сутаной,
удалился почивать, разочарованный в ожиданиях своих найти во мне
раскаявшегося грешника, преисполненного благодарности и послушания.
  Инцидент сей весьма позабавил двух наемников. Они даже вызвались
выставить мне за свой счет вина. Поскольку они остались единственной здесь
компанией, которую я находил более-менее подходящей, я принял любезное их
приглашение и согрел себя содержимым отданного в распоряжение мое кувшина с
вином. Младший из солдат,-звали его Бамбош,-слегка заикался. Впрочем, сей
недостаток не слишком его тяготил. Он даже забавно его подчеркивал, тем
самым как бы подшучивая над собою; приятная его мордашка принадлежала к
тому типу лиц, которые, как говорится, хранят своего обладателя от петли.
Он сообщил мне, что вступил в прусскую армию, чтобы отомстить за брата,
казненного Революцией. (Бамбош старший служил в Швейцарской Гвардии, в
личной охране Людовика.) Солдат постарше,-приземистый, крепко сбитый
мужчина, лишенный всякой фантазии,-производил впечатление отпетого негодяя,
вероятно, из-за короткой своей стрижки и из-за многочисленных шрамов,
покрывающих все участки открытой кожи. Он сказал мне, что, хотя он и
находит французских крестьян отвратительными, женщины их вполне даже
привлекательны, так что ему лично лучше уж где-нибудь драться, чем просто
так сидеть дома, где и мужчины, и женщины одинаково неприглядны. Он
попробовал как-то заняться земледелием в одном местечке под Женевой, но
занятие это вскоре ему прискучило. Работа-то, в общем, не трудная,-объяснял
он,-усилий особых не требует, но времени отнимает много; досуг выдается
нечасто, да и круг общения ограничен,-выбирать просто не из чего. Звали его
Ольрик фон Альтдорф. Он был мушкетером. Ткнув пальцем в угол6 где стояло
три зачехленных ружья, он сообщил, что все они "англицкие", от самого
Бейкера из Лондона, и прицел у них верный, замечательный просто прицел,
хотя "изгиб" не такой широкий, как у некоторых других ружей Бейкера. То,
что выигрываешь в дальности, теряешь в меткости.
  - Но если бой вести с дальнего расстояния, одно ружье это стоит целого
отряда бойцов.
  Политикой не интересовался он вовсе, но по оружию холодному и стрелковому
прочел мне целую лекцию. Я очень устал за прошедший день и случал его в
пол-уха, а фон Альтдорф, похоже, оседлал своего конька и объехал на нем
полмира, детально расписывая мне по странам качество местной стали и
мастерство тамошних оружейников. Наконец, напившись пьяным, я был готов
отойти ко сну. Два моих собутыльника охотно вызвались помочь мне подняться
по лестнице на чердак, где стояли в ряд раскладные койки. На них-то мы и
свалились, предприняв разве что самые жалкие попытки разоблачиться. К
счастью, новые друзья мои были не слишком уж привередливы, и воняло от них
не хуже, чем от меня самого. Мне снились сны о погоне, о древних каких-то
чудовищах, которые с яростным рыком рвались из глубоких подземных пещер, об
изумительной свежести, вдруг разлившейся в воздухе и преисполнившей все мое
существо несказанною радостью, об огне ада и Сатане,-в зеленом, как море,
плаще и с изысканным шейным платком,-он выуживал из житейского океана
невинных, подцепив их крючком за молящие губы, и с деловитым апломбом
швырял их в пышущие жаром печи. Я проснулся в поту, а потом,-отнесши
кошмары сии на счет дурной, прямо скажем, компании и дрянного вина, заснул
снова, и на этот раз мне приснилось, что я ищу по каким-то тоннелям в скале
источник той самой чудесной свежести, каковая привиделась мне в предыдущем
сне.
  Утром, пока все мы трое умывались в одной лохани, я расспросил
мушкетеров,-поскольку вскорости мне предстояло проехать по этой
стране,-известно ли им, каково сейчас положение в Богемии. Ничего
вразумительного я в ответ не услышал. Герр Ольрик сказал только, что
Австрия, по общему мнению, проявила себя как беспечный хозяин, и в
результате Богемия фактически управляется сама собою.
  - Но если вы, сударь, во всех этих державах гость нежеланный,- заключил
он,-тогда вам всего лучше ехать в Венецию.
  В рекомендации этой он был непреклонен. Республика Венеры хоть и слишком
строга в определенных своих законах, тем не менее, не станет карать
искренне раскаявшегося в заблуждениях своих экс-революционера. С
благодарной улыбкою я признался ему, что итальянский мой слаб, а
латинский-немногим лучше. Больше всего меня беспокоило, чтобы они не
узнали, куда я направляюсь на самом деле, и не выдали бы по небрежности
информацию эту моим преследователям.
  - Я имею намерение разбогатеть,-доверительно сообщил я Ольрику. Всю жизнь
я был бедным солдатом. И вот решился открыть свое дело в Праге, где почти
все влиятельные персоны говорят на родном мне немецком.
  - Ну и ладно,-задумчиво проговорил Ольрик.-Мне довелось и в Венеции
послужить, и в Праге. У последней, скажу я вам, только два преимущества:
ближе к Берлину и улицы там посуше.-Эта незамысловатая шутка привела
Бамбоша в неподдельный восторг, который он выразил тем, что облил нас всех
водой.-И шлюхи в Праге милей в обхождении,-добавил герр Ольрик,-если уж не
милей на лицо. И дешевле, если мне память не изменяет, хотя я не из тех
мужчин, кому приходится прибегать к серебру, дабы снискать благосклонность
дам.
  Придержав при себе замечание о том, что, поскольку мужчины все без
исключения заявляют то же самое о себе, то удивительно, как же тогда бедным
шлюхам удается сводить концы с концами (кроме того, я всегда предпочитал
упоминать в разговорах прекрасный пол в более вежливой форме), я уклонился
от дальнейшей беседы, сбрил насухую усы и облачился в то, что осталось у
меня самого лучшего: красный сюртук из китайки, жилет к нему, чуть
побледнее оттенком, оба-на аметистовых пуговицах, белые облегающие рейтузы,
которые подчеркивали рельеф каждой мышцы, сапоги из прекрасной оленьей
кожи,-а на голову водрузил парик, нуждавшийся, признаюсь, в основательном
подпудривании, но сохранивший еще следы старомодной лиловой пудры,-моей
любимой. Белье мое оказалось свежее, чем можно было надеяться после того,
как я второпях запихал его в сумки. С каким удовольствием застегнул я под
подбородком кружевной гофрированный воротничок!
  Я снова стал денди,-достойным соперником в смысле изящества
Робеспьеру,-и, прикрепив еще сбоку саблю в приличных ножнах из роскошной
голубой кожи с золоченым тиснением, я сразу почувствовал себя уверенней.
Но, как только я преобразился подобным образом, солдаты мои как-то сразу
замкнулись, и дружелюбия их поубавилось. Я заговорщицки им подмигнул, имея
в виду успокоить их в том смысле, что я такой же, как они, пусть даже вид
мой теперь говорит об обратном. В конце концов, всякий ведь может
облачиться в платье джентльмена. Я язвительно шаркнул ногою, на что старший
оскалился, а мальчишка-заика завыл от восторга.
  - Чтоб стать богатым, прежде всего надо вырядиться как
богач,-назидательно заметил я.-Впрочем, иную вдовицу, может быть, не
впечатляет богатство, но зато она станет частенько заглядываться на штаны
бедняка.
  - Ага!-с одобрением воскликнул Ольрик.-Вы, стало быть, намереваетесь
жениться на деньгах?
  - Только ради начального капитала.
  Ольрик возложил свою красную лапу мясника на мое шелковое плечо.
  - Тогда лучше Праги, брат, места тебе не найти.-Он отступил на шаг и
принялся обозревать меня, словно я был картиной в какой-нибудь галерее.-Эти
венецианские семьи...
  в них уж слишком сильна приверженность своему клану, и они чересчур
разборчивы, куда и к кому переходит богатство посредством скрепления
брачных уз. Богемцы, с другой стороны, благодарны за всякое изъявление
внимания!
  Я с самой серьезною миною поблагодарил его за совет и не почел себя
оскорбленным даже тогда, когда Ольрик задумчиво заявил:
  - И в Венеции вам пришлось бы еще доказать, что вы в совершенстве
владеете этим старинным клинком, тогда как пражан впечатляет уже один
только блеск обнаженной стали.
  Как ни велико было искушение призвать наглеца к ответу и похвастаться
заодно фехтовальным своим умением, приобретенным в Татарии, я счел, что это
явилось бы проявлением дурного вкуса, а посему лишь поклонился, еще раз
поблагодарил за совет и даже нашел какую-то ответную любезность. Впрочем,
насчет последнего я зря старался, поскольку именно в тот момент внимание
собеседника моего отвлек шум, доносящийся снизу снаружи.
  Ольрик, прислушиваясь, склонил голову на бок. Топот ног, обутых в тяжелые
сапоги, звон конской сбруи. Я узнал эти звуки, характерные для большого
кавалеристского отряда, и, кажется, догадался, чей именно это отряд.
Подхватив свои сумки, я спустился по лестнице на один пролет. На площадке
там было окно, и я осторожно выглянул во двор. Карета, с которой я
встретился прошлой ночью, готовилась к выезду. В карету как раз садилась
миловидная юная дама; угрюмый возница никак не ответил на быструю ее
улыбку. Впрочем, при свете дня он не смотрелся таким зловещим чудовищем,
каким показался тогда во мраке. На дверце кареты я разглядел теперь
скромный герб, совершенно мне неизвестный. Было в нем что-то неуловимо
восточное, азиатское. Я рассудил, что кому бы ни принадлежала сия карета,
они прибыли на постоялый двор вскоре после меня и сразу прошли в свои
комнаты. У меня появилась надежда, что я все-таки ошибался, полагая, что
слышу гусар. Несколько крепких парней,-вооруженные до зубов, все в темных
плащах,-стояли рядом с каретой. Суля по виду, то были французы; вполне
вероятно, какие-нибудь роялисты, вынужденные заниматься разбоем. Впрочем,
долго гадать не пришлось. Едва предводитель их вышел во двор,-из двери как
раз у меня под ногами,-я уже понял, что это за люди. Поначалу я видел его
со спины: высокий худощавый мужчина с забинтованной левой рукою под
полурасстегнутым военным плащом. Тон его был надменным и раздраженным, и я
тут же узнал этот голос. Робер де Монсорбье снял-таки свой неизменный
трехцветный кушак и, как можно было с уверенностью предположить, на время
оставил свои заявления о том, что он представляет правительство Франции.
Когда он развернулся, чтобы ответить конюху, я заметил, какое бледное у
него лицо, как резко на нем проступают морщины.
  - Доказать? Доказать, что мой собственный конь принадлежит мне?! Тьфу ты
пропасть!-Он, как вполне очевидно, нашел своего украденного "испанца".
  Я приуныл. Без коня спасение мое не представлялось возможным. Но я все же
спустился еще на один пролет, проскользнул в кухню,-мне повезло, там никого
в тот момент не оказалось,-захватил немного холодной свинины и сыру и снова
вернулся на лестницу, чтобы найти удобное окошко, откуда я мог бы следить
за позицией Монсорбье. Я добрался уже до самой верхней площадки, как вдруг
меня вспугнул нежный голос, доносящийся сверху и буквально искрящийся
весельем.
  - Что же вы, сударь? Не в состоянии оплатить счет?
  Я повернулся на звук,-сердце бешено колотилось в груди. От неожиданности
я забыл даже о том, что не надо бы мне прижимать кусок мяса к самому
лучшему своему камзолу.
  Наполовину в тени, наполовину в лучах бледного зимнего солнца стояла
фигура, самая потрясающая и прелестная из всех, что мне доводилось
когда-либо видеть. Поначалу я даже и не разобрал, юноша это или девица,
пока она не прошла дальше в свет и я не увидел, что на ней юбка. Большая
голова, едва ли не негроидного типа, но фигурка тонка и стройна; огромные
черные глаза, каштановые локоны, обрамляющие очаровательное лицо... Широкие
плечи и тонкая талия,-черты, свойственные больше мужской фигуре,-вот почему
в полумраке ее можно было принять за юношу. Передо мною стояла женщина, в
которою я мог бы влюбиться с первого взгляда! Она наяву воплощала в себе
идеал, который я до сих пор еще иногда вызывал в сладких грезах!
  Я застыл как вкопанный и, медленно пережевывая хрустящую корочку свинины,
прямо-таки неприлично вытаращился на юную даму. Потом, взяв себя в руки,
вспомнил все-таки о манерах, поклонился, как галантный кавалер прежних
времен и,-татарский жест, который мне очень потом пригодился на
Западе,-поднес руку ко лбу, подбородку и груди, давая тем самым понять, что
я в ее полном распоряжении.
  Я надеялся, это произведет на нее впечатление, и действительно-я, похоже,
сумел угодить ей, хотя проницательный ее взгляд, обращенный к моей персоне,
оставался таким же оценивающим.
  - Может быть, вы мне позволите расплатиться по вашему счету, сударь?
Очевидно, что вы человек порядочный, джентльмен, и мне не хотелось бы
видеть вас в столь унизительном положении!
  Спрятав за спину руку с куском свинины, я покачал головой.
  - Вы неправильно думаете, мадам. Меня преследуют враги... убийцы короля.
  Они убьют и меня, если я только не скроюсь от
них. Будь их меньше хотя бы на половину, я мог бы сразиться. Но их слишком
  много.
  - Так вы, сударь, мошенник? А эти преисполненные сознанием долга громилы,
которые так бесцеремонно заглядывают в частный мой экипаж, они, стало быть,
полисмены?
  - Нет, мадам. Они из Комитета Общественной Безопасности Франции и
намерены арестовать меня как роялиста.
  Она задумалась над моими словами, медленно застегивая пальто, схожее по
покрою с мужским охотничьим камзолом, и натягивая длинные перчатки, словно
она действительно собралась на охоту.
  - Как зовут их предводителя?
  - Робер де Монсорбье, мадам. Он из тех, кого никакими угрозами не
запугаешь и никаким золотом не подкупишь. Долг превыше всего, а
милосердие... к чему оно?
  - Да, я знаю такую породу людей. И, кстати: Либусса, герцогиня Критская.
  Сия герцогская фамилия была мне неизвестна, но отныне и навсегда моя
преданность станет принадлежать только ей!
  Герцогиня казалась хрупкою женщиной, но кость у нее,-это видно
сразу,-была крепка. Ее кожа, мягкая, точно шелк, излучала здоровье. Весь ее
облик дышал той зажигательной целостностью натуры, которая говорит о
громадной силе духа и устремленности. Лицо ее,-такое серьезное в
безмятежном спокойствии и такое живое, когда озарялось остроумной
находчивостью,-отличалось изысканной красотой. Словно богиня Мудрости
снизошла на Землю. Красота ее и душевные качества потрясли меня так, что я
не сразу нашелся, как ей ответить. Учтивые фразы, которые обычно употребляю
я в разговоре с хорошенькой женщиной, в данном случае не подходили. При
друг обстоятельствах я не преминул бы разыграть этакого восхищенного фата и
прожженного сердцееда, но блистательная эта мадонна, похоже, с легкостью
превзойдет меня в любой игре. Мне же хотелось добиться расположения
ее,-никогда в жизни мне ничего не хотелось так сильно!-вот почему я лишь
назвал себя, просто имя и титул, а потом коротко описал положение свое и
что я намерен по этому поводу предпринять.
  - Я так понимаю, сударь, вам нужен друг, который отвлек бы внимание ваших
преследователей, чтобы дать вам возможность уйти незамеченным?
  - Да, мадам, это было бы очень кстати.
  - Тогда, сударь, постарайтесь сейчас подобраться по возможности ближе к
конюшням.
  Я повиновался. Ничего другого мне просто не оставалось,-я был очарован.
Внизу, по присыпанным песком доскам пола, уже застучали тяжелые сапоги
республиканцев. Я проскользнул в заднюю гардеробную, где и укрылся вреди
всякой разной одежды, от которой несло конским и человеческим потом.
  Отсюда мне было слышно, как покровительница моя с нетерпеливым
раздражением обратилась к французам.
  Монсорбье быстро ответил:
  - Мы ищем обычного конокрада, мадам, вот и все. Если вы вдруг случайно
встретили на пути такого низкорослого вспыльчивого малого, этакого
бойцового петушка в камзоле, который размера на два велик, и в штанах, что
на размер малы, я был бы вам очень признателен, если бы вы сообщили нам.
  Я не выпрыгнул из своего укрытия и не перегрыз ему глотку зубами лишь
потому, что сказал себе: вчера я обошел его и тем самым унизил, и вот он
теперь утешается, осыпая меня оскорблениями. Сия здравая мысль, хоть и
удержала меня от весьма опрометчивого поступка, успокоения не принесла.
  Тон Либуссы моей теперь сделался умиротворяющим и чарующим:
  - В самом деле? Уж не фон Бека ли вы разыскиваете?
  - Так он себя величает, да.
  - Ну так я его видела. Он, впрочем, отбыл еще ночью. Выходит, что конь
  его-вовсе и не его! Прекрасный скакун,
сударь, просто прекрасный. И такая чудесная масть. Серый в яблоках, редкой
раскраски. Могу поклясться, арабских кровей.
  - Свежего, значит, взял,-пробормотал Монсорбье, проглотив приманку.-В
каком направлении отбыл этот разбойник, мадам?
  - Я теперь уже и не припомню, сударь. Однако, у меня сложилось
впечатление, что мы едем в одном направлении. Ну разумеется. Он еще что-то
такое сказал... насчет какой-то опасности и что лучше ему рисковать в
одиночку. Да, верно, сударь. По этой дороге, на Лозанну. И поскольку нам с
вами, выходит, теперь по пути, вы, я полагаю, будете так любезны и
составите нам эскорт. Хотя бы какую-то часть пути, сударь?
  Эта дорога печально известна своими разбойниками.
  - Мы преследуем фон Бека.-Потом Монсорбье обратился к кому-то другому,
очевидно, к трактирщику.-Ты смерд...
  почему же ты не сказал, что он взял другого коня?
  - Но я не заметил, сударь, чтобы какая-то из лошадей пропала.-Голос
трактирщика дрожал.-Серый в яблоках, вы говорите, мадам? Может быть, это
был конь одного из святых отцов?
  Когда топот шагов затих,-вся честная компания вышла из помещения на
передний двор,-я потихонечку выбрался из вонючей кладовки и осторожно
выглянул в окно. Как раз в этот момент во дворе показались два швейцарских
моих "рыцаря без страха и упрека", являя собою картину ходячего арсенала:
  грозно топорщащиеся ножны, ружья на перекрестных ремнях, куски металла и
кожи, как будто налепленные наугад. Ольрик фыркнул и с вызовом уставился на
Монсорбье:
  - Серая в яблоках, капитан, моя лучшая лошадь!
  Трактирщик искренне изумился.
  - Но ведь у вас была чалая. Я сам лично отвел ее на конюшню!
  - И еще серая, болван!-При такой выразительной жестикуляции, Ольрик бы
имел несомненный успех на артистическом поприще в каком-нибудь театре
пантомимы.-Навьюченная серая лошадь! Парнишка, вон, вел ее, Бамбош. Ну как,
вспомнил теперь?
  Признав свое поражение, бедный трактирщик умолк.
  Утихомирив несчастного малого, Ольрик едва ли не вплотную подступил к
Монсорбье и, заглянув прямо в горящее гневом лицо француза, проговорил с
нарочито оскорбительной дерзостью:
  - А кто вы вообще такие? Не кавалерия, судя по вашему оснащению, и не
пехота, судя по сапогам и набору оружия.
  Чую, французским от вас духом пахнет. Только вот, что за французы такие?
Аристократы? Или, быть может, убийцы законного короля? Но что не граждане
Конфедерации-это точно.
  Только сейчас я сообразил, что Ольрик ломает всю эту комедию
исключительно ради того, чтобы помочь мне бежать посредством внесения
смятения в ряды моих преследователей.
  - Я честный швейцарец. Такой же, как и вы сами, сударь,- пробормотал
Монсорбье, почувствовав, что здесь кроется некая хитрость, но еще пока не
разобравшись, какая именно.-Значит, вы утверждаете, сударь, что этот
мошенник увел у вас серую в яблоках? Я так понимаю, кобылу?
  - Лжец!-напыжился Ольрик, при этом ремни его заскрипели, а железные бляхи
загрохотали.-Говорю вам: вы, сударь, лжец!
  Вы никакой не швейцарец.
  - Из Берна.-Голос у Монсорбье стал теперь очень тихим и очень зловещим.
  Ольрик подбоченился, окинул Монсорбье уничижительным взглядом, склонил
голову на один бок, потом-на другой. Все это были знакомые штучки,-знаками
этими пользовались профессиональные дуэлянты для выражения воинственного
своего настроя и, уж будьте уверены, Монсорбье распознал их не хуже меня.
Но все же не клюнул на эту приманку. Не поддался искушению. Лицо и шея его
покраснели. Он застыл в напряжении, точно обагренное кровью копье под
черным щитом широкополой шляпы. Он всей душой ненавидел Ольрика и
непременно ввязался бы в драку, если бы только знал наверняка, скольких
товарищей может кликнуть наемник себе на подмогу, а поскольку в Швейцарии
он, Монсорбье, пребывал незаконно, ему вовсе