?
  Вор фон Бек или нет?
  
  Старший из священников,-сухопарый с выстриженную тонзурой отец
Себастьян,-пробормотал что-то нечленораздельное, отступив в тень дверного
проема.
  
  - Что-что?-Бамбош сложил ладонь чашечкой и приставил ее к уху. Святой
отец буркнул что-то отнюдь не лестное насчет "этого безбожника и
прохвоста". Несомненно, он тут же поверил,-без тени сомнения,-что я именно
тот, кем называл меня Монсорбье.
  
  - Его, стало быть, разыскивают как преступника?
  
  - Да, святой отец,-весьма любезно обратился Монсорбье к одному из тех,
кого он с легким сердцем дюжинами отправлял на виселицу еще пару недель
назад.-Черный след за ним тянется по всему миру. По России, почти по всем
странам Европы... и даже в Америке он успел проявить себя как негодяй и
предатель. Изменник Саксонии, убийца особ, королевской крови, он есть Ад,
воплотившийся на Земле!-Он говорил с неприличным даже упоением. Я начал уже
опасаться, что моя госпожа,-новый свет, озаривший мне жизнь,-поверит
пламенным его речениям, и едва подавил в себе настоятельное побуждение
выпрыгнуть прямо в окно и со шпагой в руке защитить свою честь.
  
  Впрочем, мастер Ольрик уже ринулся на защиту доброго моего имени.
  - Так вы говорите, сударь, его разыскивают во Франции?-Он подступил еще
ближе к Монсорбье.-И по какой же причине? За участие в заговоре против Его
Величества? За измену вашим врагам саксонцам? Я, сударь, простой мушкетер,
и мне не под силу постичь подобные парадоксы. Буду вам очень обязан, если
вы просветите меня.
  
  Монсорбье, привыкший повелевать, равно как и к тому, чтобы его повеления
исполнялись, вновь был захвачен какой-то пассивной инертностью, так и
пышущей яростью, каковая еще пока не взяла верх над ним, но к этому,
видимо, шло. Он аж побелел от гнева, пальцы его сами сжались в кулаки.
  
  - Все, сударь, мне надоело,-он говорил теперь очень тихо, и я бы
наверняка не расслышал его, если бы не был знаком с его голосом.- Я
прекращаю всякое разбирательство и еду отсюда немедленно, поскольку дело
мое не ждет.
  
  - Прекращаете разбирательство? У вас, сударь, что, есть какая-то власть
здесь в Во?
  
  Монсорбье сделал движение,-не более чем легкое подергивание руки, но я
всерьез испугался за жизнь мастера Ольрика. К счастью, именно в этот момент
один из переодетых национальных гвардейцев вывел на двор "испанца",
которого давеча я позаимствовал у Монсорбье, и тот вдруг весь обратился в
заботливое внимание: тщательно осмотрел седло, словно выискивая, не ли
царапин, удостоверился, что пистолеты и шпага на месте, заглянул коню в
глаза и зубы, ощупал все сочленения на ногах,-убедился, проявляя при этом
явное беспокойство, что вороной его не пострадал, поставил ногу на стремя,
взлетел в седло и, с безопасной своей позиции, одарил Ольрика убийственным
взглядом. Тот же спокойно стоял, опершись о плечо Бамбоша, этого
лжепростака.
  Глаза Монсорбье были сейчас холодней всех снегов Швейцарии.
  
  - Искренне уповаю на то, джентльмены, что вы вскоре окажетесь в моей
части мира, где я смогу отплатить вам за теплое гостеприимство.
  
  Тут еще один "персонаж" вышел на сцену, разрядив появлением своим
нарастающее напряжение: тот самый схоласт в квакерской шляпе и сером в
пятнах чернил камзоле, со связкою книг, завернутых в непромокаемую материю,
в руке. Голос его звучал слегка смазано, словно бы он переспал и еще не
проснулся как следует; кода его,-как я заметил,-казалась такой же
грязно-серой и шероховатой на вид, как и его одеяние.
  
  - Это карета в Лозанну?-спросил он, указав на экипаж моей госпожи.
  
  - Это карета герцогини Критской.-Монсорбье склонил голову и почтил
любезной улыбкой своего единственного из оставшихся потенциальных
союзников.
  
  Конторщик заморгал глазами, увидел миледи, поспешно снял шляпу, обнаружив
сальные волосенки, заплетенные в некое подобие косицы. Он, похоже, узнал
ее. По крайней мере-ее титул.
  
  - Позвольте представиться, ваша милость, мейстер Карл Платц.-Он не на
шутку разволновался, сообрази, что совершил, по его разумению, очень
серьезный faux pas, и принялся беспокойно переминаться с ноги на ногу,
хлюпая жидкою грязью, каковая покрывала весь двор.
  
  Монсорбье тоже приподнял шляпу,-этакий непринужденно галантный, едва ли
не елейного обхождения кавалер.
  
  - Почтем за честь сопроводить вас, мадам,-нашел он очень изящный способ
выпутаться из затруднительного положения.
  
  Дабы сокрыть свое собственное смущение, схоласт наш грубо набросился на
трактирщика:
  
  - А где тогда на Лозанну карета?! Экое, право, нахальство, ну почему,
скажите на милость, все всегда тут опаздывают? Я уже час как собрался, сижу
и жду. А к полудню повалит снег.
  Сам погляди!
  
  И правда, темные армии туч уже скапливались на востоке за барьером горных
вершин.
  
  Мейстер Платц тяжко вздохнул.
  
  - И что мне теперь делать прикажете?-Он понуро застыл на месте, морально
готовясь вернуться обратно к себе в комнату.
  Но тут к нему обратилась миледи, которая в тот момент о чем-то тихонько
шепталась с Ольриком через окошко кареты:
  
  - Вам далеко ехать, сударь?
  
  О если б слова эти были обращены ко мне! Тело мое поглотило очередная
волна огня.
  
  - В Лозанну. Я там на должности.-Платц был обижен и мрачен.
  
  - Мне тоже туда. И еще в Ивердон. Прошу вас, сударь.-Она распахнула
дверцу кареты, но Платц колебался. Болван!--Вы вовсе нас не
стесните,-настаивала она.-В тесноте, как говорится, да не в обиде. Я
уразумел наконец, что любезная моя союзница старается увезти подальше
отсюда всякого потенциального моего врага.-А вы, ваши преподобия?-ласково
обратилась она к этим тупоголовым святым отцам.
  
  Юный неофит шагнул было вперед, но отец Себастьян удержал его.
  
  - Спасибо, любезная госпожа, у нас есть свои лошади.-Он с явным
сожалением покосился на кремовую с голубым обивку сидений кареты. Однако,
если вы не возражаете, мы поскачем рядом. Безопасности ради.
  
  - Проверьте как следует стойла, святой отец,-посоветовал Ольрик, сам
направляющийся к конюшням.-А то, как я понял, французский этот генерал
убежден, будто какой-то немчура украл весь табун. Послушать его, так
выходит, что даже тот конь, на котором он в данный момент восседает, скачет
теперь по дороге на Фрайбург. Может быть, это волшебный конь, сударь?
Который чудесным образом един в двух лицах, когда нужно ехать одновременно
в два разных места?- Ольрик явно решил, что последнее слово в перепалке его
с Монсорбье должно непременно остаться за ним, и, издав победный смешок,
вышел из моего поля зрения. Я понял, что Ольрик сговорился с моей госпожою
и что мне тоже пора потихонечку перебираться к конюшне, где он меня будет
ждать. Но мне так хотелось взглянуть еще раз напоследок на воплотившийся
мой идеал совершеннейшей женственности!
  
  Монсорбье, давным-давно поутративший всякое расположение к добродушной
шутке, каковым, может быть, и обладал когда-то, сумел проявить себя только
в том, что грубо гаркнул своим людям, чтобы те готовились к выезду:
расселись по коням и поправили шляпы, на которых теперь уже не наблюдалось
трехцветных кокард. (Сняли их, надо думать, в конспиративных целях.) И все
же, могу поклясться, Монсорбье крепко задумался над идеей, которую подкинул
ему хитроумный мушкетер: а что если и вправду я сейчас мчусь во весь опор
на украденном сером арабских кровей по дороге на Фрайбург, в то время как
он, Монсорбье, подрядился сопроводить до Лозанны прехорошенькую
титулованную госпожу, которую он на "своей" территории бросил бы безо
всякой жалости на повозку, что доставляет несчастных прямо до эшафота, где
сия утонченная аристократка голубых кровей, женщина умная и образованная,
лишилась бы головы под ножом милосердной машины добродушного доктора Жозе
Игнаса Гийотена.
  
  - Сударь, вы же не бросите нас!-воскликнула моя покровительница, умоляюще
глядя в лицо Монсорбье своими огромными восхитительными глазами. Я едва не
лишился чувств.-А если на нас нападут разбойники? Без вашего великодушного
покровительства, сударь, мы рискуем остаться совсем беспомощными. Подумайте
только, что будет со мной и моей горничной, не говоря уже про ученого этого
джентльмена и про слуг христовых! При одной только мысли об этом, сударь, у
меня холодеет кровь.
  
  В который раз восхитился я ее умом, и мне вновь пришлось подавить в себе
страстный порыв последовать за нею не медля.
  Казалось, еще немного-и я просто не выдержу буйства страстей, теснящихся
у меня в груди! Когда кучер хлестнул своим длинным кнутом и лошади
рванулись с места, гремя упряжью, от неожиданности я отпрянул назад и упал
прямо в объятия Ольрика. Карета выехала со двора. Я был весь охвачен
восторгом любви. И еще меня душил смех при мысли о том, в каком
пренеприятнейшем положении оказался сейчас Монсорбье.
  О, как мне хотелось быть с нею в карете, возложить голову ей на грудь...
этой необыкновенной, изобретательно женщины, которой никак не могло быть
больше двадцати, но которая обладала уже зрелою властностью, позволяющей с
легкостью повелевать людьми, и находчивым живым умом, коим может похвастать
не всякий еще боевой генерал. А поглядеть только на Монсорбье, силою
обстоятельств принужденного обеспечивать безопасность тех самых людей,
которых он почитал заклятыми своими врагами! По мне так, зрелище это стоило
больше, чем золото, и служило достаточною компенсацией за риск быть
обнаруженным. Ольрик встряхнул меня, смачно выругавшись,-я смотрел как
зачарованный вслед удаляющейся кавалькаде.
  Монсорбье, надо отдать ему должное, принял всю ситуацию с подобающим
тактом. Ярый его республиканизм был все же "моложе" впитанной с младых лет
привычки к хорошим манерам.
  Он держался с достоинством, не проявляя ни идиотской угодливости по
отношению к даме, ни хмурого своего недовольства. И, разумеется,-а я
уверен, что моя госпожа именно так и задумала,- он прилагал столько усилий,
чтобы держать под контролем противоречивые свои побуждения, что ему даже в
голову не пришло заподозрить, что я, может быть, все еще нахожусь здесь в
гостинице. Да и Ольрик с Бамбошем проявили себя истинными друзьями.
Швейцарский мушкетер начал уже выказывать громогласное и настойчивое
нетерпение. Бросив последний взгляд на карету, выезжающую на дорогу, я
позволил Ольрику увести себя во двор, где стояла уже наготове гнедая
кобыла.
  
  - За все заплачено, друг мой. Можете ехать, куда вам угодно... но есть
одна короткая дорога, по ущелью в горах, если только охота вам рисковать
разъезжать там верхом.
  
  - До Лозанны дорога?
  
  - Доберетесь в два раза быстрей, чем по главной. Попадаются, правда,
  плохие участки, снег там рыхлый местами,
да и бандиты встречаются иной раз.
  
  - Что ж, я готов рискнуть.-Я был преисполнен решимости добраться как
можно быстрей до Лозанны, взять у ла Арпа деньги, которые я передал ему на
хранение, и предстать пред светлые очи вдохновляющей этой музы всей поэзии,
небесной богини, моего ангела-хранителя, герцоги Критской.
  
  Ольрик рассмеялся.
  
  - А вы, скажу вам, смельчак, маленький капитан.
  
  Я пропустил оскорбление мимо ушей, выспросил у него, как добраться до
упомянутого ущелья, и немедленно отбыл, движимый мыслью о скором
воссоединении с моею музой, с моим идеалом совершенной женщины,-ни о чем
другом я в тот момент думать не мог.
  
  Герцогиня, без сомнения, хорошо заплатила Ольрику: лошадь моя была
снаряжена как следует, имелось даже ружье в чехле, притороченное к
седлу,-баварское ружье, разве что чуть уступавшее в качестве английским
мушкетам Ольрика,-плюс мои собственные кремневые ружья, мешочек картечи,
рожок с порохом, пироксилин... иными словами, все, что может мне
пригодиться в моем путешествии. Я даже начал подозревать, что госпожа моя и
в самом деле колдунья или, по крайней уж мере, провидица, наделенная,-и
весьма кстати,-многими дарами.
  
  Узкая тропа привела меня к высоченным вершинам. Скалы вздымались предо
мной, закрывая небо. Я закутался в старый дорожный плащ, радуясь, что у
меня есть хотя бы защита от снега и холода. Но внутри у меня все горело и
пело от счастья. Скоро я снова увижу ее... ту, к которой устремлено мое
сердце!


                               ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  В которой происходит столкновение с разбойниками и испытывается сноровка
в стрелковом деле. Потревоженная природа в высшей степени драмати