нт-Одран давно умчался на Малое Поле совершать
необходимые приготовления. Время близилось к полудню. Марта заварила нам
огромную кастрюлю клею. С сею кастрюлей и стопкой афишек мы с верным
Шустером вышли в город, где атаковали каждую свободную стену, которую
только сумели найти в Майренбурге. Церкви, школа, публичные здания,-ничто
не укрылось от нашего энтузиазма. В половине второго за нами неслась уже по
пятам стайка уличных мальчишек, лишь на пару шагов опережая толпу
любопытствующих горожан, и народу все прибывало. Мне, признаюсь, польстило
подобное проявление внимания. Сент-Одран уже давно был на Малом Поле, и как
только мы с Шустером завершили свою работу, мы со всех ног помчались туда.
В суматохе приготовлений полдня пролетело как-то совсем незаметно. Если бы
только мне удалось поддерживать такой темп хотя бы в течение месяца, тогда
я могу быть уверен: мысли о Либуссе уж наверняка прекратят искушать меня.
Моя к ней болезненная привязанность была отвратительна мне самому. Она была
просто-таки унизительна. В своей готовности бросить и честь, и достоинства,
и амбиции в пламя бессмысленной страсти я уподобился какой-нибудь
восторженной гимназистке, истомившейся в мечтаниях о мужчине, который
первым запечатлит поцелуй на невинных ее губках. Но это неправильно. Так не
должно быть. Мы с сержантом спустились по лестнице Младоты на Грюнгассе и
понеслись со всех ног, точно какие-нибудь школяры на каникулах, по самой
короткой дороге, по газонам, тенистым аллеям и закоулкам, к западным
городским воротам, "Бычьим" воротам Аларика III, Воротам Мирожни, а оттуда
уже-под зимним солнцем, подернутым легкой туманною дымкой,-вниз по склону
холма туда, где пылала раскаленным рубином жаровня из железа и меди, где
вздымались в высь клубы дыма, а пламя ревело, точно глас зигфридова
дракона. Два паренька в шерстяных сюртуках, шляпах, выделанных из овчины, и
плотных перчатках держали широкий медный обруч,-"горлышко" купола
шара,-подставляя его под поток горячего воздуха. Шелковая оболочка
морщилась и пузырилась, медленно наполняясь. Наверху на городской стене уже
толпился народ. Присутствовали все чины и сословия.
  (Кое-кто из горожан позажиточнее прихвати с собою бинокли, и их теперь
быстро передавали по кругу, из рук в руки, "от глаза к глазу".)
  Я умел обращаться с речами к подобным собраниям, но не привык к тому,
чтобы меня так разглядывали,-точно какую-нибудь обезьяну на ярмарке,-вот
почему я немного смутился, не зная, стоит ли мне выступить с краткою речью
или хотя бы поприветствовать публику. Но это, как я в конце концов
рассудил6,явилось бы вопиющей бестактностью, поскольку гвоздем
представления был сегодня воздушный шар, выпестованный, если так можно
сказать, и подготовленный Сент-Одраном. Сейчас шотландец сосредоточил все
свое внимание на наполнении шара горячим воздухом. Из толпы доносились
возгласы. Горожане выкрикивали вопросы, выражая свое несомненное
любопытство. Несколько мальчишек побойчее и непременные спутники их,
собаки, отважились подойти поближе, но суровый Сент-Одран, напустивший на
себя весьма важный вид, тут же прогнал их прочь. На другой стороне
разрастающегося купола крепилась на прочных веревках разукрашенная кабина
из дерева и плетеной лозы,-позолоченная, увешанная разноцветными кистями по
слегка поистертым бокам и оформленная в виде сказочного чудовища с головой,
крыльями и хвостом. То был, без сомнения, тот самый василиск, которого друг
мой, Карсовин, видел пролетающим над Прагой, но мне он больше напоминал
грифона. Разукрашен он был весьма ярко, хотя местами краска заметно
пооблупилась, и походил на те роскошные штуки, каковыми индийские принцы
украшают свои алтари либо же водружают оные на спины церемониальных слонов.
  
  Когда шар наполнился, Сент-Одран махнул нам с Шустером рукою, приглашая
присоединиться к нему.
  
  - Я весьма впечатлен, джентльмены, вашей сноровкою в области сбора
почтеннейшей публики,-весело проговорил он, раздувая мехи под жаровней.
Пламя взметнулось с могучим ревом, каковой мне показался излишним, но
привел зрителей в бурный восторг. Они засвистели и захлопали в ладоши;
дыхание их разносилось в морозном воздухе облачками пара. Небо оставалось
безупречно синим. Не было ни единого облачка, грозящего снегопадом.
Неподалеку стоял опустошенный фургон Сент-Одрана. Его мулы тихонько щипали
траву на лужайке.
  Фургон охраняли двое солдат из милиционного войска города Майренбурга.
Они теребили свои мушкеты и приставали к шевалье с наивными расспросами.
  
  Один из стражников этих,-убежденный атеист и к тому же весьма шумливый
тип,-пустился даже в пространные рассуждения о том, что обязательно нужно
вычертить карты течений ветра, каковой, как известно, меняет скорость свою
на различных высотах, чтобы люди смогли плавать по этим течениям точно так
же, как они ездят теперь по дорогам.
  Однако же основной темой его излияний оставался вопрос относительно
Божества, пребывающего якобы в заоблачных высях... как люди, поднявшись на
летающих кораблях, не обнаружат на небесах никакого божественного
присутствия и изобличат тем самым вздорность религиозных доктрин, под
тиранией которых человечество изнывает почти уже двадцать столетий.
  
  - Вот почему церковь сейчас выступает за то, чтоб уничтожить все эти
воздушные корабли,-заключил он.
  
  Купол шара раздулся и заплясал беспокойно, наполняясь горячим воздухом.
"Карлье", как объяснил Сент-Одран, несложно наполнить, и летать на нем
очень просто, но "горючий газ", водород, который поднимает шар,-вещество
опасное, поскольку воспламеняется от малейшей искры. Грифон рвался ввысь,
натягивая веревки. Толпа зрителей, сгрудившихся на городской стене, среди
которых были и люди науки, и городские чиновники, взрывалась ликующими
воплями всякий раз, когда шелковый купол вздрагивал, раздаваясь еще на
один-два дюйма. Не хватало лишь муниципального оркестра и приветственной
речи мэра! Зрители между тем все прибывали, располагаясь и на стене, и, за
нехваткою места, у подножия ее. Зрители, что называется, всех мастей, от
состоятельных дам в шляпках и кринолинах до капитанов речных судов в
непромокаемых их костюмах.
  
  Вся сия капитанская братия явилась разом,-и все как один пребывали в
хорошем подпитии,-делая вид, что сегодня у них законный выходной, и
запасшись, по крайней мере, одною бутылкою джина или чистейшего спирта на
брата. Солдаты городской гвардии взирали с прохладцею на веселых матросов,
словно бы подстрекая их совершить некое антиобщественное деяние, но те лишь
почтительно сняли шляпы и послушно уставились на разбухающий воздушный шар,
причмокивая губами и тараща глаза столь комично, что даже Сент-Одран не
выдержал и от души рассмеялся. Подняв глаза к шару, он склонил голову на
бок, прищурился, пробежал пальцами по тугому шелку, продолжая свободной
рукой раздувать мехи.
  Наконец лицо шевалье озарилось довольной улыбкой. Либо же течи, из-за
которой он так волновался, не было вовсе, либо она была не такой уж
значительной, чтобы вызывать какое-то беспокойство.
  
  А народу все прибывало. Я даже начал подозревать, что в Майренбурге не
так уж и много увеселений для публики, как мне представлялось сначала. Я
разглядел проституточек из борделя миссис Слайней,- смотрелись они весьма
респектабельно, как благородные дамы из beau-monde, в шляпках с вуалями и
дорогих шалях,-они бы вполне сошли за титулованных леди, если бы не
смущенные взгляды некоторых джентльменов, которые трясли головами, когда
жены их принимались настойчиво расспрашивать насчет сего необычного, прямо
скажем, скопления дам, явившихся на люди без сопровождения кавалеров. Тут
купол воздушного шара дернулся и, развернувшись уже окончательно, рванулся
ввысь, но веревки, натянувшись как струны, сдержали его устремленный порыв.
А под шаром качалась гондола,- зеленая, алая, золотая, белая и
голубая,-точно какой-нибудь мифический зверь, пойманный в сети.
  
  Сент-Одран быстро проверил веревки, чтобы убедиться, что все они
закреплены хорошо, и поклонился почтеннейшей публике на манер укротителя
львов, завершившего благополучно какой-то особенно дерзкий трюк. Шелковый
купол вознесся над головою моею, и я, подобно зрителям на городской стене,
замер в благоговении. Я даже представить себе не мог, что на свете бывают
вещи таких исполинских размеров. С целое здание! Шар сверкал в бледном
свете зимнего солнца, переливаясь зелеными, алыми и золотыми бликами.
  
  У меня было такое чувство, что я стал свидетелем подлинного чуда, и я
проникся искренним уважением к Сент-Одрану, в котором увидел уже не
очаровательного негодяя, надувающего доверчивых простаков, но инженерного
гения, поскольку действительно очень немногим удавалось овладеть
технологией, разработанной злополучными Монгольфье (один из которых был уже
мертв к тому времени, а второй продолжал еще "наслаждаться" немилостью
революционного правительства Франции, которое прочно связало имя его с
королем, ибо Людовик ему покровительствовал). Потом меня вдруг переполнило
чувство гордости за родимый свой край, тоже внесший свой вклад в
осуществление этого чуда, ибо Монгольфье всегда весьма высоко отзывались о
работах Альберта Саксонского, монаха, жившего в 14 веке, чей трактат о
воздушных полетах вдохновил их и побудил заняться собственными в этой
области экспериментами. А с Альберта Саксонского, согласно семейным нашим
преданиям, начался род фон Беков.
  
  Сент-Одран весь извертелся: то снимал шляпу, принимая аплодисменты
зрителей, то кланялся по сторонам, то проверял механизм, то дергал колышки,
за которые крепилась веревка, долженствующая удержать шар в полете,-потом
он повернулся и подал мне знак.
  
  В гондоле хватило бы места, как минимум, четверым, но Шустера мне
соблазнить не удалось. Он лишь попятился, побледнев от ужаса. Я улыбнулся
и, похлопав его по плечу, поспешил присоединиться к Сент-Одрану, который
ждал меня у веревочной лестницы. Шотландец посмеивался, весьма довольный
собою. Я с энтузиазмом пожал ему руку. Над головою у нас сверкал,
устремляясь вверх, шелковый купол. Колеснице Донара пора уже отправляться в
полет-встретить завтрашний рассвет!
  
  Сент-Одран первым поднялся по раскачивающейся веревочной лестнице. Я
последовал за ним, стараясь скопировать быстрые и проворные движения
шевалье; и пусть у меня выходило весьма неловко, мне все-таки удалось не
посрамить себя и, кое-как удержав равновесие, забраться в гондолу, которая,
как мне представлялось, должна была походить изнутри на огромную лодку,
качающуюся на волнах, но оказалась на удивление устойчивой. Она вообще мало
чем напоминала кабину воздушного корабля! Под сидением я заметил большую
корзину с крышкой, какие обычно берут на пикник, имелись здесь также книги
в стеклянном ларе; какие-то научные приборы, пледы, стеганые одеяла,
одежда, оружие,-все содержимое, вероятно, его фургона, аккуратно уложенное
и закрепленное. Когда я влезал, Сент-Одран отошел в дальний конец кабины,
чтобы ее должным образом сбалансировать. Корма воздушного нашего судна
снаряжена была огромным веслом наряду с внушительных размеров мехами и даже
якорем, что придавало всей этой штуковине некое пародийное сходство с
морским кораблем.
  
  - Отпускайте!-крикнул Сент-Одран паренькам внизу, и я почувствовал легкий
толчок, но-никакого ощущения полета, так что я рассудил, что мы пока еще не
поднимаемся. И только когда я заглянул через край гондолы и увидел, как
земля уносится вниз с ужасающей скоростью, я понял, что мы возносимся
ввысь, и не сдержал изумленного вскрика. Желудок мой перевернулся, и меня
чуть не стошнило. Но я быстро пришел в себя и уже мог смотреть вниз, не
испытывая головокружения.
  
  Минуты через две, когда шар наш поднялся на высоту в сотни три футов, мне
открылся изумительный вид на городскую стену и улочки Майренбурга; я видел
белые лица людей,-такие маленькие, если смотреть на них с высоты,-все
запрокинутые к небу. Можно только представить себе, какое могущество ощущал
бы человек, командующий большим кораблем, о котором мечтал Сент-Одран. С
одною пушкой и командою удальцов на борту он смог бы добиться большего, чем
иная армия. Тут мне пришла в голову мысль о воздушном пиратстве. Можно было
бы захватить целый город подобно тому, как флибустьеры Высоких Морей
захватывают галеоны!
  
  Быть может, то было неблагородное переживание, но, признаюсь, я себя
ощущал этаким полубогом, по меньшей мере, когда мы с Сент-Одраном стояли
словно бы на балконе Дворца Небес, а снизу до нас доносился ликующий рев
толпы. Вот я-Меркурий, а вот-Чернобород! Ничто не может противостоять
воздушному флоту, закрепившемуся на высоте и сыплющему бутыли, а то и целые
бочки с порохом на крыши домов. Под предводительством какого-нибудь нового
Атиллы, какого-нибудь Бича Божьего, несущего миру огонь очищения, - который
придет не с Востока, а из царства самих Небес,-мировая революция
действительно станет возможной! Ибо вот оно-орудие неумолимого правосудия и
бесконечного разрушения!
  
  Тогдашние мои раздумья наводят на мысль, что мой первый подъем на
воздушном шаре,-на высоту в триста футов, то есть насколько позволяла длина
удерживающей веревки,-помог мне впервые осознать в полной мере, что мир
поменял радикально курс своего развития, и теперь человеческие теории и
мечты могут действительно воплотиться в реальность. И не умозрительным
убеждением или же недостижимым образцом, но средствами техники и механики!
Мы стоим на пороге нового тысячелетия, в котором господство наше над миром
природы будет множиться и набирать силу. Погода и все элементы стихий
станут подвластны воле человека, которому предстоит еще обрести власть и
над собственной уязвимой чувствительностью силою вулканического гипнотизма,
если не силою своей воли.
  
  Опьяненный наплывом подобных мудрствований и ощущений, я опять помахал
рукой этим маленьким, запрокинутым в небо лицам. Сент-Одран тем временем
распускал разноцветные флаги, точно какой-нибудь ловкий фокусник.
Благосклонный читатель, должно быть, заметил иронию тогдашнего моего
положения. Мне представлялось, что я- настоящий владыка воздуха,
принимающий восхищение толпы,-восстань сам Фредерик Прусский из мертвых,
сие чудесное воскрешение, я уверен, произвело бы на них меньшее
впечатление,-я, поднятый в воздух, как мне представлялось тогда,
отдаленными воплями ликования и преисполненный незаслуженной, если по
правде сказать, гордыни, в то время как я был простым пассажиром, с важным
видом стоящим на деревянной платформе, что удерживается на высоте какими-то
несколькими квадратными ярдами шелка, небольшим количеством горячего
воздуха и, что самое знаменательное, приложением научной теории, что
зародилась четыре столетия назад. Я был весьма горд и доволен собою, точно
символ (пусть-лишь для себя) грядущего завоевания, но не земель и народов,
а целого мира интеллекта и духа, хотя в то же самое время, глядя в
ближайшее будущее, я прозревал несметные сокровища, монеты из золота и
серебра, коие выплатят нам как дань. Нам, пророкам, предрекшим торжество (и
торгашество) этого восходящего века науки... и вот, облеченный такою
ответственностью перед всем, может быть, человечеством, я дал согласие
участвовать в жульничестве и обмане, мошеннической трюке6 дутом предприятии
самого низменного пошиба! Кажется, я наконец-то открыл для себя секрет
финансового процветания: как, сохраняя идеалистические свои устремления,
без особенных противоречий с сими устремлениями заработать немалые барыши.
  Будущее не за Царством Природы Руссо и даже не за Утопией Пейна. Будущее
создадут люди, которые трудятся в чугунолитейных цехах, отливая в плоти
металла мечты Аркрайта, Смейтона, Уатта, Тревитика и остальных инженеров,
которые станут для века грядущего, девятнадцатого, тем же, кем были для
нашего восемнадцатого столетия Вольтер, Берк и Кант. Здесь я прервал
размышления свои и обратился к ликующему своему компаньону с вопросам,
когда мы собираемся возвращаться на землю.
  
  Шевалье почесал затылок, обозрел горизонт, послюнявив палец, подставил
его под ветер, шагнул к краю гондолы, неожиданно пошатнулся,-отчего
задрожал весь корабль,-извинился, когда я вцепился в какую-то веревку,
чтобы удержать равновесие, уставился задумчиво в темнеющее небо, изучил
горы на западном горизонте, провел рукой по подбородку, нахмурился,
поглядев на часы, потеребил пальцами ворот рубахи, постучал каблуком по
доскам пола и пожал плечами.
  
  - Все зависит, капитан, от погоды.
  
  Похоже, нам нужно было дождаться, пока воздух в шаре не остынет и мы не
начнем постепенно снижаться. Шевалье, пребывающий в некотором недоумении,
начал оправдываться в том смысле, что он знает не один верный способ,
позволяющий контролировать высоту воздушного корабля, но у него не было
времени подготовить к сегодняшней демонстрации все необходимое снаряжение.
Он также пообещал, что объяснит мне все это поподробнее, когда мы спустимся
на землю.
  
  Таким образом, мне выпал случай увидеть потрясающий заход солнца с борта
воздушного корабля. В сумеречном небе чисто и ярко засияли звезды. Студеный
ветер пригнал облака. Пошел снег. Постепенно, дюйм за дюймом, корабль наш
опускался вниз... и вот мы выбрались наконец из гондолы и ступили на
твердую землю, где нас встретили сержант Шустер, двое замерзших мальчишек,
их шелудивый пудель, разобиженные солдатики милиционного войска, какая-то
старуха, желавшая уступить нам по сходной цене амулет против хищных птиц, и
худой длинноносый клерк из компании, как он представился, Ойхенгейма,
Плейшнера и Паляски.
  
  - Мы едва там не заиндевели, сударь,-проговорил шевалье, растирая руки.-У
вас очень спешное дело?
  
  - У нас адвокатская практика, сударь,-проговорил клерк, а когда
Сент-Одран в недоумении уставился на него, поспешил пояснить:-Легальная
практика, сударь. Закон, знаете ли.
  Мы-адвокаты, законоведы!
  
  - Ну да.-Сент-Одран прямо-таки агрессивно выхватил у него из рук
предложенную визитную карточку и сощурился в бледном свете от жаровни,
огонь которой все то время, что мы провели наверху, поддерживался
солдатами-стражниками, явно заботящимися о своих удобствах.-Слишком темно,
чтобы читать. Судебный исполнитель, да? Вы нам оставьте карточку.
  
  - Завтра в десять утра вас ждут, сударь,-пробормотал озадаченный
клерк.-Насколько я понял, весьма для вас выгодное предложение.
  
  - Выгодное, говорите?-Манеры шевалье изменились мгновенно. Обняв нас с
  Шустером за плечи, он вперил задумчивый взгляд в
кружевной силуэт Майренбурга. Луна поднялась уже высоко. Сент-Одран тихо
  шепнул мне:-Клюнуло, я уверен. Вы только
молчите.-А потом громко добавил:-Пойдемте, друзья, и отпразднуем наш успех
чаркой-другою вина.
  
  Клерк, окончательно сбитый с толку, простонал из темноты:
  
  - Так вы, сударь, придете?
  
  Шевалье выдержал паузу. Он был напыщен и важен. Он был прямо-таки
надменен.
  
  - Хорошо. Стало быть, завтра. Но только в одиннадцать.-Он словно бы
увещевал невоспитанного дитятю.
  
  - В одиннадцать, сударь. Да, сударь.
  
  За спиною у нас купол воздушного шара, охраняемого теперь только
мальчишками, качался, потрескивал и вздыхал, морщась и пузырясь, постепенно
сдуваясь.
  
  - Тут все дело в нагрузке и противовесах,-пустился вдруг в объяснения
Сент-Одран,-да и в обычном балласте тоже. Если бы шар у нас был побольше
или, к примеру, гондола была из металла, то нам бы пришлось брать с собою
жаровню и качать в шар горячий воздух по мере надобности... понимаете,
чтобы удерживать его в воздухе. Но сегодня в том не было необходимости. Мы
просто поднялись, для облегчения использовали балласт, а потом, когда
воздух остыл, опустились. Ну что вы скажете, фон Бек? Вам понравилось? Мы
будем сотрудничать?
  
  - Мы уже все решили, сударь. Но я, признаться, до сих пор еще не пойму,
чем я могу быть полезным для вашего предприятия.
  
  - Полезным? Черт возьми, да вы просто незаменимы! Кто даст наличные
день