имаешь...
   Бывший лекарь Дома вздохнул:
   -- Я, моряк, жизнь провел, высокородным в такие места заглядывая, где
аристократ от крестьянина не отличается. Служил верой и правдой. Получил
в  награду титул глупый...  малое содержание,  и повеление жить вдали от
городов.  Чтобы меньше болтал,  значит.  Ничего,  жив и ладно. Зато могу
теперь поступать так,  как мне хочется, ни на кого не оглядываться. Мало
кого  могу  вспомнить добрым словом...  а  вот  принц Маркус --  славный
мальчик.   Не  хочу  я,  чтобы  с  ним  беда  случилась...  Удачи  тебе,
Марсель-моряк.
   -- Ладно уж, Жан-лекарь...
   -- Хорошо.  Удачи  тебе,  Ильмар-вор.  Если  не  зря  тебя  Скользким
прозвали, то и сам выпутаешься из беды, и другим горя не принесешь.
   -- Как же ты меня узнал, старик?
   -- Глаза надо иметь,  Ильмар...  Знаешь,  чем я двадцать лет при Доме
занимался?  Физиономии дамам улучшал.  Шрамы бретерам убирал.  Так  лица
правил,  что родная мать не узнает.  Может,  кто смотрит на портрет,  да
видит все по отдельности --  губы,  глаза, нос, скулы. А я не так... мне
надо настоящее лицо человеческое видеть, все наносное отбросить, понять,
где  и  что  править.  Так что не  бойся.  Вряд ли  кто еще по  газетным
портретам тебя узнает.
   -- Старик,  а ведь,  наверное,  это и правда знак свыше?  То, что я к
тебе забрел, что ты меня не застрелил, что совет дал...
   -- Это не  знак.  Если бы принц Маркус ко мне забрел,  если бы я  ему
совет дал -- то было бы чудом. А так -- случайность.
   -- Удачи тебе, барон.
   -- А тебе дороги легкой.
   Кивнул я старику, и зашагал к дороге.
   Знак -- не знак. Удача -- случайность.
   Вся жизнь из таких случайностей сложена.
   От дороги я  еще раз оглянулся.  Старик ковылял из курятника обратно,
бережно неся корзину перед собой.  Я помахал ему рукой,  но, кажется, он
уже не смотрел в мою сторону.

   Часа два я шел пешком.  Дорога слегка раскисла, и все равно идти было
куда легче, чем по жаре. И все это время я, не переставая, ругал себя.
   Ерунду я собираюсь делать.  Во-первых -- искать Марка в Миракулюсе --
занятие глупое и бесполезное.  Во-вторых -- пользы от этого все равно ни
на грош,  никаких гарантий,  что меня помилуют, приволоки я мальчишку за
шиворот в Дом... В-третьих -- все равно это гнусно.
   Нет. Пусть старик Жан не рассчитывает. Не пойду я по его наводке.
   Лучше  и  впрямь  в  чужих  землях  укроюсь.  В  Руссийском  Ханстве,
например. Не только мусульмане там живут, есть и храмы Сестры, и Церковь
Искупителя.  Пристроюсь потихоньку в  Москве или Киеве,  а  то и в самой
Казани. Сейчас время мирное, приживусь. И чем заняться найду -- говорят,
в руссийских землях древних языческих храмов и заброшенных городов -- не
счесть. Опять же Восток ближе, найду где себя приложить.
   Постепенно  идея  становилась  все  более  и  более  привлекательной.
Встреча с  бывшим лекарем словно отрезвила меня,  прогнала все  иллюзии.
Поживу в Руссии,  в Китае.  Год,  пять,  десять.  Ничего.  Потом может и
вернусь --  шум давно утихнет,  принц Марк уйдет в историю... или казнят
его, или запрут в тюрьме навечно.
   Решено. Отдохну денек в Лионе, потом доберусь до Парижа -- хоть это и
под самым носом у  Дома,  --  но  все ж  таки надо исхитриться,  открыть
тайник,  забрать припрятанное на черный день.  Потом, через Прагу, через
Варшаву --  в Киев.  Назовусь чужим именем, подмажу жадных чиновников --
они всюду продажные, это у них клеймо цеховое. Получу вид на жительство.
   У меня как-то прибавилось сил от этого решения.  Я успокоился,  а тут
еще  солнце согрело меня  окончательно.  И  даже  когда проезжающий мимо
дилижанс остановился,  и  кучер дружелюбно махнул рукой,  зовя к себе на
козлы, я это принял как должное.
   Вот такие знаки свыше я люблю!
   -- Далеко, морячок? -- спросил кучер. Пожилой человек, обстоятельный,
форма на нем не новая, но добротная. К фигурным завитушкам над кучерским
сиденьем  привязан  женский  платочек,  и  две  девчоночьих ленточки  --
амулеты,  родными данные.  Сразу видно --  у  такого не ветер в  голове,
работу свою знает и любит, но и дом для него -- место святое и важное.
   -- В Лион, папаша. К родным.
   -- В отпуск?
   -- Да.
   Из  дилижанса высунулось хмурое желчное лицо.  На  скверном галльском
человек спросил:
   -- Почему стоим, возница?
   Кучер взмахнул кнутом,  и лошади рванули,  даже не дождавшись щелчка,
словно исхитрялись смотреть назад из-под шор. Пассажир поспешно втянулся
внутрь.
   -- У меня брат моряком был,  --  сказал кучер.  -- Ходил на державном
корвете, двадцать лет службу нес. Сейчас-то он...
   Доканчивать историю про брата кучер не стал. Видимо служба на корвете
являлась самым достойным эпизодом его биографии.
   -- Зачем пешком идешь? -- неожиданно спросил он. -- Неужели проездных
бумаг не выдали?
   -- Выдали,  отец,  --  вздохнул я.  --  Ну... что-то я немного с цепи
сорвался, как сошел на берег.
   -- Потерял?
   -- Продал,  --  мрачно сказал я. -- Продал одному типу, за гроши. Вот
теперь, то пешком, то с добрым людьми...
   -- Нехорошо,  --  вздохнул кучер.  --  Это  ведь тебе Дом  бесплатный
проезд пожаловал, а ты его жулику отдал.
   Я  вспомнил  бесплатный проезд  на  каторжном  корабле  и  сокрушенно
опустил голову.
   -- Ладно,  дело молодое.  Только ты про это не болтай.  Мне-то что, а
другой может Страже на тебя сказать...
   Ловко пошарив рукой кучер вынул из-за спины флягу.
   -- Глотни.
   Вино было кислое, но я благодарно кивнул. Протянул флягу вознице.
   -- Разве что глоточек,  --  вздохнул тот. Приложился, вернул флягу на
место. -- Что-то ты носом клюешь. В лесу ночевал?
   -- Ага.
   -- Я так и понял. Тут места глухие, только сумасшедший барон у дороги
живет... Но не настолько сумасшедший, чтобы кого пустить ночевать.
   -- Барон?  -- изумился я. -- Да неужели? Он на меня пулевик выставил,
я и ушел, от греха подальше.
   -- Совсем с  катушек съехал...  Барон,  самый настоящий.  Не родовой,
правда, за какие-то заслуги ему титул пожаловали. Титул есть, земли нет.
Дряхлый уже.  Каждый  раз,  как  езжу,  жду,  что  вместо дома  пепелище
окажется -- или сам сгорит, или лихие люди прикончат...
   Я покивал. Рано или поздно что-то такое и впрямь случится.
   -- Если устал,  так переползай на крышу, -- предложил кучер. -- Вижу,
тебе не  до  болтовни.  Пассажиры все  важные,  никто третьим классом не
едет.
   -- Спасибо,  -- поблагодарил я. Ночевал-то я, конечно, не под кустом,
но, видно, напряжение было слишком сильно, и выспаться не удалось.
   По маленькой лесенке я  перебрался с козел на крышу дилижанса.  Люк в
полу был закрыт.  Я лег было на узкую деревянную скамейку,  потом понял,
что долго тут не удержусь,  и пристроился прямо на полу. Мы не гордые. И
в епископской карете можем ездить, и третьим классом, и пешком брести...
   Я посмотрел вверх -- и замер.
   Небо качалось надо мной,  чистое и прозрачное, с той осенней холодной
голубизной,  что бывает совсем недолго,  которую и  не  всегда углядишь.
Грустная, прощальная, уходящая чистота, живущая на грани тепла и холода.
Самые красивые в  мире  вещи --  хрупче стекла и  мимолетнее снежинки на
ладони.  Так вспыхивают искры угасающего костра,  в  который не  хочется
подбрасывать веток --  всему отмерен свой срок.  Так  проливается первый
весенний дождь,  вспыхивает над  землей радуга,  срывается увядший лист,
чертит небо зигзаг молнии.  Если хочешь, то найдешь эту красоту повсюду,
ежечасно, ежеминутно. Только тогда, наверное, станешь поэтом.
   Какой из меня поэт...
   А  все  таки  вряд  ли  кто  сможет поверить,  что  Ильмар Скользкий,
проползший сквозь все  преграды и  наполненную призраками тьму  в  нутро
египетской пирамиды,  миновавший и  падающие с  потолка камни,  и ложные
ходы,  и  открывающиеся под  ногами бездонные колодцы,  ушел  с  пустыми
руками из усыпальницы фараона. Не взял ничего из каменного мешка, потому
что  в  ослепительном свете,  впервые  за  тысячи  лет  озарившем склеп,
наполненный золотом,  медью  и  драгоценными камнями,  увидел  ту  самую
умирающую красоту, что нельзя трогать.
   Может потому и  миновало меня древнее проклятие,  сгубившее неведомой
египетской чахоткой других грабителей пирамид?
   Да, я такую красоту вижу редко, значит -- не поэт.
   Но  если уж  вижу --  то  останавливаюсь.  Вот барон-лекарь говорил о
знаке...  до  сих пор вздрагиваю,  как пойму,  что едва не получил заряд
картечи в лицо. А для меня такой знак не в давшем осечку пулевике, не во
внезапном озарении --  оно ведь может и с темной стороны Бога, с ледяных
адских пустынь, явится. Для меня такой знак -- мимолетная красота, в чем
бы  она  ни  была  --  в  блеске алмаза под  лучом  потайного фонаря,  в
кроваво-алых ягодах на  присыпанном снегом кусте,  в  человеческом слове
или жесте.  Или как сейчас -- в прозрачном, словно до Бога протянувшемся
небе,  с  редкими перышками облаков,  с  ползущей над  нами белой птицей
план„ра...
   -- Эй,  морячок, задери голову! -- крикнул кучер. -- Глянь, летун над
нами!
   Я поморщился,  его голос рвал очарование,  грубо, словно ржавая пила,
нарезающая дрова из алтаря заброшенного храма...
   -- Вижу...
   План„р  вдруг  дернулся,  ускоряя  полет.  За  ним  потянулась дымная
полоса.
   -- Храни,  Искупитель...  --  испуганно сказал  возница,  безжалостно
защелкал кнутом,  прибавил бранное слово.  --  Эй,  моряк,  чего он,  --
горит, что ли?
   Неужели и  я  был так высоко,  в  чистой дали,  пусть даже корчась от
страха --  но все равно,  паря между землей и небом?  Почему страх мешал
мне оглядеться, увидеть плывущий вокруг мир?
   -- Нет,  не горит,  летун толкач включил... торопится, или восходящий
поток ищет... Помолчи, ладно?
   Кучер замолчал.  Не обиженно,  а скорее с уважением.  Видно счел, что
морячок не так уж и прост, раз в план„рах разбирается.
   -- Далеко, высоко... -- прошептал я.
   Вот это -- мой знак. Только понять бы, что значит...
   Прощальная красота осеннего неба ушла.  Вернулась тряска, стук копыт,
холодный ветер, уносящийся вдаль план„р. Я закрыл глаза, и уснул.
   Потому мне и  не быть поэтом,  что я в один миг о красоте думаю,  а в
другой -- о бренном теле и всех его потребностях.

   Когда  дилижанс покатил по  лионской мостовой,  тряска  стала  совсем
невыносимой.  Я вынырнул из сна, но продолжал лежать, сумрачно размышляя
о  своей дурацкой натуре.  Надо,  надо бежать!  Решил ведь --  так  чего
сейчас придумывать всякие отговорки?
   Дилижанс вкатился под  исполинский козырек  из  стекла  и  дерева  --
конная  станция  здесь  была  новая,  огромная,  одним  видам  внушающая
путникам уважение.  Вспомнилось сразу, что совсем рядом была пивная, где
подают прекрасные жареные колбаски с легким светлым пивом.  Видно,  весь
завтрак за дорогу успел у меня в животе утрястись.
   -- Выходите,  господа, -- говорил внизу добрый кучер. -- Как поездка?
Я  уж  прошу  прощения,   если  растряс,   тут  дорога  совсем  разбита,
безобразие...
   -- Ничего, -- отозвался кто-то из пассажиров. -- Не суетись.
   Приятно звякнули монеты -- возница получил чаевые.
   -- Благодарю,  буду рад  вас  возить снова...  --  судя по  его тону,
чаевые были хорошие.
   -- Не приведи Искупитель, -- мрачно ответил пассажир. -- Люко!
   Голос казался знакомым. Я даже поморщился, пытаясь вспомнить.
   -- Слушаю, капитан.
   А этот голос тоже знаком.  Тот мужик,  что в окно выглядывал, когда я
подсел...
   -- Ты говорил, что знаешь хорошую гостиницу? Пока я не приму ванну, я
не в состоянии думать.
   -- Конечно.
   -- Вот и отлично...  Pues, hasta la vista, guapa! -- по-иберийски, но
с  сильным  германским акцентом произнес первый,  очевидно,  обращаясь к
какой-то спутнице. Затем вновь к первому:
   -- Пошли. Жду не дождусь...
   Голоса удалялись --  пассажиры уходили.  Теперь полезли еще  какие-то
люди --  явно ехавшие во  втором классе,  впрочем,  на  дороге,  где нет
крутых подъемов, и не приходится толкать дилижанс, разница эта невелика.
Я  привстал,  заглянул через  низенькую ограду крыши.  Какие-то  купцы с
портфелями,  два  молодых чиновника,  мгновенно сунувших в  зубы сигары,
пышно и  безвкусно одетая дама с хорошенькой юной компаньонкой...  А где
те  двое,  что  вышли  согласно  привилегии первого  класса  первыми,  и
несмотря на недовольство дорогой дали хорошие чаевые?
   Вон они, идут к зданию вокзала, и неудивительно, что назойливые нищие
стараются исчезнуть с их пути.  Оба одеты в форму Стражи.  Люко, тот что
выглядывал,  к счастью мне незнаком.  А рядом с ним -- офицер Арнольд, с
которым мы  так  мило разминулись в  ресторане "Давид и  Голиаф".  Белая
повязка через лоб -- эх, повезло ему, пуля мимо прошла.
   Ладони вспотели.  Я  скорчился,  будто  нашкодивший ребенок,  опустил
голову, краем глаза наблюдая за стражниками.
   Это что получается --  я у них над головой ехал?  Еще и орал в полный
голос?  Кого мне за спасение благодарить --  Бога, крепкий сон Арнольда,
или скрипучие колеса дилижанса?
   -- Эй,  морячок, подъем! -- добродушно позвал кучер. Я вскочил, мигом
спрыгнул с крыши на противоположную от стражников сторону.  Слегка отбил
ноги, но даже не почувствовал боли.
   -- Ловок ты прыгать!  --  похвалил кучер.  Он стоял, привычно обтирая
пот с  лошадей,  поглядывая на меня с одобрением.  --  Хочешь,  морячок,
пивом угощу? Подожди тогда полчасика...
   -- Спасибо,   друг,  не  могу.  Спешу  очень.  Родных  хочу  увидеть,
сестренку Жанет, братика Поля...
   Я  нес  какой-то  вздор,  всем  своим видом выражая желание побыстрее
кинуться  к   несуществующим  родственникам,   но  из-под  спасительного
прикрытия кареты не выходил.
   -- Ну что ж,  иди...  --  с легкой растерянностью отозвался кучер. --
Счастливо...
   Кивнув,  я  торопливо пошел,  смешиваясь с людьми,  спешащими на свои
дилижансы. На стене вокзала звякнул колокол, глашатай хрипло крикнул:
   -- Полуденный  на  Париж,   есть  места  первого  и  второго  класса,
полуденный на Париж, семнадцатая стоянка...
   Лишь затерявшись в человеческом потоке,  торопящемся навстречу долгой
дороге,  я  рискнул оглянуться.  Арнольд раскуривал сигару,  внимательно
слушая Люко.  Почему-то я понял -- речь идет о мне, о морячке, подсевшем
в  дилижанс по пути.  Я не стал дожидаться развязки --  махнет ли офицер
рукой,  или  решит порасспросить кучера о  попутчике.  Нырнул в  здание,
быстро  миновал его  насквозь,  выскочил на  маленькую площадь.  Желание
убраться  подальше  от  офицера  Стражи,  знающего  меня  в  лицо,  было
невыносимо острым.
   Через  пару  минут  я  уже  сидел  в  открытом экипаже,  а  довольный
покладистым  седоком  кучер  вез  меня  к  гостинице  "Радушие  Сестры",
заведению скромному,  несмотря на громкое название,  но зато знакомому и
очень уютному. Последний раз я был там года четыре назад, ни с кем особо
не общался,  и не опасался, что меня узнают. Напряжение медленно спадало
-- в  конце концов Лион  город большой,  и  шансов,  что  я  наткнусь на
Арнольда, немного.
   И  все же та неумолимость,  с которой судьба свела нас во второй раз,
начала меня пугать.

   В   последние  годы  дела  в   "Радушии  Сестры"  явно  шли  неважно.
Трехэтажное здание казалось осевшим,  поизносившимся. Может от того, что
давно не знало ремонта, может из-за высоких домов, поднявшихся вокруг --
были тут здания и  в пять этажей,  и в семь,  а одна кирпичная громадина
оказалась двенадцатиэтажной.  Судя  по  большим окнам --  либо уж  очень
роскошное жилье, либо контора преуспевающей фирмы, а белые выхлопы пара,
струящиеся над крышей,  наводили на мысль о лифтах.  Потом я углядел над
застекленным входом в  небоскреб вывеску "Ганнибал-отель" и  все  понял.
Конечно,  гостиница, по соседству с которой обосновалось такое роскошное
заведение,   обречена.   Все   богатые  постояльцы  предпочтут  жить   в
"Ганнибале", а здесь обоснуется всякое отребье.
   Вроде меня...
   Но  внутри гостиницы еще сохранялись остатки прежнего уюта.  Ковры на
полу  старые,  но  вычищенные,  цветы в  вазах подвядшие,  но  живые.  У
лестницы,  навытяжку, стоят мальчишки из обслуги, два охранника держатся
довольно  уверенно,  перед  портье  новый  письменный прибор,  а  вместо
счет-абака --  небольшая счетная машинка из бронзы и дерева.  Вот только
яркие карбидные лампы горят через одну, но от этого уюта только больше.
   У  меня чуть отлегло от  сердца.  Не хотелось оказаться в  клоповнике
вместе с  тупыми крестьянами и  мелкими лавочниками,  прибывшими в  Лион
продавать и покупать.
   Я  оплатил вполне приличный номер,  даже с туалетом и ванной.  Мог бы
раскошелиться и  на  более роскошный,  но моряку на побывке,  пусть и  с
преторианского линкора,  не  положено слишком  уж  шиковать.  Мальчик из
обслуги,  явно разочарованный отсутствием вещей,  провел меня на  второй
этаж,  до  номера.  Я  придирчиво осмотрел туалет  --  чисто,  ванную --
горячая вода  лениво текла из  медного крана,  присел на  кровать --  не
скрипит.  Пойдет.  Паренек уныло дожидался у дверей,  и был вознагражден
мелкой монеткой. Вторую я задумчиво крутил в пальцах, расспрашивая его о
питейных заведениях и магазинах поблизости.  После честного ответа,  что
есть и  пить лучше за пределами гостиницы,  а лучшие девушки перебрались
работать к "Ганнибал-отелю", мальчик получил и вторую монету.
   Закрыв дверь и,  даже не  снимая ботинок растянувшись на  кровати,  я
задумался.  Стоит  ли  вообще  задерживаться в  городе?  Если  уж  решил
бежать... Но до Парижа самый лучший дилижанс будет ехать двое суток, а я
устал от дороги.  Лучше уж отоспаться по человечески,  поесть,  посидеть
вечером за кружкой-другой пива...
   Противиться искушению сил не было.  Я  разделся,  набрал полную ванну
горячей воды,  забрался в нее, расслабился. Офицер Стражи Арнольд уходил
из мыслей все дальше и дальше.  Забавно лишь,  что он сейчас,  наверное,
тоже лежит в  горячей воде,  может быть,  не  выпуская изо  рта  сигару,
мрачно смотрит в  потолок и  размышляет --  не был ли случайный попутчик
Ильмаром...
   Ничего.  Такие как он  сразу чувствуют неладное,  но  не могут в  это
поверить. Его губит добросовестность, как ищейку со слишком острым нюхом
-- обилие старых следов.  Одно удивительно --  почему он вообще поехал в
Лион?  Связано это со мной,  или нет? Если связано, то что навело его на
след? Почему не бросился на север, почему именно в галльские земли?
   Вопрос много, ответов нет. Как обычно...
   Через полчаса я выбрался из остывшей воды, растерся ветхим, но чистым
полотенцем,  оделся.  Поглядел в окно, на башню "Ганнибал-отеля". Смешно
-- то,  что я  вор,  не помешало бы мне остановиться в нем.  А вот Марк,
бастард высшей пробы, отсек все удовольствия начисто.
   Сколько раз зарекался --  не лезть в политику.  Только разве узнаешь,
где беда ждет?
   Я  запер комнату --  замок был  такой смешной,  что не  удержал бы  и
новичка,  но у меня все равно вещей нет.  Вышел,  и двинулся по улице, в
сторону ближайшего магазина готового платья.
   Конечно, при нормальной жизни я бы в дешевую мануфактуру одеваться не
стал.  Это  же  полное  безумие  --  придумать одежду  не  на  заказ,  а
стандартных размеров!  Как  будто  люди  бывают одинаковыми!  Но  сейчас
привередничать не  стоило  --  я  чувствовал,  что  одежда  моряка  свое
отслужила.  Лион --  город большой,  всегда есть опасность наткнуться на
настоящих матросов.  И что тогда --  кормить их байками,  полученными из
третьих рук?
   На костюмы я и смотреть не стал.  Костюм не от портного --  насмешка.
Пришлось рыться  в  одежде,  предназначенной для  студентов,  клерков  и
всякой богемной шушеры. Одна из девушек-продавщиц суетилась рядом, сыпля
советами и болтая всякую чепуху,  вроде того,  что одежда,  сделанная на
мануфактурах, крепче и красивее обычной. Я терпел, а под конец полностью
ей подчинился,  взял предложенные вещи и  скрылся в  примерочной кабине.
Скинул моряцкие тряпки,  надел  штаны