И какое-то благолепие меня охватило,  и стыд,  и позор,  и раскаяние.
Перед ликом Сестры стоишь --  во всех грехах винишься. Вот почему только
потом уходит все это?
   Неужели схватят меня,  да ведь живым я и не дамся,  значит умирать во
грехе?  Может  для  того  меня  Сестра  к  своему  храму  вывела,  чтобы
повиниться успел?
   Прежде чем  я  понял,  что делаю,  ноги сами к  кабинкам для исповеди
понесли. И почти все -- пустые. Эх, прав ли я?
   На последнем запале вошел я  в кабинку,  шторку за собой задернул,  в
окошечко постучал.  Замер,  глядя на лампадку,  перед иконой теплящуюся.
Может, нет духовника поблизости?
   Приоткрылось чуть окошко, и невидимый священник сказал вполголоса:
   -- Слушаю тебя,  брат мой.  Во имя Искупителя и Сестры,  сними с души
грех...
   -- Не один у меня грех, брат, -- прошептал я. -- Весь я во грехе.
   -- Для Сестры все едино -- один грех, или жизнь во грехе, -- устало и
знакомо успокоил священник. -- Говори, брат...
   -- Виновен я, ибо отнял жизнь у человека, -- сказал я. -- И случилось
это уже в седьмой раз.
   Священник помолчал, потом уточнил:
   -- Во злобе, или по жадности?
   -- В бою, брат мой. Только он стражник был, а я... я каторжник.
   -- Тяжек твой грех. Но сказала Сестра -- "Жизнь защищая, вправе кровь
пролить,  чья  жизнь важнее --  лишь Искупителю ведомо...".  Отпускается
тебе, брат.
   Про второго стражника,  на Островах убитого, я говорить не стал. Взял
же  Марк на себя ту вину,  как Искупитель вину учеников своих брал,  так
что нечего Сестру и тревожить зря.
   -- Виновен я,  ибо убежал с каторги,  -- продолжил я. -- А на каторгу
был отправлен за дела преступные.
   -- Отпускаются  тебе  грехи,   брат  мой.  Не  цепи  держат,  а  воля
Искупителя. Смог уйти -- значит, нет на тебе вины перед Ним.
   Совсем хорошо. Я почувствовал, как груз с души спал, подумал секунду,
добавил, вспомнив ресторан:
   -- Виновен я,  пусть не моими делами,  но из-за меня,  погиб человек,
случился разор и переполох...
   -- Винись лишь в делах,  тобой совершенных, -- поправил священник. --
Это не грех, не о чем мне Сестру просить.
   -- Виновен я, ибо час назад украл плащ чужой... нужда заставила.
   -- На  тех,  кто еду или одежду ворует,  нет перед Искупителем греха,
нет и перед Сестрой. Людского гнева бойся.
   Устал он к вечеру,  слуга Божий,  людские проступки отпускать.  Иные,
небось, почище моих будут. Я подумал, в чем еще должен покаяться:
   -- Виновен я,  ибо  разгневан на  меня  Дом.  Разгневан напрасно,  но
никому это неведомо.
   Священник молчал.  Странно.  Уж  гнев мирской власти отпускают сразу,
тем более, если гнев неправедный... Ведь это и не грех, а...
   -- Как твое имя, брат? -- спросил священник. Я вздрогнул. Не положено
этого спрашивать!
   -- Как твое имя, брат мой во Сестре?
   -- Ильмар, -- прошептал я. -- Ильмар-вор.
   -- Тот Ильмар,  что убежал с  каторги на  Печальных Островах вместе с
младшим принцем Дома Маркусом? На план„ре, ведомом летуньей Хелен?
   Это больше не на исповедь походило, а на допрос у стражи...
   -- Да... -- признался я.
   Священник ответил не сразу:
   -- Греха в  этом нет,  но...  Во искупление прочти семь раз "Славься,
Сестра!", не медля, но без торопливости.
   На миг он запнулся. Я уже понял, куда ветер дует, но покорно ждал.
   -- И не выходи из исповедальни. Жди, брат мой, я подойду.
   -- Зачем? -- прошептал я. Но окошечко уже закрылось.
   Что  же  делать?  Исповеднику перечить  нельзя,  епитимью нарушить --
тоже. Что делать?
   -- Славься, Сестра, радость нашей радости, печали утоление, проступка
наказание...  --  начал я.  Осекся.  Все во  мне кричало:  "Беги!".  Все
воровские повадки ожили,  бунтовали против ожидания. Но как можно сейчас
уйти?
   -- Славься,  Сестра,  --  начал я  снова,  с трудом заставляя себя не
частить.  Может успею дочитать,  да уйти...  Но, видно, исповедник точно
знал,  сколько идти от его кабинки до моей,  едва успел я  в седьмой раз
прошептать:   "И  тем  возрадуемся...",   как  шторка  на  кабинке  была
отдернута.
   Стражи нет, ни городской, ни храмовой. И то хорошо.
   Только исповедник,  в белом плаще с откинутым капюшоном,  по возрасту
-- мой  ровесник,  на  вид,  правда,  телом послабже,  зато в  глазах --
подлинная вера,  не моей чета.  Смотрел он на меня и  с брезгливостью --
что уж тут,  никуда тут не денешься,  и  с  сомнением,  и с любопытством
невольным.
   -- Ильмар-вор? -- еще раз спросил священник.
   -- Да, брат мой...
   -- Надень.
   Он бросил на пол передо мной тугой сверток. И тут же, сам устыдившись
презрительного жеста, поднял его, развернул, подал в руки.
   Это оказалась ряса, такая же, как и на нем.
   -- Надень ее, брат, капюшон накинь, и за мной следуй.
   -- А  грехи?..  --  на  всякий  случай спросил я.  Не  сказал он  еще
традиционной фразы!
   -- Во имя Искупителя,  Сестры и  Святого Слова,  отпускаю тебе грехи,
брат мой. Иди с миром.
   Священник подумал, и добавил неположенное:
   -- За мной иди...


   Глава  третья,  в  которой я  прощу об  отпущении грехов,  а  получаю
кое-что в придачу к титулу.

   В  рясе  исповедника,  накинутой поверх моего,  краденого,  плаща,  я
выглядел  как  очень-очень  крупный,   даже  толстый  священник.   Среди
Сестриных слуг такие редкость --  хоть и  отказываются многие из  них от
мужской  сути,   жертвуют  грешной  плотью,   но  расплываться  себе  не
позволяют.  Слуги  Сестры --  они  в  лихие годы  не  хуже  преторианцев
воевали,  это  не  священники Искупителя,  которым  чужую  кровь  вообще
проливать нельзя.
   Но народа было уже мало, никто на меня не смотрел, и мы быстро прошли
к  неприметной двери,  куда  молящимся входить  не  велено.  Оглянулся я
напоследок на пустеющий зал --  эх,  сейчас бы самое время под скамейкой
притаиться, или за богатой драпировкой на стенах...
   -- Не  отставай,  брат  мой,  --  бросил  священник не  оборачиваясь.
Смирился я судьбой, и пошел следом.
   За  дверью оказался коридор --  без  окон,  тускло освещенный,  лампы
висели редко,  а горели вообще через раз.  Убранства богатого нет,  зато
под потолком балки удобные,  можно повиснуть и  затаиться,  никто сверху
искать не станет...
   Тьфу, пропасть мне на этом месте!
   С воровскими привычками на святое место смотрю!
   Шел  мой  исповедник  быстро,  приходилось  шаг  удлинять,  чтобы  не
отстать.   Дважды  навстречу  другие  священники  прошли,   в   обычных,
темно-желтых одеждах.  На меня не взглянули --  видно много их тут,  все
друг друга не  знают,  или приезжают часто гости из других храмов.  Тихо
очень было,  и  от этого глубокого безмолвия я словно слабел,  последней
воли лишался,  скажи мне сейчас исповедник --  выходи,  сдавайся страже,
так ведь и вышел бы...
   Только  за  поворотом коридора  вдруг  нам  старушка  попалась,  что,
согнувшись в три погибели, мыльной водой пол мыла. И от этого заурядного
зрелища я немножко опомнился. Казалось бы, чего тут: грязь-то, она всюду
пристает, решила добрая женщина так Сестре послужить -- хвала ей. А нет,
сразу напряжение спало.
   Мы  поплутали еще немного по  коридорам,  причем мне показалось,  что
священник специально меня запутывает.  Потом он  отворил прочную дубовую
дверь,  знаком велел внутрь пройти,  и сам вошел.  Достал спички -- тоже
совсем обычные,  дешевые, от таких порой и матрос прикуривает, чиркнул о
стену, запалил тусклую масляную лампу.
   -- Садись, брат мой.
   Комнатка крошечная,  без всякой роскоши. На полу лишь ковер лежит, но
без того здесь совсем смерть, вокруг лишь камень холодный, ни камина, ни
окна,  ни  панелей  деревянных.  Стоит  койка  простая,  узенькая,  стол
крошечный, жесткий стул. Все. Из стены, в щелях между камнями воткнутые,
торчат крепкие палочки --  вешалка,  на  ней  кой-какая одежда.  Икона с
ликом Сестры,  простая,  будто у бедного крестьянина.  На столике лампа,
кувшин с водой, кружка глиняная, да лист бумаги со стилом.
   Аскет.
   Священник бережно стило колпачком прикрыл,  в карман спрятал -- будто
смутился такой роскоши, стило и впрямь хорошее было, резное, бамбуковое,
медными колечками опоясанное.  Сел на  койку,  я  на  стул,  больше-то и
некуда было.
   -- Сейчас спрошу я  тебе еще,  брат мой.  Ответь честно,  не  впади в
грех. Ты и впрямь тот Ильмар-вор, которого вся Держава ловит?
   -- Тот самый,  --  ответил я.  --  Зачем спрашивать, брат? Неужто кто
решит мной назваться?
   -- Уже решали, -- спокойно возразил священник. -- И у нас, и в других
городах.  Больных людей в  мире много,  всегда найдутся те,  кто  готовы
любое злодеяние на себя взять, лишь бы гордыню потешить.
   -- В чем тут гордыня...  --  прошептал я, не для священника, для себя
самого. -- Ильмар я.
   -- Тогда скажи, кого вы в пути с Печальных Островов встретили?
   Ну и вопрос. Никого мы не встречали.
   -- Никого, там даже птиц не летало... -- ответил я.
   Священник вздохнул, поглядел на меня с явным разочарованием.
   -- А!  --  воскликнул я,  сообразив.  --  Корабль  встретили,  линкор
имперский...
   Глаза у исповедники блеснули.
   -- Что на берегу делали?
   -- Да ничего... -- я запнулся. -- Ну...
   Он ждал.
   -- Любовью мы с  летуньей Хелен занялись,  как мальчишка ушел.  Не по
похоти, с перепугу! Нет ведь в том греха?
   У священника чуть уголок рта дернулся. Неужто тоже кастрат? По голосу
и фигуре -- не скажешь.
   -- Нет... для мирского человека -- нет. Если все по доброй воле...
   Он оборвал сам себя.
   -- А что подарил тебе Маркус, младший принц Дома?
   На  все предыдущие вопросы он  явно знал ответы.  И  спрашивал,  лишь
проверяя меня. А вот сейчас... сейчас тон чуть изменился.
   -- Титул. Сделал меня принц графом Печальных Островов.
   -- Еще.
   -- Кинжал,  -- под пристальным взглядом священника я полез под плащи,
дотянулся до ножен, еще в Лузитании купленных, достал кинжал.
   Он  бросил на  нож лишь один беглый взгляд.  Я  кинжал не протягивал,
исповедник тоже не просил.
   -- Еще?
   -- Больше ничего,  -- растерянно ответил я. -- Да он сам нищий, принц
беглый... я богаче его был, когда на берег попали.
   -- Допустим,  Ильмар...  --  видимо,  священник поверил, что я и есть
беглый каторжник. -- Зачем ты в храм пришел?
   -- Сестре исповедаться... укрыться...
   Священник на  миг  сложил ладони лодочкой,  прикрыл глаза,  беззвучно
шевельнул губами -- видно, возносил короткую молитву Сестре.
   -- Это благодать Сестры на тебя снизошла,  Ильмар. Ее рука тебя вела.
Восславь Сестру, поблагодари Искупителя.
   Я  на  всякий случай прошептал благодарность --  как  будто мало этим
занимался по пути в Амстердам.
   -- Меня зовут брат Рууд,  --  сказал исповедник.  --  Я укрою тебя от
Стражи.
   Что?
   Даже  в  самых  безумных мечтах я  такого не  мог  представить.  Нет,
конечно,  слуги  Сестры  беглого  Страже  не  выдадут --  это  им  прямо
заказано.  Даже мог я  такое представить,  что священник мне совет даст,
или  монетку бросит  --  мол,  благословение Сестры с  тобой,  спасайся,
несчастный.
   Но чтобы укрывать!
   На гнев Дома нарываться!
   Дела мирские --  они от  веры далеко,  и  нет у  Владетеля власти над
Церковью.  Так-то оно так... но я все же не крестьянин тупой, из дальней
деревушки,  что  местного  пастора  выше  наместника губернского ставит.
Захочет Владетель --  и  Церкви туго  придется,  ну,  не  самой  Церкви,
конечно,  в здравом уме никто на нее не покусится.  Но Богу простые люди
служат,  на земле живут,  и не от всего убережет строгий взгляд Сестры и
любящий взор Искупителя. Было ведь когда-то, хоть и редко о том говорят,
что  Владетель Клодий,  которому Церковь отказала в  праве вторую жену в
законный брак взять,  сместил Преемника. Как -- про то легенды молчат, а
уж  священники и  совсем вспоминать не  любят,  но съехались епископы из
всех провинций,  от  Лузитании до Богемии,  да и  выбрали Господу нового
приемного сына.
   Нет, не станет Церковь с Владетелем ссориться... не станет...
   Я посмотрел на священника -- но взгляд того был тверд и невозмутим.
   -- Ты под моей опекой, брат Ильмар, -- сказал он. -- Я укрою тебя.
   -- Зачем? -- спросил я.
   -- Чтобы тебя не схватила Стража. Город наводнен войсками.
   -- Я не такой дурак,  брат Рууд.  Я спрашиваю,  зачем тебе нужно меня
укрывать?
   -- Сестра завещала спасать несчастные заблудшие души...
   -- Брат  Рууд!  Милость Сестры безгранична.  И  души  ее  слуг  полны
доброты. Только ответь, почему тогда на площадях казнят душегубов, секут
пальцы ворам,  плетями учат беглых крестьян? Ответь, почему вы не укрыли
от беды всех? Тогда я поверю, что тебе ничего от меня не нужно.
   -- Не в человеческих силах спасти всех.  Когда мы можем помочь --  мы
помогаем...
   -- Брат Рууд, тебе ведь двойной грех -- лгать, -- сказал я.
   Священник быстро сложил руки столбиком,  зашептал молитву. Видно, мои
слова пришлись к месту, почуял он в себе ложь, попытку уйти от ответа.
   -- Ты прав, брат Ильмар, -- закончив краткую молитву, произнес он. --
Церковь не  может  спасти каждого беглого каторжника,  да  и  не  станет
чинить помехи мирскому правосудию.
   -- Тогда почему ты хочешь меня укрыть?
   -- Преемник Юлий,  Пасынок  Божий,  велел  всем  слугам  Искупителя и
Сестры доставить к  нему Ильмара-вора и младшего принца Маркуса...  буде
такие встретятся.
   Я вздрогнул.
   К самому Преемнику?
   Это  что  же,  сам  Пасынок Господний меня  видеть  желает?  Меня  --
каторжника?
   -- Повинуешься ли ты воле Преемника Юлия?
   -- Повинуюсь, -- кивнул я. -- Да, брат мой.
   И вдруг ехидный воровской норов проснулся, и заставил спросить:
   -- А если бы отказался бы я,  брат Рууд?  Стражу бы кликнул?  Или сам
принудил бы?
   -- Не суди о том, что не сделано, -- спокойно ответил священник. -- Я
знаю, ты верующий человек, и чтишь Господа. Зачем тебе противится святой
воле?
   Я кивнул.
   -- Хорошо,  брат Рууд.  Повинуюсь,  твоей защите себя вручаю, и готов
идти с тобой.
   -- Подожди,  -- неохотно сказал священник. -- Брат Ильмар, не так все
легко.  Я не могу просто взять и доставить тебя к Преемнику Юлию.  Стены
имеют уши, а люди имеют языки. У Дома другие планы на твой счет, Ильмар.
Если до Стражи дойдет, что ты здесь...
   На  миг  мне  представилась  безумная,   немыслимая  сцена.   Стража,
штурмующая храм, и священники, с мечами идущие навстречу...
   Ой...
   Во что же я вляпался?
   -- Я не в праве никому говорить о том,  что ты в храме, -- Рууд будто
рассуждал вслух. -- Все может случиться, и если прольется кровь...
   Ох, грехи мои непомерные!
   -- Я недостойный и слабый слуга Божий,  -- Рууд посмотрел на меня. --
Я не смогу сам доставить тебя в Урбис.  Мы пойдем к епископу -- и ему ты
признаешься, кто ты есть. Больше никому! Запомнил?
   -- Да, брат мой... -- прошептал я. -- Можно мне напиться?
   -- Пей,  Ильмар.  Утоли жажду.  Но  у  меня  нет  ничего кроме чистой
воды...
   Я жадно выпил полную кружку. Вода, на самом-то деле, была не такая уж
чистая и свежая.  Стоялая, и хорошо если со вчерашнего дня. Брат Рууд --
аскет...  прости  Сестра,  я  даже  сейчас  предпочел бы  глоток легкого
вина...

   Почему-то мне думалось, что резиденция епископа будет где-то наверху,
под  крышей  храма.  А  пришлось  подниматься  совсем  немного.  Старик,
наверное, епископ, как же я не сообразил, тяжело ему карабкаться...
   Здесь встречалась охрана.  Тоже священники,  только в алых одеждах, с
короткими бронзовыми мечами, дозволенными Сестрой. Обманчивые мечи -- из
особой бронзы, она подороже стали выйдет.
   Нас не останавливали. Видно, брат Рууд на хорошем счету, и к епископу
вхож.  Мы миновали два поста,  остановились у двери,  ничем от других не
отличающейся.   Рууд  тихонько  постучал.   Миновала  минута,   и  дверь
открылась.   В   проеме  стоял  молодой  парень,   такой  же  бледный  и
просветленный, как сам Рууд.
   -- Добрый вечер, брат Кастор...
   -- Добрый, брат Рууд...
   Кастор глянул мимолетно на меня, но любопытствовать не стал.
   -- Мы должны поговорить с его преосвященством.
   -- Брат Ульбрихт готовился отойти ко сну...
   -- Служение Сестре не знает отдыха.
   Как все просто у них!  Кастор отступил, освобождая проход. Мы вошли в
большой зал,  больше всего напомнивший мне чиновничью канцелярию. Столы,
заваленные бумагами,  стеклянный сосуд, в котором мок, впитывая чернила,
десяток стильев.  У  стены высится механическая счетная машина,  масляно
поблескивающая медными шестеренками.
   Ого! Неужели у храма такая потребность в бухгалтерии?
   -- Я  спрошу  брата  Ульбрихта...  --  без  особого энтузиазма сказал
Кастор.  Только сейчас я заметил еще одну дверцу в стене.  С чего бы это
епископ  амстердамский,  брат  во  Сестре  Ульбрихт,  опочивал  рядом  с
канцелярией?
   Священник скользнул в дверь,  а я подошел к окну.  Глянул. На площади
еще  горели фонари,  и  в  их  свете  поблескивали кольчужные нашивки на
кожаных куртках стражников.  Два  или  три  патруля прохаживались вокруг
храма.
   Вовремя же я успел.
   -- Входите,  братья, -- тихо позвал Кастор. -- Его преосвященство вас
примет.
   Брат Рууд зачем-то взял меня за руку --  будто боялся, что я растаю в
воздухе,  или вздумаю убегать.  Провожаемые взглядом Кастора, мы вошли в
опочивальню епископа.
   Да. Брат наш во Сестре аскетом не был.
   Дорогой персидский ковер устилал весь пол.  Стены тоже были в коврах,
гобеленах, картинах -- словно бы и не роскоши ради, потому что на каждом
выткан,  вышит,  или нарисован лик Сестры. Наверное, подношения храму от
прихожан.  И все же эти горы мягкого хлама больше подошли бы опочивальне
старой аристократки, чем обиталищу духовного лица.
   Мебель тоже была дорогая,  пышная, а уж кровати -- низкой, широкой, с
железными шариками,  украшающими спинки,  --  в  спальне богатого повесы
стоять, а не у священника...
   И  запах --  да  что  ж  это,  сплошные благовония и  духи  разлиты в
комнате? Куда такое годится?
   Но когда я увидел самого епископа,  все насмешливые и неодобрительные
мысли разом вылетели из головы.
   Епископ амстердамский,  брат во Сестре Ульбрихт,  был парализован. Он
сидел в  легком деревянном кресле на  колесиках,  одетый в  одну  ночную
рубашку.  Еще не старик,  хоть и  пожилой,  но весь высохший,  прикрытые
пледом ноги тонки и неподвижны.
   -- Подожди там, брат Кастор... -- сказал епископ.
   Священник за нашей спиной молча вышел, прикрыл дверь.
   -- Добрый вечер тебе,  брат Рууд,  -- вполголоса сказал епископ. -- И
тебе,  незнакомый брат. Прости, что не встаю, но я ныне и перед Пасынком
Божьим не встал бы...
   Я рухнул на колени. Подполз к епископу, припал губами к слабой руке:
   -- Благословите меня,  святой  брат.  Благословите,  ибо  я  грешен и
нечестив.
   Шел от брата Ульбрихта тяжелый запах болезни. Вот почему так духами в
комнате пахнет --  чтобы запахи немощного тела отбить...  И  вот  почему
опочивальня рядом  с  канцелярией --  нет  у  епископа  сил  и  здоровья
двигаться.
   -- Прими мое прощение, -- спокойно сказал епископ. -- Как звать тебя,
брат?
   -- Ильмар, Ильмар Скользкий. Вор.
   Рука епископа дрогнула.
   -- Ты тот самый Ильмар?
   -- Да, святой брат...
   -- Рууд?
   -- Это он,  ваше преосвященство, -- отозвался священник. -- Я спросил
все, что было в скрытом послании, и он сказал так, как должно.
   Слезящиеся глаза брата Ульбрихта всмотрелись в меня.
   -- Засучи правый рукав, брат Ильмар.
   Я подчинился.
   -- Откуда у тебя этот шрам?
   -- Это с детства,  ваше преосвященство,  --  прошептал я.  --  Упал с
дерева. Я всем говорю, что это след от китайской сабли, но вру. На самом
деле -- шрам от острого камня.
   -- Что ты унес из языческого храма в Тессалониках, семь лет назад?
   -- Там  не  было  ничего  ценного,  святой брат...  Несколько древних
свитков,  я  не  смог их  прочитать,  и  никто не дал хорошей цены...  я
пожертвовал их храму Сестры в Афинах...
   Брат Ульбри