бираюсь. Хоть в простолюдинах, хоть в
аристократах. Не было у мальчика на Слове версальских сокровищниц.
   -- Допустим.  А  книга?  Что за книгу он прятал?  Букварь с  цветными
картинками?  Роман Дюма о Золотых Подковах?  Сочинения мурзы Толстого? А
если --  тайные книги Дома, где знания хранятся? О том, например, как из
железа такие вот клинки ковать!  О  военных планах Державы,  об интригах
политических,  о подлинных родословных...  Ты пойми,  вор, не то дорого,
что в руки взять можно. Знания -- они всего дороже!
   Нико замолчал.  Выдул одним глотком коньяк, и даже заесть не подумал.
Уставился на меня покрасневшими глазами:
   -- Вот в  чем твоя беда,  Ильмар-вор.  У тебя одна мысль была --  как
убежать. А надо наперед думать. Не только то хватать, без чего с каторги
не уйти, но и то, что дальше понадобится.
   Прав он был. Во всем прав. Едва я узнал, что за мальчишкой на Острова
план„р послали,  да линкор с  десантом преторианским --  сразу надо было
брать его за  грудки,  кинжал к  горлу,  да и  пытать Слово.  Сказал бы,
никуда не  делся.  И  со своего Слова все бы отдал.  Пусть бы пропадал я
сейчас... но не зазря.
   -- А может,  ты узнал Слово?  А?  --  Нико подался вперед, и на миг в
уставших от жизни глазах вспыхнул молодой огонь. -- Ильмар, мальчик мой,
скажи!  Если  ты  у  принца Слово выпытал,  да  и  зарыл высокородного в
песок...  Ильмар,  пойми,  такой кусок одному не проглотить.  А  я  тебе
пригожусь. Вместе решим, что делать... вместе удачу за хвост схватим...
   -- Нико, да как мне тебя убедить? Не знаю я Слова! Что же я, душегуб,
пытать товарища по каторге? Да еще и мальчишку!
   -- Добрый человек от  душегуба тем отличается,  что из-за  мелочей не
зверствует,  --  отрезал Нико.  --  А  тут не мелочи.  Эх,  что ж ты так
оплошал, Ильмар...
   Все-таки он мне поверил.
   -- Нико,  я  к тебе за советом пришел,  а не упреки выслушивать.  Что
сглупил -- сам знаю. Подскажи, что теперь делать?
   Старик и впрямь задумался.
   -- Что?  Сказал бы -- в глуши спрячься, только охота такая идет... не
поможет.  Наоборот,  в  малом городке на виду будешь.  Из Державы уходи,
Ильмар!  В Руссийское Ханство,  в Китай, в колонии, в африканские земли.
Трудно это теперь, но кто знает?
   -- А дальше?  Велишь по чужим землям скитаться? Среди дикарей, что до
сих пор железа не знают, жить, -- ракушки воровать и ножи костяные?
   -- Все  лучше смерти.  Да  и  незачем тебе всю жизнь на  чужбине горе
мыкать,  Ильмар.  Как поймают принца,  так до тебя никому дела не будет.
Выждешь год, другой, вернешься. Под другим именем заживешь.
   -- Прост твой совет.
   -- Советы не сложностью меряют, а пользой.
   -- Может, еще что скажешь, Нико?
   Старик посмотрел в потолок,  на роскошную,  никогда на моей памяти не
зажигавшуюся, люстру.
   -- Будь осторожней лисы, Ильмар. Никому не верь. Никому.
   Я почесал в ухе, разглядывая Нико. Был он предельно серьезен.
   -- Спасибо,  старик.  Знаешь,  задержался я у тебя.  Расплатись, да и
пойду потихоньку.
   Нико крякнул.
   -- Триста марок у  меня не  наберется,  прямо так,  с  ходу.  Вечером
зайдешь...
   -- Да ты что,  Нико,  и впрямь меня дураком счел?  -- поразился я. --
Сам  говоришь,  что  доносить пойдешь,  призываешь не  верить  никому...
Давай, потряси заначки.
   Нико достал кошелек,  картинно опрокинул над столом.  Высыпалось пять
десятимарочных.
   -- Все, Ильмар.
   -- Тогда давай решать, чем долг погасишь.
   Нико насупился. Бросил с обидой:
   -- Дряхлого человека каждый ограбить норовит...
   -- Нико,  ты себя честно ведешь.  И  я  тебя не обижу...  мало ли как
сложится?
   Мы уставились друг на друга.
   -- Возьми коньяка дорогого, -- предложил старик. Денег у него видно и
впрямь не было, иначе бы он своими драгоценными запасами не пожертвовал.
   -- Я  не на вечеринку собрался,  Нико.  Знаешь что...  давай я  твоим
пулевиком долг возьму.
   -- Опомнись, он пять сотен стоит!
   -- Да врешь,  что пять... Жив буду, от погони уйду, так расплачусь. Я
долги возвращаю.  А схватят меня --  скажешь,  что пулевик я силой взял,
его тебе вернут. Он же законный, верно? Разрешение есть?
   Нико размышлял.  Ему не  в  первый раз было затевать опасные игры,  в
надежде на крупный выигрыш. Потом старик вытащил из-под столешницы левую
руку  с  зажатым пулевиком.  И  впрямь хороший,  многозарядный,  таких я
раньше вблизи и не видел...
   -- Ого...
   -- Знаешь, как пользоваться?
   Я покачал головой.
   -- Отводишь   курок...    спусковой   крючок   нажимаешь...   барабан
проворачивается сам,  каждый  раз  новый  патрон подставляет...  Тут  их
шесть, в барабане.
   Осторожно приняв оружие,  я  спрятал его во  внутренний карман плаща.
Разберусь. Спросил:
   -- Как такое добыл? Многозарядники только аристократом положены.
   -- По персональному разрешению Дома,  --  сказал Нико. -- За спасение
баронессы Греты от бандитского нападения.
   Эту историю я  смутно помнил.  И  даже догадывался,  что наглый налет
душегубцев на  высокородную даму был организован самим Нико.  Рискнул он
тогда -- останься бандиты в живых, или успей убить баронессу, хозяину бы
не  поздоровилось.  Но  все вышло складно...  два дурака навеки уснули с
железом в  горле,  а благодарность спасенной женщины была беспредельной.
Поговаривали,  что Нико за свой "подвиг" получит дворянство.  С титулом,
видно, не выгорело. А вот многозарядный пулевик старику дозволили.
   -- Спасибо, Нико. Пойду я.
   -- Подожди, -- старик поднялся. Вздохнул, оглянулся, будто примеряясь
к стоящему сзади креслу. -- Ударь по лицу. Так, чтобы след остался.
   -- Если меня схватят, -- сказал я, -- скажу, что ты дрался как лев.
   -- Лучше застрелись, если схватят, -- хмуро сказал Нико. -- Давай, не
тяни...
   Я  примерился,  и  ударил.  Так,  чтобы  разбить в  кровь губы.  Нико
всплеснул руками и рухнул в кресло.
   -- Нормально? -- спросил я.
   Открыв один  глаз старик злобно посмотрел на  меня,  сплюнул красным,
процедил:
   -- Даже слишком...
   Мне  вдруг стало смешно,  и  вся  расписанная Нико охота по  мою душу
показалась мелкой  и  несерьезной.  В  первый раз,  что  ли,  от  стражи
уходить?
   Накинув не успевший просохнуть плащ,  я вышел из кабинета,  притворил
дверь,  спустился в зал.  Публика за это время успела вся поменяться,  и
стало ее поменьше.
   Нет,  не стану я из Державы бежать. Сейчас на дилижанс, да и подальше
от веселого города Амстердама. Есть у меня товарищи и понадежнее старого
Нико.  И в Париже, и в Нюрнберге, и в Брюсселе, и в Генте. Найдется, где
переждать, пока стража схватит Марка и закончит свою возню...
   За  стойкой стоял  новый  вийнмайстер.  Совсем  молодой парень,  и  с
бутылками он  возился не очень умело,  хоть и  старательно.  С  чего это
вдруг посреди дня сменились...
   В груди возник холодок.
   Нико не из тех,  кто все добро на одну карту ставит. Может он и решил
мне  помочь.  Только  при  любом  раскладе старый хитрец в  проигрыше не
останется.
   Я торопливо пошел к дверям на кухню.  Оттолкнул официантку --  девица
незнакомая,  что-то вслед сказала просительно, но я внимания не обратил.
Ворвался в зал,  где пятеро поваров с едой управлялись.  Кухня огромная,
богатая,  котлы и  кастрюли чугунные,  ножи стальные почти без  пригляда
лежат...
   -- Эй,  добрый господин,  сюда ходить не велено!  --  крикнул один из
поваров.  Из угла появился охранник:  правильно,  кто же такое место без
надзора оставит?  Двое поварят,  близняшки, с любопытством уставились на
меня,  а повар помладше перехватил нож, которым только что овощи крошил.
Умело перехватил,  не зря на стене кухни деревянная мишень висит, вся по
центру истыканная...
   -- Мне  надо  пройти на  Кайзерсграхт!  --  резко ответил я,  пытаясь
говорить в той манере,  что у Марка замечательно получалось.  Решат, что
высокородный дурью мается, пропустят...
   -- Через зал,  уважаемый,  --  сказал охранник.  Слегка из  ножен меч
потянул.  Меч  плохой,  дешевый,  и  сам  охранник разжирел на  дармовых
харчах,  только не в нем опасность. Как полетят ножи поварские через всю
кухню -- конец мне.
   -- Господин Нико  велел  мне  выйти  на  набережную через  кухню!  --
возмущенно сказал я.  Уж  если за  высокородного не  сойду,  так хоть за
одного  из  тайных  посетителей  хозяина.   Не  дураки  же  они,  должны
подозревать, что старик Нико всякими делами занимается.
   Прислуга и впрямь замялась.  В тишине, нарушаемой лишь шипением сока,
капающего на огонь с жарящегося окорока,  я пошел через кухню.  Стражник
неохотно  отступил,   освобождая  дорогу  к  двери.   Видно  то,  что  я
безошибочно ориентировался в помещении, внушило доверие к моим словам.
   Повар,  первым  меня  заметивший,  пожал  плечами  и  отвесил оплеуху
мальчишке-поваренку. Тот опрометью бросился крутить вертел.
   Все. Пронесло. Решили не связываться.
   Я  прошел через две  комнатки,  где переодевались повара и  хранилась
какая-то утварь.  Охранник молча следовал за мной,  приглядывал, чтобы я
ничего не своровал.
   Эх, мужик, орлы мух не ловят...
   -- Счастливо, -- бросил я, выходя.
   -- Счастливо,  уважаемый,  --  неохотно отозвался охранник,  закрывая
дверь за  моей  спиной.  Громыхнул засов.  Я  стоял в  грязненьком узком
переулке,  выходящем на  канал.  Никого  здесь  не  было,  пованивало от
кухонных отбросов в  деревянных бочках,  видно,  не вывезенных накануне.
Непорядок, в вольном городе Амстердаме за чистотой следят бдительно.
   Может я и зря задергался.  Вийнмайстер мог и в сортир отойти.  Только
лучше остерегусь -- здоровее буду.


   Глава вторая,  в которой я начинаю паниковать,  и как выясняется,  не
зря.

   Кайзерсграхт --  место  тихое,  мирное.  Здесь живут богатые бюргеры,
лишь  изредка среди  купеческих лавок гостиницы небольшие попадаются.  Я
прошел по набережной,  оглядываясь на здание ресторана, пока оно из вида
не скрылось.
   Зря волновался, видно.
   По мостику -- изящному, мощеному белым камнем, я перешел через канал.
Постоял в раздумье,  решая,  сразу ли податься к станции дилижансов, или
позволить себе хороший ужин.  В "Оленьем Роге" мне поесть не удалось, но
можно в другие места наведаться.  В такие,  где беглого каторжника никак
ждать не станут,  в  "Медный шпиль" или в  "Давид и Голиаф".  Много есть
приятных заведений в вольном городе.
   Народу вокруг было  негусто.  Плохая погода всех по  домам разогнала,
что ли? Стояли на набережной отец с сыном-подростком -- оба краснощекие,
плотные,  в  плотных  куртках  и  зееландских дождевых  шапках.  Кормили
плавающих в  канале уток,  кидая  куски  белой булки с  сосредоточенным,
серьезным видом. Утки жрали хлеб лениво, даже их прожорливости наступает
предел.   Сытый  город,  благодушный.  Тут  даже  нищие  истощенными  не
выглядят.  Вот в  той же Лузитании --  вроде бы и климат благодатный,  и
земля родит щедрее, а поглядишь по сторонам -- нищета нищетой.
   Почему вот  так  странно все  устроено?  В  краях,  где человеку жить
должно быть легко и приятно, люди с голода пухнут, бедствуют. А здесь --
преуспевают,  Дом хвалят с  утра до вечера.  И  ведь не только в Державе
так,  в  африканских странах,  где вообще,  по слухам,  рай земной,  все
цветет и  плодоносит круглый год,  --  там  как  была в  древние времена
дикость,  так и осталась.  Бегают голозадые негры, лопают друг друга, да
еще и цивилизации противятся...
   Может человеку не должно быть в жизни легко?  Когда привыкает он, что
каждая пальма плодами увешена и  спать  можно  под  открытым небом,  так
сразу воля теряется.  Вместо труда терпеливого,  что Искупитель завещал,
привыкают на случай надеяться.
   Хотя все равно не понять...  вот Китай, уж на что люди трудолюбивые и
умные,  таких вещей навыдумывали,  что в нашей Державе до сих пор нет, а
тоже -- полстраны голытьба...
   Бюргеры птиц докормили, отряхнули руки, да и пошли вдоль канала. Отец
трубку достал,  сынок со спичками засуетился,  огонь поднес. Вот жизнь у
людей безмятежная... завидно мне, или нет?
   Нет, наверное. Я бы от скуки помер.
   Лучше уж по краю ходить, чем со скуки уточек хлебом откармливать.
   С этой мыслью я двинулся --  так,  без цели особенной,  не слишком-то
таясь и  не  спеша.  Прошел по  Волвенстраат,  вышел на  другой канал --
Херенграхт,  где дома были еще выше,  иные с золочеными шпилями.  Гордые
купцы и  на  железные небось не поскупились бы гордыни ради,  да ведь не
сберечь,  не устеречь железный-то шпиль...  В этих местах и людей гуляло
побольше. Встретился богатый русский, с двумя некрасивыми, тощими женами
и  одним мордоворотом-охранником,  за ними следом карманник крался --  я
наметанным глазом сразу увидел.  Вряд ли что сопрет, русский, похоже, из
их аристократов, все ценное на Слове держит, да и охранник-татарин даром
что невысок да плотен,  а движения ловкие,  взгляд цепкий,  живо отсечет
чужую ручонку кривой саблей...
   Ладно, это их игры, мне они безразличны.
   Потом навстречу стайка девиц попалась,  не из простолюдинок,  и не из
гулящих,  а молоденькие бюргерские дочки.  Из женской гимназии,. небось,
возвращаются.  Вон  и  охранники  сзади,  двое,  с  суровыми  лицами,  с
короткими,   обтянутыми  свиной  кожей  дубинками,  удобными  в  уличных
стычках.  Лица постные,  а глаза нет-нет,  да и стрельнут по девицам, по
тугим попкам,  по  крепким икрам в  теплых чулках.  К  этим  стражам еще
одного надо приставить, чтобы за ними присматривал...
   Нет.  Что-то  я  совсем  расслабился.  Будто  пытаюсь из  головы  все
сказанное  Нико  вытрясти,   убедить  себя,   что  ничего  страшного  не
происходит. Сейчас перекусить поплотнее -- да и в путь.
   Я  поплутал чуть по узким улочкам,  перешел еще один канал,  вроде бы
Сингел,  и направился к площади Дам, к ресторану "Давид и Голиаф", месту
в  Амстердаме известному и  популярному.  Там,  конечно,  всегда хватает
офицеров армии и стражи,  морских капитанов, просто аристократов. Но как
раз  в   таком  месте  никто  и  не  подумает  в  посетителе  каторжника
подозревать.
   Как  ты  говорил,  мальчик высокородный?  Лиса  от  собаки  в  конуру
спряталась? Так и поступлю...
   Здесь цены были еще  повыше,  чем  в  "Оленьем Роге".  И  само здание
побогаче,  внутри на  цепях люстры висят,  поверить трудно,  железные --
искусной ковки, с керосиновыми лампами.
   А  само название --  "Давид и  Голиаф",  возникло от  статуй,  внутри
установленных.
   Сдал я  плащ слуге,  запоздало сообразив,  что в кармане пулевик.  Да
ладно,  не рискнет слуга в таком месте по карманам шарить. Прошел в зал,
подбежала  девушка-прислуга,  хорошенькая,  если  на  лицо  не  глядеть,
провела к свободному столику. Прямо между скульптурами.
   Козырное место. То ли случайно освободилось, то ли вид у меня стал уж
совсем  благопристойный.  Сел  я,  вполуха  щебетание девушки слушая  --
сегодня у них лосось удался, да и вся остальная рыба, а вот перепелки не
очень, хотя если господин пожелает...
   Скульптуры были мраморные.  Старые,  деревянные,  при пожаре сгорели,
тогда дед нынешнего хозяина и  заказал великому Торвальдсену новые.  Тот
еще не во славе был, но таланта ему всегда хватало.
   Давид  стоял,  опустив  пращу,  улыбаясь уголками рта.  Скульптор все
передал --  и молодость безусого лица,  и небрежную ловкость обнаженного
тела,  и  хищный прищур глаз.  Давид был  красив,  зол и  красив,  как в
преданиях.
   А  Голиаф  уже  упал  на  одно  колено.  Могучий мужчина в  доспехах,
вышедший на честный бой,  и сраженный подлым ударом в висок. На простом,
бесхитростном лице застыла мука и  удивление,  он еще пытался подняться,
но  ноги не  держали.  Только Голиаф все  равно вставал,  каменные мышцы
вздувались как канаты,  и жизнь,  которой в камне нет и не было никогда,
опаляла  любого,  взглянувшего  на  сраженного  воина.  Казалось  --  он
все-таки  встанет.   Дойдет  до  Давида,   который  со  страху  повторно
окаменеет, да и опустит тяжелый кулак на кудрявую голову...
   Великие скульптуры.  Великий скульптор.  Я знал,  за эту пару хозяину
ресторана  немалые  деньги  предлагали.   Еще   два  ресторана  смог  бы
открыть...  только что  же  он,  дурак,  сук под собой рубить?  На  этих
скульптурах,  на  могучем бойце,  умирающем,  но рвущимся в  бой,  и  на
насмешливом юнце,  зло  глядящем на  дело  своих рук,  вся  популярность
ресторана держится.  Конечно и  кухня хороша,  но  мало  ли  где  вкусно
кормят...
   Будь  хозяин  ресторана из  простых,  рано  или  поздно  отобрали  бы
скульптуры.  Но  он  и  сам был аристократ,  барон захудалый,  но  Слово
знающий,  и в Дом вхожий. А что ресторацией занимался -- так это тяжелая
судьбы вынудила, это еще не позор...
   -- Да,  господин?  --  терпеливо повторила девушка.  Я сообразил, что
минуты  три  уже  пялюсь  на  скульптуры,   не  делая  заказа.  Виновато
улыбнулся:
   -- Каждый раз любуюсь...
   Девушка кивнула,  украдкой кидая взгляд на  скульптуры.  Ей  они тоже
нравились.  Интересно,  кто больше, мужественный Голиаф или женоподобный
красавчик Давид?
   -- Принесите финскую праздничную закуску,--  начал  я.  --  Потом  --
лосося в красном вине --  именно в красном, ваш повар этот рецепт знает.
Кофе крепкий.  Сейчас -- молодое белое, лучше из южных провинций, к кофе
-- хороший коньяк.
   Девушка кивнула, озарилась довольной, неподдельной улыбкой. Заказ был
хороший, дорогой, значит и ей на чай перепадет немало.
   Я остался наедине с Голиафом и его убийцей.
   Понимаю я тебя,  ох как понимаю! Ты от сопляка Давида беды не ждал. Я
-- от  мальчишки Марка.  Только мне еще тяжелее,  я  ведь его уже другом
считал. К купцам в подмастерья собирался пристроить... дурак, дурак...
   Зал  постепенно наполнялся.  Подходили люди,  мужчины  в  костюмах от
хороших портных,  женщины в драгоценностях.  Стареющая,  но еще красивая
дама в  сопровождении молодого жиголо щеголяла железной цепью толщиной в
мизинец.  Цепь была в  благородной рже,  а сверху отлакирована.  То ли и
впрямь древняя, то ли нарочно водой раненая. Этого я не люблю, железо не
для того дано, чтобы на женских шейках умирать.
   А вот и мой заказ поспел...
   Финская закуска была  блюдом дорогим,  но  оно  того  стоило.  Нежная
селедочка,  порезанная кусочками,  лучок,  ржаной хлеб, вареная в кожуре
картошка, маленькая рюмка -- стопка, как русские называют, с водкой.
   Сервировалось все это на целом листе свежей газеты.  В  этом половина
цены и была.  Есть полагалось руками,  потому вместе с закуской принесли
две чаши с водой, для омовения рук до, и для споласкивания после.
   Я потихоньку еду смаковал, потом рюмку опрокинул. Не коньяк, конечно.
Но  пить  можно.  А  народ все  прибывал,  вскоре уже  и  пускать в  зал
перестали.  Удачно я пришел.  Сидишь в тепле, в окружении искусства, ешь
дорогие блюда,  мимоходом газету проглядываешь. Что мне Держава, что мне
злая стража!
   Подошли  несколько аристократов.  Им,  конечно,  место  нашлось.  Сам
хозяин появился,  без подобострастности --  ровня,  как никак, но все же
вышел,  встретил,  поручкался,  дамам плечики поцеловал,  по  италийской
моде.
   А  я  все  газету  читал.  Мне  уже  и  лосося принесли --  правильно
сделанного,  мало где умеют лосося в  красном вине тушить.  А я увлекся.
Когда-то  газеты совсем дорого стоили,  только аристократам по  карману,
неблагородным  --  глашатаи  да  менестрели  оставались.  Сейчас-то  все
продвинулось,  печатные машины в  каждом большом городе стоят,  почтовые
голуби новости разносят,  теперь вот  через всю  Державу тянут все новые
линии  телеграфных башен.  Профессия  газетчика теперь  уважаемая,  даже
младшие дети аристократов в репортеры идут...  Тьфу ты,  пакость, ну их,
этих младших сынков и младших принцев!
   Писали о  разном.  О  театральных премьерах,  о том,  что в столичной
Гран-Опера  применили  паровую  машинерию,   вращающую  сцену  вместе  с
актерами,  пускающую дымы,  издающую  звуки.  Расписали постройку нового
линкора,  к