обычного
нет. И помнят такое только если рассказано о таком подвиге талантливо --
рассказ о подвиге запоминают, а не сам подвиг. А вот когда девочка вышла
по  нужде --  и  врага углядела,  или  когда человек пустил стрелу --  и
случайно попал в  предводителя чужого войска...  Или если помочиться,  и
случайно затушить фитиль. Вот тут -- сразу запоминается.
   Блюдо  водрузили перед  нами  на  стол.  Брат  Рууд  поискал взглядом
приборы, недоуменно глянул вслед подавальщику.
   -- Это полагается есть руками, -- пояснил я.
   -- Варвары, -- вздохнул Рууд. Но за еду все же принялся.


   Глава пятая,  в которой я узнаю,  кого боятся святые паладины, но все
еще не знаю -- почему.

   После  сытного обеда брат  Рууд  расслабился.  Его  больше не  тянуло
бродить  по  улицам,  он  готов  был  сидеть  у  неправильного фонтана с
неправильной скульптурой и  пить  крепкий  русский чай  --  до  которого
оказался большим охотником.
   Я был доволен.  Не стоит лишний раз показываться. Все равно, конечно,
слухи по городу уже идут.  И  все же запоздалая осторожность лучше,  чем
никакая.
   -- Ильмар, скажи мне, смиренному служителю Сестры... -- начал Рууд.
   Как он полюбил подчеркивать свое смирение, едва накинул алый плащ!
   -- Что движет тобой в жизни?
   -- Что?
   Вот такого вопроса я не ожидал.
   -- В чем ты видишь смысл существования?
   -- Ни  в  чем  особенно,  святой брат.  Уж  если  дана жизнь милостью
Господней --  так живи. Грешить не греши, или хоть поменьше греши... Вот
и все.
   -- Так живут дикие звери!  -- брат Рууд твердо вознамерился наставить
меня на путь истинный.
   -- Прости, святой брат.
   -- Сестра простит,  --  буркнул Рууд недовольно.  -- Есть две стези в
жизни.   Одна  --  набивать  брюхо,  тешить  похоть,  гордыню  до  небес
возносить.   Это  и  есть  животная  жизнь,  от  которой  нас  Сестра  с
Искупителем отучили!
   -- Что-то не помню я зверей, которые гордыней страдают...
   Но святой паладин на эти слова внимания не обратил.
   -- А есть путь второй, человеческий. Пороки изгонять, душу смирять, к
Божественному лику приближаться.
   Я молчал. Не понимал, к чему он клонит.
   -- Есть в тебе зерно,  Искупителем посеянное,  -- сообщил Рууд. -- Ты
ведь грешник,  большой грешник.  Но порой к  правде обращался --  свитки
святые храмам жертвовал...
   -- Это...  Рууд,  да я  всего раз так поступил.  Да и то потому,  что
прибыли от них не ждал...
   -- В тебе сейчас говорит честность,  --  одобрительно кивнул Рууд. --
Но скажи,  ведь ты пользы с того не ждал? Гордыню не тешил, на выгоду не
рассчитывал, от гнева Сестры откупиться не желал?
   -- Да что Сестре тот дар...  --  пробормотал я.  --  Ей все сокровища
мира принадлежат...
   -- Значит -- поступал ты по правде. Так вот, Ильмар...
   Ах,  ну зачем так громко!  Вроде и нет никого поблизости,  стесняются
люди рядом со священниками садиться -- а все равно, зря!
   -- Это была рука Сестры!  Она тебя в храм привела,  ко мне направила.
Скажи,   что  ты  станешь  делать  потом,   когда  все  Пасынку  Божьему
расскажешь?
   -- Не знаю.
   Мне бы  для начала знать,  что со  мной делать будут!  Что мне самому
делать -- после подумать можно.
   -- На  тебя теперь сан  положен.  Это твой шанс к  Богу приблизиться.
Веди дальше жизнь честную.  Отправься в  далекие страны --  слово святое
нести. Или уйди в монастырь строгий, постом, молитвами, истязанием плоти
прощение вымаливай. Не хочу я, Ильмар, чтобы сгибла твоя душа.
   Вот.  Так я почему-то и думал. Что Пасынок Божий, Искупителя Преемник
скажет -- еще не знаю. А вот святой паладин уже сказал свое слово.
   -- Недостоин я такой чести, брат Рууд...
   -- Это отговорка, брат! Это в тебе животная жизнь говорит! Опомнись!
   Святой паладин разгневался не на шутку. С минуту буравил меня строгим
взглядом, потом вздохнул, чаю себе подлил, и мягко добавил:
   -- Опомнись,  Ильмар,  о душе думай!  Нигде нет истинного спасения --
кроме как в служении Господу.
   -- Рууд...  --  я  кончил  рассматривать чисто  вымытый каменный пол,
поднял глаза:  --  Скажи,  Рууд,  кто больше Искупителю и Сестре угоден?
Тот,  кто  прожил честную жизнь,  крови не  пролил,  трудился неустанно,
детей вырастил,  дело после себя оставил...  Или  тот,  кто  всю жизнь в
монастырских стенах молитвы возносил?
   Сказал я --  и сам испугался.  Но святой паладин, против ожиданий, не
рассердился.
   -- Правильный вопрос.  Богу все мило --  и  честная мирская жизнь,  и
служение в храме. Но вот для тебя, Ильмар, для вора и распутника...
   Вот уж кем себя не считаю -- так это распутником. Зря он так...
   -- Для тебя --  один путь. Покаяние. Смирением и трудностями -- грехи
смоешь.
   -- Спасибо за науку, брат...
   Рууд кивнул. Ласково тронул меня за плечо.
   -- Возжигай в сердце огонь веры, брат!
   Все бы  хорошо.  И  говорил он с  пылом,  не каждый проповедник так с
амвона выступит. И каждое его слово -- словно из святых книг взято.
   Только одна мысль продолжала меня мучить.
   Неужели  старые  грехи   замаливая,   надо   в   монастырских  стенах
схорониться, ни только зла не творить больше, но и добра? Неужели ничего
не делать --  милее Богу, чем добро творить? Или и впрямь -- надо самого
себя наказывать?  Но тогда,  выходит, Бог -- как душегуб-мучитель, чужим
страданиям рад. Нельзя же так думать!
   Или можно?
   Вон сколько зла на земле.  И  вся расплата --  за гробовой доской,  в
иной  жизни.  Кому  райские сады,  кому адовы ледяные пустыни.  Там  Бог
обиженных утешит,  счастьем наградит,  злодеев покарает... Знал я одного
человечка,  с детства помню,  по соседству с нами жил.  Всегда был готов
над родной женой поиздеваться,  и ударить,  и словами унизить,  людей не
стыдясь.  А потом --  будто опомнится.  И приласкает,  и повинится. Та и
рада...
   Зачем же Господу так же поступать?  Веру испытывать?  Так ему все про
всех известно. Все насквозь видит, все про всех знает.
   Куда уж больше похоже,  что Богу до нас дела нет. Создал -- и оставил
барахтаться во тьме духовной.  Только Искупитель о  всех и  скорбит,  но
Искупитель  власть  лишь  над  душами  имеет,  только  и  в  силах,  что
сокрушаться, да судить нас, грешных, когда отживем свое...
   Я  понимал,  что впадаю в  ересь.  Причем в ересь такую примитивную и
всем знакомую,  что даже не  возгордиться от  нее.  Атеисты всегда то же
самое говорят,  когда их на путь истинный наставляют.  А  священники уже
устали объяснять о промысле Божьем, о том, что каждому шанс дается грехи
искупить...  Много у священников объяснений.  Так много, что сразу видно
-- никто истины не знает.
   Мне уж проще, прости Сестра, думать, что забыл о нас Бог...
   Брат  Рууд,   наверное,   решил,   что  я  погружен  в  благочестивые
размышления.  Сидел тихо,  перед собой глядя,  и мне не мешал. Эх, брат,
нет во мне такой веры, как в тебе. Не гожусь я в миссионеры. Не гожусь и
в монахи. В честные люди, может, и сгожусь -- только ты же сам говоришь,
что этим грехов не искупишь.
   Но как тебе сказать об этом, брат Рууд...
   -- Давай погуляем по городу, -- сказал святой паладин.
   -- Как будет угодно, брат... -- ответил я.

   Мы   гуляли  по  Брюсселю  до  темноты.   Еще  два  раза  заходили  в
ресторанчики --  выпить кофе, перекусить пышными, с пылу с жару, вафлями
со  взбитыми сливками.  В  одном  сидели  особенно долго  --  там  стоял
новомодный оркестрион.  Сквозь стеклянную дверцу было видно, что все без
обмана --  действительно сама машина играет,  рычаги работают --  смычок
сам по сдвоенной скрипочке ходит,  колотушки на барабанчиках и  бубенцах
ритм    выбивают,     у    органчика    мехи    раздуваются,     клапаны
открываются-закрываются.  К машине человек приставлен: накручивает тугую
ручку, меняет по заказу гостей, за несколько монет, большие медные диски
с дырочками.  На каждом таком диске --  музыка записана.  Хотелось и мне
выбрать песню,  да вряд ли у  них тут псалмы и  каноны есть,  а "Девочек
предместья" мне, в нынешнем моем положении, заказывать неловко...

   Этим серым осенним днем народу на улицах --  кроме,  конечно, районов
магазинов и лучших ресторанов, вроде Рю де Шене или Гран-Пляс -- было не
особо много,  и я успокоился.  И стражи почти не было. Газовые фонари на
Дворцовом проспекте еще не  горели,  в  парке лениво бродили служители с
граблями --  тщетно боролись с  листопадом.  На  дворце наместника машет
крыльями телеграфная башенка,  скучает над  воротами золоченый имперский
орел...
   По   ковру  желтых  листьев,   устилающему,   несмотря  на   старания
служителей,  каменные дорожки парка,  мы  дошли  до  маленькой церкви --
двойной, сразу и Сестре, и Искупителю посвященной. Редко такие делаются.
Рууд сразу повел меня к  лику Искупителя,  и это было правильно.  Мы оба
Господу через  Сестру  молимся,  значит сейчас важно  Искупителю молитву
вознести.
   Служитель,  похоже,  принадлежащий к священникам Сестры,  почтительно
остановился в стороне,  не рискуя мешать паладину.  Мы молча помолились.
Стоя на  коленях я  смотрел на  скорбный лик Искупителя,  грубым вервием
привязанного к святому столбу.
   Вразуми!
   Ты самому Господу --  сын приемный,  рядом с ним вставший.  Редко я к
тебе обращаюсь,  строг ты  к  грешникам,  уж проще через Сестру прощение
попросить.  Но вот теперь...  может укажешь путь?  Что мне делать?  Веру
диким чернокожим нести? В монастыре укрыться?
   Искупитель молчал. Неужели и ему не до меня?
   Вразуми!
   Наверное, на миг я взмолился так сильно, что в голове помутилось. Мне
показалось,  что  я  вижу...  нет,  не  деревянную скульптуру,  пусть  и
сработанную  святым  мастером  и  со  всем  возможным  мастерством.  Мне
показалось, что я вижу Искупителя наяву. Показалось...
   На миг.
   Если это был ответ Искупителя -- то я его не понял.
   Брат Рууд закончил молитву,  подошел к священнику.  Они облобызались,
поговорили минуту.  Потом паладин ушел к  лику Сестры.  Я еще постоял на
коленях,  пытаясь  почувствовать  ушедшее  ощущение...  ощущение  жизни,
застывшее в мертвом дереве.
   Нет. Больше ничего не было.
   Я  встал и,  стараясь не глядеть в  глаза Искупителю,  пошел к  брату
Рууду.

   Перед тем,  как мы выехали из города,  я  постарался всем,  кому мог,
сказать,  что святой паладин --  и я, недостойный такой чести провожатый
паладина --  возвращаемся домой,  в Амстердам.  Пусть гадают,  зачем был
совершен наш  визит.  Может,  святой брат  Рууд  решил  русскими блюдами
полакомиться?
   Я  даже  слегка  намекнул об  этом  работникам конной  станции.  Мол,
собирается святой  паладин  в  дальнее паломничество,  в  дикие  снежные
земли. Вот и решил заранее ознакомится с варварской кухней...
   Версия,  конечно,  дурацкая. Неужели в Амстердаме не нашлось знатоков
чужеземной кулинарии?  И неужто это столь важно,  чтобы карету за двести
километров гонять?
   Но чем нелепее объяснение,  тем охотнее в  него верят.  Люди привыкли
везде и  всюду подвох искать.  Так  что отъезжали я  из  города с  более
легкой душой.
   Отъехав немного,  возницы свернули на  неприметную лесную  дорогу  и,
обогнув Брюссель, мы направились на юг. Как они собирались добираться до
Рима  --  через Берн или  Париж,  выбирая путь кружный,  но  по  хорошим
дорогам,  или  более  не  заезжая в  крупные города,  --  я  не  понял и
спрашивать не стал.
   Быстро темнело.  Вскоре возницы зажгли яркие карбидные фонари, но ход
все  равно  пришлось сбавить.  Не  та  дорога,  что  между Амстердамом и
Брюсселем, не та...
   -- Хочешь глоток вина, брат? -- спросил Рууд.
   -- А как же смирение и тяготы, что очищают душу?
   -- Не в походе,  брат, не в походе... здесь их и без того достаточно,
к чему нарочно плоть смирять...
   Я молча принял бокал.  Карету сильно трясло, и Рууд наливал совсем по
чуть-чуть, зато часто. На востоке так чай льют, чтобы почаще приходилось
вставать и подливать гостю...
   -- Брат Ильмар, скажи, каким тебе показался принц Маркус?
   Я пожал плечами.
   -- Да ничего особенного.  Мальчишка как мальчишка. Хотя нет, конечно,
порода чувствуется. Умный, волевой, собранный... Упрямый.
   Брат Рууд кивнул.
   -- Куда он мог податься? А, Ильмар?
   -- Мне неведомо.  Я же ничего о нем не знаю,  Рууд. Пойми! Попался на
пути... втравил в беду. Век бы его не видеть!
   Святой паладин вздохнул:
   -- Вот  если  бы  мы  сами  смогли  мальчика  найти...   к  Преемнику
доставить. Вот это была бы служба Сестре!
   -- Его уже, может, и в живых нет, -- заметил я.
   Брат Рууд погрузился в мрачные раздумья.
   -- Что он спер? -- спросил я.
   -- Не знаю.
   -- Но, может, догадываешься?
   -- Может,  и  догадываюсь,  --  неохотно ответил  Рууд.  Но  делиться
догадками не стал.
   Карета  вдруг  дернулась,  стала  тормозить.  Святой паладин глянул в
окно,  и  вдруг дернулся,  бросая на  пол  бокал.  Вино сочными брызгами
запятнало дорогую обивку.
   -- Беда, Ильмар, -- тихо сказал он.
   Я тоже приник к стеклу.
   Впереди,  в тусклом закатном свете,  виднелась другая карета.  Стояла
она  перекрывая дорогу,  а  для  надежности еще и  бревно поперек дороги
лежало. Рядом маячили силуэты -- человек пять-шесть...
   -- Готовь свой пулевик, вор, -- резко сказал Рууд. -- И моли Сестру о
помощи...
   Он  распахнул дверь,  спрыгнул.  Пошел  вперед.  Кучера  тоже  сошли,
двинулись с ним рядом.  Я помедлил, прикидывая, не лучше ли выскользнуть
через другую дверь и под прикрытием кареты в лес броситься...
   Что за мысли в голову лезут! Не был никогда предателем, и не стану!
   Я  выбрался следом,  низко надвинув на  лицо капюшон.  Пулевик тяжело
оттягивал карман.
   Кто же это нас остановил, да еще так по-воровски? Неужели стража? Или
простые  лесные  бандиты?   Душегубцы-то  пропустят,  они  гнева  Сестры
убоятся, не тронут святых братьев... Что?
   На  перекрывшей дорогу карете были церковные знаки --  святой столб и
епископская корона.  Как  и  на  нашей,  только ниже  --  эмблема города
Кельна.
   И   стояли  перед  каретой  ни  смущенные  солдаты,   ни  насупленные
стражники,  ни  грязные душегубы.  Стояли перед ней священники в  желтых
плащах. И один -- в малиновом, с синей каймой.
   Святой паладин.
   Еще один!
   С меня на миг спало напряжение. Видно, епископ обеспокоился о помощи?
Передал -- телеграфом, или иными быстрыми путями, в Кельн...
   Да нет, как бы он успел. Да и зачем подмоге преграждать нам дорогу?
   -- Мир вам, братья, -- сказал чужой паладин.
   -- И вам мир,  --  откликнулся брат Рууд. Голос у него был спокойный,
но меня это не успокоило.
   -- Милостью Искупителя мы встретились...
   -- Милостью Искупителя и Сестры.
   Так!
   Перед  нами  были  священники  не  из  храма  Сестры,   а  из  Церкви
Искупителя. Конечно, большой-то разницы нет... одному Богу служат...
   -- Куда направляешься, брат?
   Чужой  паладин подчеркнуто игнорировал всех,  кроме  брата  Рууда.  И
спутники его  --  крепкие,  мрачноватые парни,  --  стояли невозмутимо и
безучастно.
   -- По святому делу.
   -- Далеко ли? Не нужна ли помощь в пути?
   -- Благодарю, брат, не нужна.
   Может так и разойдемся?  Постояв,  поговорив, обменявшись поцелуями и
рукопожатиями?
   -- Дозволено ли мне спросить, брат, кто с тобой отправился в путь?
   -- Святые  братья нашего храма.  А  сейчас помогите нам  оттащить эти
деревья, что случайно упали на дорогу, и сдвинуть к обочине вашу карету.
   Я даже восхитился братом Руудом. Сейчас он вел себя так, как и должен
вести настоящий мужчина перед лицом опасности.  Без лишней бравады, но и
без страха.
   -- Подожди, брат. Не случайно упали эти деревья, а волей Искупителя.
   -- Что же случилось, брат?
   От  этих бесконечных "братьев" уже в  ушах звенело.  Храни Господь от
таких родственничков!
   -- Мы перегородили путь, чтобы не пропустить злодеев.
   -- И кто же эти злодеи?
   -- Беглый принц Маркус и каторжник, душегубец Ильмар Скользкий.
   Пугаться я  не  стал.  Что-то  такое  и  ожидал услышать.  А  вот  на
"душегубца" обиделся.
   -- Мне  не  ведомо,  где находится беглый принц Маркус,  --  вздохнул
Рууд.
   -- Жаль.  Но,  может быть,  нам  стоит проверить вашу  карету?  Вдруг
негодяи тайком пробрались внутрь?
   В голосе паладина мелькнула насмешка.
   -- Проверьте,  братья.  Осторожность никогда не помешает, -- спокойно
согласился Рууд.
   Чужой паладин помолчал.
   -- Верю,  что их  там нет.  Скажи,  брат,  а  дозволено ли  нам будет
рассмотреть лица -- твои, и твоих спутников?
   -- Ты подозреваешь нас в укрывательстве преступников? Опомнись, брат!
-- голос Рууда взвился.
   -- Именем Искупителя, брат! Его правда во мне! Покажите лица!
   -- Именем Покровительницы! Ее правда во мне! Освободите дорогу!
   Наступила тишина.  Страшное, нелепое, невозможное творилось на глухой
дороге.  Святой паладин Искупителя и  святой паладин Сестры сошлись друг
против  друга,  угрожали --  именем  единого  Бога,  которому Искупитель
приходится сыном приемным, а Сестра, получается, приемной дочерью...
   Потом чужой паладин поднял навстречу Рууду святой столб, что висел на
его груди.
   -- Деревом, к которому Искупителя привязали, кровью его...
   -- Железом, которого Искупитель касался... -- поднимая навстречу свой
знак, ответил Рууд.
   Опять ничья.  У каждого --  великий сан,  дающийся для великих дел. У
каждого в руках святыня, которой подчиняться надо. Это что же получается
-- Сестра с Искупителем спорит? Или сам Бог не знает, что ему делать?
   -- Брат...
   Чужой паладин протянул руку. Коснулся плеча Рууда.
   -- Мы служим одному Богу.  Искупитель и  Сестра --  два знамени веры,
две опоры небесного престола...
   -- Ты говоришь истину, брат...
   -- Зачем нам  лгать друг другу?  Наш сан позволяет говорить неправду.
Но зачем --  разве Искупителю и Покровительнице неведома истина? С тобой
-- каторжник Ильмар, а возможно, и принц Маркус...
   У  меня вспотели ладони.  Глянул я  на лес,  примерился,  как в кусты
кувыркнуться. Не найдут. По темноте -- никак не найдут.
   -- Ты не во всем прав,  брат. Со мной Ильмар, но со мной нет Маркуса.
Я везу каторжника...
   Какой же я ему каторжник! Я теперь святой миссионер!
   -- В  Урбисе  ему  помогут вспомнить все,  что  наведет нас  на  след
принца.
   -- Вряд ли вор что-то знает,  -- брезгливо произнес чужой паладин. --
Брат, найти и убить Маркуса -- наш святой долг...
   Чего?
   Я  отступил на  шаг.  Чужой паладин бросил на  меня  короткий взгляд.
Понял,  кто есть кто.  Но  как он  может об  убийстве говорить,  ведь им
заповедано крови не проливать!  Они ни мечей, ни пулевиков не носят! Как
он  может  говорить об  убийстве мальчишки!  Как  его  язык  в  жабу  не
обратится!
   И как Искупитель позволяет своему паладину о таком думать!
   -- Брат, наш долг -- найти принца Маркуса...
   -- Убить, -- холодно произнес чужой паладин.
   -- Ты говоришь ересь. Преемник сказал...
   -- Пасынок Божий --  безмерно добр.  Он  на  себя  готов принять этот
грех. Но наш долг -- взять его на себя.
   -- Нет.
   -- Брат, выдай нам Ильмара.
   Пора  бежать.  Не  станет святой паладин Рууд  из-за  меня  с  другим
паладином драться.
   -- Мы можем вместе отправиться в Урбис, -- сказал Рууд, тяжело, будто
песок изо рта выталкивал.
   Гордыня! Пусть сам брат Рууд о том и не подозревал. Но не мог он меня
убить  и  в  лесу  бросить  --   не  потому,   что  другом  считал,  или
человеколюбием был переполнен,  а все из-за гордыни.  Хотелось ему перед
Преемником на колени упасть, меня пред очи Божьего Пасынка поставить.
   -- Нет.  Брат,  слишком велика опасность. Ильмар должен умереть. А вы
возвращайтесь в Амстердам...
   Зря он это сказал.
   -- Во имя Сестры -- пропустите нас! -- рявкнул Рууд. Отступил на шаг,
руку чужого паладина сбрасывая, плащ скинул, выхватил меч. Умело, клинок
жил в его руках.
   -- Во имя Искупителя...
   Меча  у  чужого паладина не  было.  Он  тоже сбросил плащ и  выхватил
что-то