хт улыбнулся:
   -- А если бы тебя дали хорошую цену?
   -- Продал бы, ваше преосвященство. Я грешен.
   -- Мы все грешны...  -- епископ посмотрел на Рууда. -- Милость Сестры
с нами,  брат.  Это действительно вор Ильмар. Я знаю и другие вопросы...
но  это уже не  нужно.  Это Скользкий Ильмар.  Вор из  воров,  искусник,
грабитель древних могил...
   -- Прости меня, святой брат...
   -- Ты прощен.  Уже прощен.  Отвечай на вопросы,  и  все с тобой будет
хорошо.
   Откуда в  его слабом теле бралось столько силы?  Я  сразу успокоился,
будто глупый ребенок, впервые вкусивший таинства веры...
   -- Брат Рууд, кто еще знает о нем?
   -- Никто, брат Ульбрихт. Ильмар исповедовался... и я понял, кто рядом
со мной.
   -- Рука Сестры...  --  снова сказал епископ и сложил руки лодочкой. Я
последовал его примеру, и минуту мы молились вместе, молча.
   -- Скажи, Ильмар, где принц Маркус?
   -- Я не знаю, святой брат...
   -- Отвечай правду, Сестра слышит тебя через меня.
   -- Я не знаю,  брат Ульбрихт!  Тогда,  на побережье, он словно сквозь
землю провалился! Я пытался его найти, но не смог.
   -- А зачем ты его искал?
   Я  пожал плечами.  Если уж  Сестра меня сейчас слышит,  то  и  видит,
наверное.  Поймет. Что я могу сказать, как объяснить? То ли привязался я
к мальчику, то ли объяснений хотел, то ли помочь собирался...
   -- Отвечай, Ильмар.
   -- Не знаю. Зла я ему не хотел.
   -- И правильно делал. Проклят будет во веки веков тот, кто убьет его,
ввергнут в  холод адский,  в пустыни ледяные...  а уж о земном наказании
слуги Сестры озаботятся!
   Я вздрогнул.  В глазах епископа блеснул такой яростный огонь... такая
святая вера!  Словно не о мальчишке, родными преданном, Домом проклятом,
говорил, а о одиннадцати предателях, Искупителя толпе отдавших...
   -- Не бойся, Ильмар... -- епископ почувствовал мое замешательство. --
Не к тебе мой гнев. Так ты не ведаешь, где Маркус?
   -- Нет.
   Епископ вздохнул.  Задумался. Брат Рууд стоял в сторонке, беззвучный,
неподвижный, словно и дышать разучился.
   -- Не  может быть,  что ты  случайно сюда пришел...  рука Сестры тебя
вела... Брат Ильмар, скажи, что тебя дал мальчик?
   -- Титул...
   -- Тщета! Что еще?
   -- Кинжал.
   -- Покажи мне его.
   Брат Ульбрихт повертел кинжал, вгляделся в узоры на рукояти и лезвии,
в  свирепый  профиль  выгравированного  орла.   Движения  были  умелы  и
осторожны --  видно,  побывал он  в  страже  храмовой,  имел  сноровку с
оружием обращаться.
   -- Да, да... и впрямь кинжал Дома... -- без всякого интереса произнес
он. Вернул мне оружие. -- Все?
   -- Все, святой брат.
   -- Скажи, а мальчик научил тебя Слову?
   -- Нет.
   -- Ты хотя бы слышал, что он произносит, когда тянется в Холод?
   -- Нет... он одними губами шептал...
   -- Движения рук? Позу? Интервал времени между Словом и Холодом?
   Я молчал, сбитый с толку неожиданным потоком вопросов.
   -- Ваше преосвященство,  --  заговорил Рууд.  -- Искусный магнетизер,
полагаю, способен погрузить Ильмара в сон, и тот вспомнит многое.
   -- Да, возможно...
   Епископ будто ослаб.  Не оправдал я  его надежд...  а  не велит ли он
сейчас выставить меня  из  храма  --  прямо на  площадь,  к  разъяренным
стражникам?
   -- По крайней мере --  мы узнаем интервал и  двигательную фазу Слова,
-- рассуждал Рууд.  -- А возможно, что в магнетическом сне Ильмар сумеет
и прочитать речевую формулу по губам мальчика...
   -- Это все равно ничего не даст, -- возразил епископ. -- Ничего...
   -- Но Сестра привела Ильмара к нам!
   -- Возможно,  для того лишь,  чтобы мы  укрыли Ильмара.  Он  заслужил
покровительство Сестры хотя бы тем, что спас Маркуса с каторги.
   -- Но если хоть малейший шанс...
   -- Да,  конечно,  --  епископ поднял взгляд на  Рууда.  --  Ты молод,
преисполнен надежд и  оптимизма.  Ты горишь святым огнем подвижничества.
Ты прав,  брат Рууд,  это я слишком стар и немощен, чтобы строить пустые
надежды...  Брат мой,  ты повезешь Ильмара в  Рим.  Ты сопроводишь его к
Преемнику Искупителя,  и  если будет на  то  Божья воля --  это  поможет
нам... поможет всем нам. Брат Рууд, подойди ко мне!
   Через миг священник стоял на коленях рядом со мной.  Епископ возложил
на его голову руку, произнес:
   -- Именем Сестры,  ее волей...  на радость Искупителю... дарю тем сан
святого паладина.  Снимаю с тебя все обеты,  освобождаю от новых -- пока
не достигнешь ты Рима,  и не сопроводишь вора Ильмара к Пасынку Божьему!
Отныне все  в  твое воле,  нет и  не  будет на  тебе грехов,  любой твой
поступок во исполнение миссии -- мил Искупителю и Сестре!
   Рууд задрожал.
   Еще бы.  У меня колени подогнулись со страху.  Святой паладин --  это
даже не  епископ,  не кардинал.  Сан этот дается тому,  кто ради веры ни
себя не щадит,  ни других, кто должен совершить такое дело, что весь мир
в  восторг повергнет!  Неужели ради того,  чтобы доставить меня в Урбис,
ради  надежды  слабой,  что  я  чего-то  вспомню,  готов  епископ  такую
ответственность взять, через себя -- все грехи Рууда, прошлые и будущие,
на безгрешную Сестру отвести?
   И тут епископ произнес Слово.
   Ледяной ветерок дохнул на нас.  Брат Ульбрихт потянулся в ничто...  и
достал крошечный блестящий предмет.  Стальной столбик на  шелковой нити,
святой знак...
   -- Это  столб  из  того  железа,  которого  Искупитель касался...  --
спокойно  сказал  епископ.   Не  было  в  голосе  благоговения,   только
усталость. -- Носи его знаком святого подвижничества, брат Рууд. Знающие
-- узнают. Все. Вера с тобой.
   -- Вера со  мной,  брат Ульбрихт,  --  прошептал Рууд,  приняв святой
столб в сложенные лодочкой ладони.  Поцеловал его,  бережно надел его на
шею.
   -- Иди.  Возьмешь мой экипаж... пусть брат Кастор приказ заготовит. И
езжай немедленно. Никому сейчас веры нет. Никому, понимаешь?
   -- Если нас остановит стража?
   -- Скажи,  что вы едете...  нет,  не в Рим. Куда угодно, любой другой
город назови. Брат Ильмар пусть тоже в наши одежды оденется, священником
назовется...
   -- Как я могу, брат Ульбрихт? -- спросил я.
   Епископ вздохнул:
   -- Прав  ты.  Не  стоит святое дело с  обмана начинать.  Брат Ильмар,
крепка ли твоя вера?
   -- Крепка, святой брат...
   -- Веруешь ты в то,  что Искупитель --  приемный сын Божий, первый из
сыновей земных,  что  Сестра --  ему сестра названная,  Господу приемная
дочь?
   -- Верую...
   -- Не отступал ли ты против веры,  хоть в самой малости? Не творил ли
языческих обрядов,  не  молился ли  лживым богам,  не  поносил ли святой
столб и чудеса Слова Господнего?
   -- Нет, ваше преосвященство...
   -- Хорошо.  Милостью Искупителя и Сестры, недостойный брат мой, дарую
тебе  сан   святого  миссионера,   истинное  слово  во   тьму  несущего.
Отпускаются грехи твои.
   Не  было  у  меня  никаких  сил  ответить.  Поцеловал я  слабую  руку
епископа,  приняв ее,  по правилу,  в свои сложенные лодочкой ладони,  и
только  о  том  подумал,  что  судьба  человеческая --  игрушка в  руках
всевышнего.  Две недели назад был я  просто беглым татем.  Ну,  положим,
каторжником-то я как был, так и остался, но вот в придачу -- стал графом
Печальных Островов и святым миссионером.
   Судьба.
   -- Идите, -- сказал епископ.
   -- Брат Ульбрихт,  предан ли  вам брат Кастор?  --  спросил Рууд,  не
вставая с колен.
   -- Да, насколько я ведаю. Но я не знаю, только ли мне он предан.
   -- Добр ли он к вам?
   -- Да, брат Ульбрихт. Очень добр и заботлив.
   Глаза у епископа стали грустными и печальными.
   -- Ваше преосвященство, как мне поступить?
   -- На тебе нет грехов, брат Рууд.
   Мы  поднялись  с   колен.   Епископ  потянулся,   достал  с   кровати
колокольчик,  позвонил.  Через  несколько  мгновений  дверь  опочивальни
открылась.
   -- Брат Кастор, -- тихо сказал епископ. -- Подготовь все приказы, что
велит тебе брат Рууд, святой паладин Сестры.
   Брат Кастор вздрогнул. Склонил голову.
   -- Отпускаю тебе все грехи, брат Кастор, -- добавил епископ.
   Он не понял.  Уже и  я  все понял,  а брат Кастор так и не сообразил.
Выписал бумаги,  названные Руудом, скрепил их печатями, своим росчерком,
а  подпись епископа там заранее была.  Я украдкой поглядывал на дверь из
канцелярии в опочивальню:  может одумается епископ,  подкатится на своем
кресле, окликнет...
   -- Все готово,  --  сказал брат Кастор,  протягивая бумаги Рууду. Тот
молча принял их и,  так молниеносно, что любой душегубец бы позавидовал,
выхватил тонкий стилет.
   -- Прости,  брат Кастор,  --  сказал святой паладин,  вонзая лезвие в
грудь секретаря епископа.
   Не издав ни звука,  Кастор рухнул на пол. Глаза остались открытыми, и
растерянно взирали на брата во Сестре.
   -- Отпускаю тебе грехи,  --  сказал Рууд.  --  Прощаю то,  что был ты
соглядатаем Дома, прощаю то, что ты совершил, и то, что хотел совершить.
   Лицо у него даже не дрогнуло.  И злобы в глазах не было, не говоря уж
о сожалении.
   -- Идем,  брат мой Ильмар,  --  отворачиваясь от тела сказал Рууд. --
Нам еще надо одеяние тебе подобрать,  в  дорогу снарядится,  на  конюшню
приказ отдать. Идем, нет у нас времени.


   Глава четвертая, в которой меня учат благочестию, а я -- учу разуму.

   При виде приказов, подписанных епископом и его покойным секретарем --
впрочем,  о смерти брата Кастора никто еще не знал, -- вся святая братия
проявила достойное рвение.
   Рууд меня сразу же услал в свою келью.  Там я и сидел,  глядя тупо на
крошечный лик Сестры, что на стене висел.
   Скажи, всемилостивейшая, неужели стоило священника убивать? Даже если
был  он  наушником Дома,  так  ведь  есть  у  храма подвалы,  камеры для
покаяния провинившихся братьев. Та же тюрьма, если честно.
   Запереть, да и дело с концом...
   Нет -- убил. Ни колеблясь, ни медля. Один брат -- другого.
   А чего тогда мне ждать?  Если интересы веры заставляют святых братьев
друг друга резать!  Кто я  для них?  Титул насмешливый,  сан,  мимолетно
положенный --  разве это брата Рууда остановит?  Вот расскажу я все, что
знаю, Преемнику Юлию, стану не нужен, и...
   Мысли были неприятные. Тяжелые и почти грешные. Без позволения Сестры
святой  паладин греха  не  совершит.  Если  Сестра дозволила --  значит,
правильно Рууд поступил!
   Только ведь Сестра --  она далеко,  в  царствии небесном.  А человеку
свойственно ошибаться. Прав ли был добрейший епископ Ульбрихт, давая сан
брату Рууду? Сестра ли его устами говорила?
   Вспомнил я  тот блеск в  глазах епископа,  когда он о  принце Маркусе
заговорил,  и нехорошо мне стало.  Знал святой брат что-то такое,  что и
Рууду,  наверное, неведомо. А уж мне -- тем более. Что-то очень важное о
маленьком беглом принце.
   Ох,  не стоит в  игры сильных мира сего влезать!  На все мои козырные
шестерки у них по тузу приготовлено. Стану не нужен -- вмиг сметут.
   Раздались за  дверью шаги  --  быстрые,  уверенные.  Вошел брат Рууд.
Только я его не сразу узнал.
   Плащ   на   нем   теперь  --   малиновый,   с   синей  каймой.   Плащ
священника-подвижника, что и оружием владеет, и словом истинной веры. На
поясе длинный меч,  и  по  уже по  строгой красоте рукояти,  по ножнам я
угадал,  что и клинок хорош.  Кожаные сапоги,  на груди --  святой столб
поблескивает.  Не стал под одежду прятать, может и правильно, все больше
почтения в окружающих...
   -- Одевайся, брат Ильмар.
   Дал он мне одежду миссионера -- все из палевого сукна, неприметного и
скромного.  Редко такую встретишь в  державных владениях.  Миссионерская
судьба --  свет веры к дикарям нести,  в джунгли,  в пустыни,  в болота.
Редко-редко  такой  встретится  в  портовом  городке  --  торопящийся на
корабль, в плавание в чужие края. И еще реже возвращаются они...
   Может и  меня такая судьба ждет?  Как  поведаю,  все что знаю,  так и
напомнят --  сан не зря дан.  Отправят в Конго,  Канаду, Ниппон или иную
окраину мира. Неси свет веры, бывший вор Ильмар...
   Все это я думал,  переодеваясь под пристальным взглядом Рууда.  Вроде
бы и  не обыскивали меня,  а теперь --  все вещички спутнику знакомы.  И
деньги мои  он  видел,  и  мелочь всякую,  вроде  гребешка и  карманного
туалетного несессера. И пулевик.
   -- Стрелять умеешь? -- спросил брат Рууд.
   -- Вроде получалось.
   -- Хорошо. Путь трудный.
   Вот и все рассуждения. Вышли мы из кельи, и двинулся я за своим новым
спутником по бесконечным коридорам. Конюшни были не совсем при храме, но
оказалось,  что  к  ним  тянется  под  площадью  подземный туннель.  Под
большими городами все изрыто, и такими вот тайными ходами, и катакомбами
древними,  и канализацией, если город совсем уж крупный и богатый. А под
Лютецией --  или,  если попроще, без державной пышности, под Парижем, --
говорят,  подземный город чуть ли  не втрое больше верхнего,  даже и  до
Версаля дойти можно, на свет не выходя.
   -- Брата Кастора вспоминаешь? -- спросил вдруг Рууд.
   Я промолчал.
   -- Вспоминаешь. Вижу.
   А хоть бы и вспоминал!  Ему-то что?  Молчу же, не учу монаха истинной
вере.
   -- Мне не ведомо,  что такое важное есть в принце Маркусе,  -- сказал
вдруг Рууд.  --  Но  Преемник сказал,  что  сейчас он  для  веры --  как
фундамент для  храма.  Такие  слова  зря  не  говорят.  Малый грех  вера
простит, большего бы не сотворить...
   -- Кровь проливать мне приходилось,  брат Рууд,  -- ответил я. -- Вот
только малым грехом я это никогда не считал.
   -- И зря,  брат.  Вера не только на добре стоит,  крови за нее немало
пролито.  Если вдруг невинен был  брат Кастор --  Сестра его милостью не
оставит. А если прав я -- значит, спас душу его от предательства.
   Гладко все получается. Куда уж глаже. Я и не стал спорить.
   Вышли мы наконец из туннеля -- прямо в конюшни, к выезду крытому, где
уже готов был экипаж.  Крепкая карета для дальних поездок,  на  железных
рессорах, с шестеркой вороных лошадей. Окна серебр„ные, снаружи ничего и
не  углядишь.  На закрытом облучке ждали два кучера --  тоже в  одеяниях
священников. Кто-то из младших братьев.
   -- Садись, -- сказал Рууд. Пошел к возницам, поговорил коротко. Я тем
временем забрался в карету.
   Уютно.  Ничего не  скажешь.  Видно,  сам епископ на ней выезжал.  Два
мягких дивана --  хоть сиди, хоть спи, -- на них пледы теплые. Погребец,
внутри и еда, и бутылки, в гнездах надежно закрепленные. Яркая карбидная
лампа,  столик откидной,  переговорная труба к возницам, даже рукомойник
дорожный есть. Куда роскошнее первого класса в самых хороших дилижансах.
   Устроившись на диване,  я  почувствовал,  как наваливается усталость.
Неужели милостью Сестры все же вырвусь из ловушки?
   Следом  забрался  брат  Рууд.   Экипаж  сразу  же  тронулся,   ворота
распахнули, и мы выехали в дождливую холодную ночь.
   -- Располагайся удобнее,  брат мой,  -- сказал Рууд. -- Путь длинный.
Сейчас мы  двинемся на Брюссель,  так меньше подозрений у  стражи будет.
Потом уже к Риму направимся.
   Экипаж  катился  по  площади  --   мягко,   без  тряски  надоедливой.
Патрульные,  что  были  вокруг  храма,  на  карету  поглядывали,  но  не
препятствовали.
   -- Присоединяйся,  брат,  --  предложил Рууд  добродушно.  Достал  из
погребца бутыль вина, разлил по красивым стальным бокалам.
   -- А  как  же  твои обеты?  Ты  вроде вина не  пьешь?  --  спросил я,
принимая бокал.
   -- Не время теперь плоть умерщвлять,  --  спокойно ответил брат Рууд.
-- Сейчас глоток вина  --  не  грех.  Только фанатики посты  соблюдают и
обеты держат, когда надо в бой идти.
   -- А ты боя ждешь, брат?
   -- Я всего жду, Ильмар.
   Его глаза блеснули.
   -- И  запомни...  брат мой...  ты  теперь себя беречь должен.  Ты  --
ниточка, которая может к Маркусу привести.
   Вот. Очень приятное дело.
   -- Спасибо,  брат Рууд,  остерегусь,  -- пообещал я. Мы выпили, потом
Рууд молча убрал вино.
   Карета выехала наконец с  площади,  загрохотала по  неровной мостовой
вдоль Принсенграхт.
   -- Расслабься,  --  посоветовал Рууд.  -- На выезде из города нас все
равно будут проверять, брат.
   Легкое дело -- после такого напутствия расслабиться.
   Посмотрел я в окно,  на домики-барки,  вдоль всего канала стоящие.  В
окнах кое-где огоньки горят,  а так как занавесок по местному обычаю нет
-- то можно все насквозь видеть.  Женщина с  вязанием,  видно ждет кого,
раз  за  полночь  не  ложится.  Мужчина  полуголый  гантелями  каменными
ворочает.  А  вот целая толпа за окном --  кружатся в  танце,  на столах
бокалы хрустальные поблескивают.  Пускай стража каторжника ловит,  пусть
Дом   указы  грозные  рассылает,   пусть  на   краю   света  краснокожие
переселенцев режут -- есть ли до того дело простому бюргеру?
   И  на миг меня снова тоска коснулась.  По такому вот спокойствию,  по
жизни устроенной, по необязательности при виде стражника напрягаться...
   -- Мирская  жизнь  соблазнительна,  таит  в  себе  многие  прелести и
искушения,  --  сказал брат Рууд. -- Мне понятно, как ради Господа, ради
Искупителя и  Сестры,  от нее отказаться.  А скажи,  Ильмар,  что тебя с
честной стези свело?
   -- Любопытство, брат Рууд. Любопытство... скажи, кто из здешних людей
хотя бы из своей провинции выезжал?
   -- Немногие.
   -- А  я  в  Китае был,  через Руссийское Ханство проезжал,  с  живыми
ниппонцами беседовал,  в  Египте  полгода  жил  --  да  не  в  державной
Александрии,  а в языческом Мероэ,  --  даже в дикой Африке старые храмы
раскапывал.
   -- Любопытство -- божественная черта, людям подаренная, -- согласился
Рууд. -- Но не все человеку дано постичь.
   -- А  я  многого и  не  желаю,  брат Рууд.  О  загадках божественного
мироздания не  сокрушаюсь.  Мне бы  повидать,  как люди в  чужих странах
живут, на далекие берега ступить -- уже хорошо.
   Брат Рууд помолчал. Видно говорил я что-то опасно близящееся к ереси,
но границ все же не преступил.
   -- Купцы,   миссионеры,   географы,   тайные  слуги  Дома  --  многие
путешествуют по всему миру,  -- сказал он наконец. -- Недавно в холодных
краях,  что за Африкой раскинулись,  целая экспедиция побывала.  Ледяной
материк нашли.  Там  никто не  живет,  только звери,  доселе невиданные.
Птицы,  не умеющие летать,  а плавающие словно рыбы, например... Не верю
я,  Ильмар,  что одна лишь страсть к  путешествиям тебя с честной дороги
сбила. Нет в тебе злодейской сути, злобы душегубной.
   -- Правильно,  --  признался я. -- Не только любопытство. Еще и лень.
Не хочу я,  брат, изо дня в день кропотливым трудом заниматься. Вставать
по утрам,  галстук повязывать,  перо чиновничье на шляпе поправлять,  на
службу идти... Нет. Не хочу.
   -- Это -- грех. Господь наставляет нас трудиться прилежно.
   -- Грех,  --  признал я.  --  Только сам Искупитель плотницким трудом
пренебрег, и сказал, что каждого своя дорога в жизни ждет.
   -- Остановись, брат Ильмар! Ты опасные вещи говоришь!
   -- Брат  Рууд,  а  разве вам  не  положено смутные места в  священных
книгах толковать?
   Брат Рууд кивнул.
   -- Положено,  брат Ильмар. Прости мою горячность. Говори, сомневайся,
я счастлив буду развеять твои заблуждения. Спрашивай, брат.
   Похоже он и впрямь был готов к разговору.  Я задумался. Потолковать о
вере со  святым паладином --  шанс редкий,  раз в  жизни,  да  и  то  не
всякому, выпадает.
   -- Скажи, брат, что такое Слово?
   -- Слово  Господне --  дано  людям,  как  пример чуда  повседневного,
ежечасного,  достойным людям доступного.  Позволяет Слово в пространстве
духовном, под взглядом Господним, любую вещь, тебе принадлежащую, скрыть
до времени...
   -- А  вот  Жерар Светоносный писал,  что Слово --  искушение,  данное
людям в испытание...
   -- И достойный Жерар прав.  Слово --  будто оселок, на котором каждый
свою душу правит.  Кто отточит до достойного блеска,  а  кто и напрочь в
труху сведет.
   -- Но разве все люди не едины перед Богом? Почему тогда те, кому дано
Слово, не спешат им с другими людьми поделиться?
   -- Каждый достойный рано или  поздно свое Слово находит.  А  н