рцогов засунул шпагу свою обратно в ножны и сделал два-три глубоких
вдоха, пытаясь взять себя в руки, потом ухмыльнулся и почесал в затылке.
  
  - Разрази меня Люцифер, фон Бек, вот это действительно парадокс! Если мы
теперь все заодно, все друзья-сотоварищи, то куда же девать наше личное
честолюбие?
  
  От такого весьма неожиданного поворота событий у меня закружилась голова.
Кажется, в воодушевлении своем я хватил лишку и хлопнул его по спине. Но я
и вправду чертовски развеселился.
  
  - Вы действительно полагаете, что нет уже смысла бороться, если в конце
нас всех ждет примирение и равенство?
  
  - Компромисс, вы хотите сказать,-процедил он сквозь сжатые зубы.-
Главенство было обещано мне.
  
  - Обещано кем?
  
  - Перестаньте прикидываться, фон Бек. Всем адептам известно, что мы
движемся к Центру Времени, к Согласию Светил, коим будет дарован нам
сверхъестественный интеллект и, как следствие, абсолютная власть.-Тут он
поклонился Клостергейму.-Мы ожидали прибытия вашего раньше, сударь.
  Когда вы не явились на назначенную встречу, мы стали действовать уже по
своей собственной инициативе.
  
  Клостергейм явно почувствовал себя неловко, ибо он полагал себя
удостоенным некоей свято хранимой тайны. Теперь же, похоже, он оказался
просто одним из многих. Я мог с уверенностью предположить, что он переживал
теперь ужасающее смятение истинного солипсиста при столкновении с внешним
миром.
  
  - Кто заключил эту сделку с вами? Кто обещал вам главенство?-Он,
разумеется, подозревал Сатану, этот архипредатель.
  
  - Сам наш поиск подразумевает ответ,-Монсорбье с подозрением покосился на
Клостергейма.-И вы его знаете, сударь.-Потом он вновь обратился ко мне:-И
каким образом были вы призваны?
  
  - Я поддался порыву,-я решил в данном случае воспользоваться фамильною
репутацией.
  
  - Вы, фон Беки, счастливчики.-Он явно завидовал мне, и я начал уже
потихонечку понимать, почему он так меня ненавидит.-Может быть, нас свели
вместе, дабы разом свершилась расплата за все долги? В последней битве?
  - Всякая битва должна воспоследовать за Согласием Светил, но не
предшествовать оному,-заметила Либусса, но было заметно, что она уже не так
уверена в себе, как прежде. Она, как и Клостергейм, полагала себя
избранной-единственным кандидатом, назначенным самою судьбою на первую
роль, и Монсорбье всегда был для нее лишь последователем. А теперь вдруг
оказалось, что у нее слишком много соперников. Похоже, из всех
присутствующих я один не почитал себя посвященным адептом алхимии высшей
ступени!
  
  - Ну что ж...-насупился Монсорбье, словно бы только теперь осознал
истинную меру ее непомерного честолюбия.-Не стоит задерживаться.
  
  У нас не было выбора-лишь присоединиться к его небольшому отряду.
Примерно через четверть часа мы остановились перед какой-то ничем не
примечательной, почерневшей от времени ветхой дверью. Монсорбье постучал в
нее рукоятью своего пистолета. Нам открыла молоденькая девица, платиновая
блондинка, с бледною, но здоровою кожей: этакое воплощение Невинности (если
бы только не этот призывный блеск глаз) в голубом с желтом платье с
ниспадающими рукавами на манер средневекового одеяния.
  
  - Добро пожаловать, благородные господа.-Она сделала реверанс, пропуская
нас.
  
  Войдя внутрь, мужчины сняли шляпы, точно прихожане на воскресной мессе.
Мы оказались в большой каменной зале, которая в суровой своей простоте
действительно напоминала храмовую часовню. Все убранство ее составляли
узенькие церковные скамьи и скромный алтарь. Никаких бросающихся в глаза
сатанинских атрибутов. Никаких перевернутых распятий.
  Только золотой треугольник, подвешенный над алтарем. Девица, что привела
нас сюда, сделала знак руками, означавший, что нам надлежит ждать
коленопреклоненными. Мы опустились на каменный пол. Либусса, не хуже меня
сознававшая опасность всякого непроизвольного неповиновения, осторожно
поглядела направо, потом-налево, ища возможные пути для бегства.
  Клостергейм же просто сложил руки на груди и склонил свой длинный носище
в угрюмой капитуляции. Ни он, ни Либусса даже не предполагали, что события
повернутся подобным образом!
  Это никак не входило в их планы!
  
  Часовня была залита светом громадных желтых свечей. Воск их оплавлялся,
создавая причудливые узоры. Беспокойный их дым извивался, подобно проклятым
душам, корчащимся в адских муках. Монсорбье расположился на ряд впереди
меня. Он перебросил перевязь со шпагой за спину и, убрав длинные волосы с
бледного своего лица, не отрываясь глядел на мужчину в красно-белом плаще с
высоким стоячим воротником, погруженного в молитвы к некоей вышней силе.
Когда он повернулся, я узнал его. То был наш трус-барон, фон Бреснворт.
Заметив меня, он заговорщицки мне усмехнулся. Я рванулся было вперед,
намереваясь убить подлеца на месте, но Либусса твердой рукою остановила
меня. Сердце мое бешено колотилось в груди, но все-таки я покорился ее
молчаливому повелению.
  
  С обеих сторон в часовню выступили фигуры в пурпурных, золотых, белых,
черных и желтых плащах, украшенных кистями.
  Головы их покрывали широкие остроконечные капюшоны (словно на auto da
fe), темные вуали и расшитые покровы, представляющие неотчетливую пародию
на одеяния христианских священников. Я рассудил, что это, скорее всего,
какое-нибудь гнусное сборище жрецов от масонства, проводящих труды и дни
свои в изысканиях тайн сверхъестественного,-несуразная, невразумительная,
исходящая потом толпа. То могли быть какие-нибудь скотники с крестьянского
двора, настолько груба была плоть их, не закрытая пышными одеяниями. Они
привели с собой миленького ягненка, который жалобно блеял и рвался на
поводке со вплетенными в него нитями золота. Следом за ними в часовню вошла
наша златовласая дева. Она подхватила ягненка на руки, принялась ласково
гладить его, что-то шептать ему. Ее длинные локоны упали на дрожащее тельце
животного, обернув его точно сияющим покрывалом. Ягненок блеял-тихонько и
неуверенно-и пытался сосать ее розовый пальчик. Она улыбалась и напевала
ему колыбельную песню.
  Возвышаясь на целую голову над сотоварищами своими, чьи лица скрывали
просторные капюшоны, она поднялась к алтарю. Жрецы выстроились теперь
полукругом, легонько покачиваясь в ритме неслышной мелодии.
  
  Часовня наполнялась народом. Мужчины и женщины занимали места свои на
скамьях позади нас. Либусса, как было вполне очевидно, узнала некоторых из
них. Клостергейм же, так и не поднявший глаз, кажется, не замечал вообще
ничего.
  
  Дева у алтаря заговорила высоким напевным голосом, что разнесся по
каменному пространству звоном кристального колокольчика:
  
  - Время пришло, изволение оглашено и цена наконец назначена. Вы готовы
платить эту цену?
  
  - Мы готовы платить эту цену,-был ей ответ.
  
  - Тогда будете вы удостоены,-продолжала она,-зрелища встречи светил и
узрите великий миг, когда соприкоснуться миры. Вам дарована будет свобода
проходить по мирам сим по велению своему. Каждый из вас наделен будет силой
менять все, что желает он изменить. Миллион царств, пребывающих в
гармоничном согласии! Миллион солнц! Так определим мы судьбу человечества,
каковая свершится при следующем повороте Космического Колеса. Великое
Равновесие уже устанавливается.
  Изменение неизбежно.
  
  - Изменение неизбежно.
  
  - Суть его будет определена.
  
  - Суть его будет определена.
  
  - Суть его будет определена. Удостоенными и избранными, посвященными в
святая святых, теми, кто ищет путь к Сердцевине, кто пришел сюда в этот
час. Они вынесут свой вердикт. Они установят новые долги. Но прежде всего
надлежит расплатиться со старым долгом.
  
  - Прежде всего надлежит расплатиться со старым долгом.
  
  - Время Агнца явилось эпохой неосуществления. Агнец сулил надежду, но
даровал лишь отчаяние.
  
  - Лишь отчаяние.
  
  - И теперь, если только достанет нам силы, нам дозволено сотворить Время
Льва!
  
  - Время Льва.
  
  - Время Льва-торжество грез истомившегося в неутоленном своем честолюбии
человека. То будет время огня. Время властвовать. Время сокрушать.
  
  - Время сокрушать.
  
  - Время сокрушать, когда мы поведем человечество за собою. Мечтания наши
  наконец обретут воплощение в грядущем
тысячелетии. И никто не осмелится нам перечить.
  
  - И никто не осмелится нам перечить.
  
  Она выдержала красноречивую паузу.
  
  - Кто вступится за Агнца?-Ягненок уже больше не отбивался; он просто
смотрел на нее широко распахнутыми глазами. Она протянула руки, словно бы
предлагая его своим жрецам, застывшим у подножия алтаря.-Кто спасет его?
  
  Те лишь покачнулись, храня молчание.
  
  Белокурая дева склонила голову, как будто хотела поцеловать убаюканного
зверька. Губы ее погрузились в мягкую шерстку на шее ягненка. Он
протестующе вскрикнул. Всего один раз. Она повернула голову, и длинные
волосы ее взметнулись золотым ореолом. Она подняла лицо: губы ее были
испачканы в крови.
  Ягненок судорожно задергался, и еще больше крови пролилась на ее одеяние,
на алтарь, брызги ее полетели в жрецов. Те завыли и захохотали, принялись
дико скакать и выкрикивать:
  
  - Время Агнца прошло. Грядет Время Льва. Время Агнца прошло. Грядет время
льва.
  
  За исключением нас троих все присутствующие, включая и Монсорбье, и фон
Бреснворта, вскочили на ноги и принялись раскачиваться из стороны в
сторону-этакая методистская паства, заходящаяся в экстазе под свои
монотонные гимны.
  Мужчины и женщины, вполне обычные с виду, всех возрастов, некоторые-с
детьми, возвысили голоса в ликующем пении. Меня охватило странное
беспокойство, и я никак не мог его побороть. А потом, когда горящий взгляд
их златовласой жрицы упал на нас, я вдруг неожиданно для себя самого
вскочил, бросился к Монсорбье, выхватил шпагу его, которую он так
неосторожно перекинул за спину, из ножен и прокричал Клостергейму с
Либуссой, чтобы они нашли выход. Зверский сей ритуал никоим образом не
согласовывался с теми остатками веру, что еще сохранились в душе моей. И
действуя по своему разумению,-пусть даже действие сие обречено на
провал,-я, как мне представлялось, хотя в мизерной степени, но разрушал тот
таинственный вышний замысел, который свел нас всех вместе.
  
  Дева с обагренными кровью губами зашлась пронзительным воплем:
  
  - Сие угрожает всему!
  
  Перепрыгнув через скамью, я со всей силы ударил Монсорбье по руке-он уже
выхватил свой пистолет. Удар пришелся снизу, Монсорбье не удержал пистолет,
который подпрыгнул в воздух и был-чудом каким-то-пойман моей герцогиней. Не
тратя времени даром, она уперла дуло пистолета в горло ближайшего к ней
мужчины и сорвала с его перевязи шпагу и кинжал.
  
  Лишь Клостергейм застыл без движения на месте, глядя на златовласую деву,
точно благочестивый монах, который узрел дивный лик Богоматери. Нам он был
не помощник. Я завладел еще одним пистолетом. Мужчины, еще не очнувшиеся от
гипнотизма кровавого ритуала, были как сонные овцы. Было бы глупо не
воспользоваться сим обстоятельством и не набрать как можно больше оружия! Я
прицелился. Вспыхнула искра, пуля с грохотом вылетела из ствола и поразила
одного из жрецов в капюшоне, который упал, визжа от боли, к ногам своей
озадаченной повелительницы. Второй выстрел сразил одного из людей
Монсорбье. Либусса тоже стреляла и уложила уже двоих из приспешников фон
Бреснворта, этих доморощенных колдунов, оскверненных сифилисом.
  
  Все кругом скалились точно звери. Я видел лишь свирепые зубы и горящие
лютою злобой глаза. Похоже, меня ждала та же участь, что постигла бедного
ягненка. Либусса продолжала палить и сразила еще двоих. Часовня теперь
походила на помещение бойни-вся залитая кровью, с осколками костей и
мозгами, разбрызганными по скамьям и стенам. Честное собрание заметалось в
слепой панике, и нам с Либуссою удалось прорваться к двери. Еще одна
вспышка...
  оглушительный грохот. Впечатление было такое, что она разрядила не
пистолет, а артиллерийскую пушку. Пуля, однако, даже не задела златокудрую
кровопийцу, но зато сбила одну из громадный свечей. Она повалилась прямо на
гобелены, которыми были завешаны стены, и подожгла их. Воспользовавшись
этим временным преимуществом, мы распахнули дверь. Поток воздуха,
ворвавшегося в часовню, взметнул пламя. Мы выбежали в темноту и прохладу.
Впрочем, мы хорошо понимали, что долго псов этих ничто не удержит. Выкинув
наши разряженные пистолеты, мы помчались рука в руке по скользким мостовым,
по улицам, что поднимались вверх под таким крутым наклоном, что в стены
домов вделаны были перила, миновали благополучно нескольких апатичных
курильщиков опиума, которые преградили нам путь, но лишь потому, что не
видели нас,-и потерялись уже окончательно!
  
  А сзади уже доносились звуки погони. Карта, которую дал нам Реньярд,
осталась у Клостергейма. Либусса моя пала духом. Мы укрылись с ней под
мостом, что пересекал какой-то темный переулок, и она шепотом проговорила:
  
  - Что здесь происходит? Зачем это жертвоприношение? Эти песнопения? Бред
какой-то! Зачем? Я не давала никаких таких распоряжений.
  
  - Очевидно, не вы одни с Клостергеймом уверены в том, что Согласие Светил
дарует противоядие от всех былых разочарований.-Мое замечание пришлось ей
явно не по душе, но я продолжал:-Похоже, миледи, это уже настоящая
эпидемия.
  И достаточно мне знакомая. Как часто мы полагаем себя избранниками,
единственными в своем роде, а потом выясняется, что сокровенным нашим
познанием обладает еще полмира...
  
  - Ну помолчи же, глупец.-Она лихорадочно думала, вырабатывая новую
тактику.
  
  Но я все же спросил на свой страх и риск:
  
  - Но если Сатана и так уже правит над нашим миром, выходит, они только
время зря тратят?
  
  - Его должно свергнуть. Отцу надлежит отступить перед отпрыском своим,-ее
голос звучал сурово.-Человечеству самому должно править собою.
  
  - При вашей поддержке?-Глубинный мой страх нашел выражение в неуместной
веселости.
  
  - Фон Бек, вы забыли. Это не только моя судьба, но и ваша тоже.- Она
легонько погладила меня по руке.-Но чтобы исполнить ее, нам потребны
союзники. Только кто? Я полагала, Монсорбье идет за мною... А меня предали!
  
  - Надо вернуться к князю Мирославу. Это, пожалуй, самое разумное решение.
И выработать новый план.
  
  - Мы теряем бесценное время.
  
  - Учитывая обстоятельства...-Но тут грохот бегущих ног, отсветы факелов,
различимые голоса Монсорбье и фон Бреснворта повернулись в нашем
направлении, и нам снова пришлось бежать. На мгновение мы оказались в
кромешной тьме, вступив в некий узкий тоннель. Мы приостановились, чтобы
перевести дыхание. Звуки погони вновь отдалились. Я привалился ко влажной
скользкой стене и взял Либуссу мою за руку. Наши пальцы сплелись.
  
  А потом, с изумленным вздохом, она оторвалась от меня и исчезла. Упала? Я
встал на колени, шаря руками по мостовой.
  Ее нигде не было. Быть может, она отступила в какую-то нишу? На ощупь я
  обследовал стену. Ничего.
  
  - Либусса!-прошептал я.-Либусса?-Нога моя задела о ступеньку у глухого
дверного проема. Я расслышал какой-то звук, словно бы птица билась в силке.
Но Либусса исчезла.
  Точно в воздухе растворилась. Если кто-то и захватил ее, то, безусловно,
не наши враги. Меня обуял настоящий ужас. Я не могу без нее, не могу! Я
бросился на дверь, и лицо мое ударилось о камень. Я повернулся... камень...
и снова-камень.-Либусса!
  Она пропала. О Сатана, забери мою душу, но только верни мне Либуссу!
Ответом мольбе моей была устрашающая тишина. Ни вопящего в ярости
Монсорбье, ни тараторящего невразумительно фон Бреснворта... ни факелов...
ни звериных криков. Улица оставалась пустынной. Только алое с золотым
сияние Осенних Звезд мерцало на черной тверди небес.
  
  - Либусса!
  
  Кто-то жестокой рукою вырвал сердце мое из груди. Распорол мне живот и
достал все внутренности. Она была мною! В яростной муке принялся я колотить
рукоятью шпаги по камню стен, таких толстых, что удары мои не отдавались
даже самым глухим резонансом. Я бы полжизни, наверное, отдал сейчас за
факел или хотя бы за трутницу. Высокие ветхие строения покачивались и
шелестели, точно деревья под ветром. Они стонали и вскрикивали от боли.
Свет Осенних Звезд как будто помутнел.
  
  То явилось ужасающим подтверждением самых моих сокровенных страхов.
Грядет Черный Владыка! Грядет Зверь, Антихрист! Он несет с собой Хаос и
Судный День... Что за бред, право слово. В сердце своем я был все еще
рационалистом и демократом. Царство Всеобщего Согласия для меня оставалось
единственной разумною целью человеческих устремлений. И с моей стороны было
бы просто безумием последовать за этими вождями человечества-демагогами еще
похлеще, чем сам Робеспьер! Говоря о Правлении Человека, Либусса и все
остальные подразумевают правление элиты, к которой, понятно6 относят себя.
И, в точности как Робеспьер, они заявляют права свои на верховную власть
именем самых простых людей.
  Уж лучше признать властелином своим нечестивого Люцифера, чем
какого-нибудь благочестивого тирана!
  
  И все же, она знала больше. Может быть, я действительно многого не
понимал, как утверждала она? Моя любовь к ней взяла верх над моим
здравомыслием. Но вот сумеет ли эта любовь побороть мою нравственность? Я
бежал, точно напуганная дворняга, по закоулкам каким-то и лестницам, по
крытым проходам, заброшенным зданиям. Один раз мне пришлось даже лезть в
открытое окно. Любимая моя, любимая! Она завладела мною. Никогда прежде не
знал я такого экстаза. Я был точно голубь, летящий туда, где ему сыпят
зерна. Я носился по кругу. Я едва не утратил рассудок.
  
  А потом я наткнулся на какой-то узел тряпья и едва не упал. Он был
  теплым, и пахло от него хорошо. То оказалась спящая
девочка, на вид-чуть постарше двенадцати. Я перевернул ее на спину, лицом
под бледнеющий звездный свет. Глаза ее закатились, и она тихонько
всхрапнула. Дитя, без сомнения, пребывало в опиумном забытьи. Губы ее
раскрылись, и песня, пролившись наружу, заполнила собою, казалось, всю
улочку, весь квартал. Красивая дивная песня с такими нежными переливами
замысловатой мелодии, в великолепном таком исполнении, что она тут же
развеяла одержимое мое наваждение.
  
  Поначалу я не сумел разобрать слова. Язык был мне совсем незнаком... быть
может, древний какой-нибудь диалект Нижнего Града. Грудь спящей девочки
вздымалась и опадала в четком, рассчитанном до совершенства ритме.
Постепенно песня ее становилась понятнее, в языке ее появлялось все больше
и больше славянский корней. Она пела о корабле, плывущем по медному небу, о
блистающем океане, о твари морской, чьим домом был грот в самых темных
подводных глубинах, но и этого дома лишилась она. А женщины стояли на самом
краю утеса и махали руками, глядя назад: но деревня давно опустела.
  Только один огонек горел на центральной площади. Солнце изгнали из мира.
На старой мачте трепыхался под ветром флаг, а потом его охватил огонь, и он
вспыхнул, и развевался, горя, на могучем ветру. Но чашу нельзя ни
наполнить, ни осушить. Тор испил из сей чаши. И Геркулес. И все же оба они
погибли.
  
  Оба сгинули, пела она. Черный зверь с алыми очами вышел на площадь. В
одной лапе держал он чашу, в другой же-голову ребенка с суровым ликом. Он
поднял свою морду к небу и издал алый рык. На мир обрушился Хаос! Чаша
осушена стала. Чаша сгинула во тьме. Где были они, те мужчины и женщины,
что сулили покой и победу? Томились в плену или нашли свою гибель?
  
  В песне ее поднялось черное солнце. Исполинские всадники выступили с
четырех сторон света, возвышаясь над горизонтом.
  Шлемы их были черного цвета, очи же-алого. За плечами у каждого бились
крылья. То были ангелы последней битвы, заклятые враги человечества. Они
приближались, пела она.
  Подступали все ближе и ближе. А чаша сгинула во тьме!
  
  Я так и стоял на коленях, вглядываясь в лицо спящей.
  
  - Ты поешь о Граале?-спросил я на русском.