вал, что это поможет. Ведь должно же хоть что-нибудь помочь?
     Его подруга, анонсировавшая на вечер "серьезный разговор", была заботливо заперта в ящике стола в высотном кабинете под куполом Свода.
     "Пусть отлежится. Может, это наведет ее на стоящие мысли?"
     Вот уже несколько дней Лараф ожидал действенных советов. Вместо них книга кормила его скабрезными каламбурами наподобие тех, какими он сам охотно присыпал свою речь.

***

     "Меня передразнивает, что ли? Обиделась?"
     Плохие новости сыпались как горох из мешка.
     Мятежи, разбой на дорогах, измененные атмосферные эффекты в районах Урталаргиса и Старого Ордоса, гибель плеяды офицеров Опоры Единства, посланных в один из гарнизонов близ столицы водворять порядок... Полный перечень событий, принесенный утром Ларафу, занял три страницы. Бегло просмотрев первую, Лараф бросил перечень в камин.
     "Если так пойдет дальше, придется просить помощи у Зверды."
     Смотр продлился почти до вечера.
     Экипажи парусников слаженно отдавали гнорру честь.
     Пехота громко скандировала имя Сиятельной.
     Он, Лараф, шел через весь этот патриотический бедлам по ковровой дорожке, расстеленной прямо по лужам через всю площадь Двух Лагинов.
     В конце ему даже пришлось сказать речь. Его самообладания хватило ровно на две минуты. Впрочем, большего и не требовалось. "Все хорошо, а будет еще лучше", - таким было основное содержание речи.
     Когда военный люд взорвался одобрительным ревом, Лараф заметил прямо перед собой морского офицера, чье обветренное скуластое лицо показалось ему до боли знакомым. Не только знакомым, но и до ужаса похожим на его, Ларафа, прежнее лицо.
     Бросив на человека несколько взглядов украдкой, Лараф с ужасом осознал, что это его брат. Тот самый, что служил палубным исчислителем на флагмане Южного флота.
     ?Его что, на днях в столицу перевели??
     Офицер смотрел на него с нервозным благоговением, его глаза светились от счастья и гордости. А на почетной перевязи исчислителя таращилось внушительное лучистое око ордена "Звезда Морей" с листьями трилистника.
     Вместе с другими моряками он орал какой-то бред наподобие "Долгие лета Пенным Гребням Счастливой Волны!".
     На какую-то секунду Ларафу показалось, что он просто обязан немедленно подойти к брату. Возможно, приблизить его и сделать своей правой рукой, своим доверенным лицом. Как вдруг перед его мысленным взором встала последняя встреча с Тенлиль.
     Лараф с отвращением отбросил мысль о брате и отвернулся. "Ну ее к Шилолу, эту мою прежнюю семью. От них одни расстройства", - решил Лараф. От этого заключения на душе у него еще гнусней заскребли кошки. Выходило, что к старому мирку возврата нет. А новый казался ему теперь слишком сложным и зловещим.
     Послав еще десяток мрачных улыбок защитникам Варана, Лараф двинулся в сторону парадного входа в Свод. Ему не терпелось поскорее скрыться в своем кабинете. Тем более, он помнил о "серьезном разговоре" книгой.
     Лараф захлопнул за собой дверь подъемника. Подошел к столу. Отпер верхний ящик, куда обычно прятал "Семь Стоп Ледовоокого". Но его подруги не было на месте!
     "Наверное, ошибся", - сказал себе Лараф и открыл следующий ящик...
     За два с половиной часа, что последовали за этим, он перевернул вверх дном весь свой кабинет. Он искал среди одежды и бумаг, в отхожей комнате и под ковром. И даже в резервуарах для масла, из которых питались настенные лампы.
     Но его подруги больше не было с ним. Лараф посмотрел на себя в зеркало: из запредельной глубины всплыли чужие глаза и отвисшая челюсть. Они принадлежали насмерть перепуганному человеку. Гнорру Свода Равновесия.

3

     - Даже не подозревала, что я так люблю родные места. У меня даже внутри потеплело, - сказала Зверда и устало улыбнулась.
     Вдали раскинулось поросшее заснеженными лесами побережье Фальма. У самого горизонта маячили руины Южного замка. А еще дальше, в глубине полуострова, их ждал уютный Маш-Магарт.
     - Не знаю, как насчет родных мест, но у меня тоже внутри потеплело, - откликнулся Шоша. - По правде сказать, от этой качки мне уже и жить неохота.
     - Ничего, барон. Потерпите. Скоро наши страдания окончатся.
     Лицо у Шоши было отечным и серым. Зверда знала, что виновата в этом вовсе не качка, которая, конечно, не мера изюму. А жесточайшая нехватка "земляного молока".
     Это настоящее чудо, что они с Шошей умудрились сохранить гэвенг-форму человек до самого дома! Впрочем, их энергетические резервы были истощены до такой степени, что в этой гэвенг-форме они не были способны даже на то, чтобы кушать. Не говоря уже о фокусах посложнее.
     Вскоре от корабля Цервеля отделилась лодка, в которую сели Зверда, Шоша и четверо матросов. Туда же погрузили и гроб-лодку барона Санкута.
     - Глядите-ка, лодка в лодке! - хмыкнул Шоша.
     Цервель вежливо улыбнулся шутке. Он был доволен - Шоша хорошо заплатил ему за труды и даже накинул пятьсот авров сверху. За нервы.
     Затем они долго шли по толстому и прочному припаю, который начинался в нескольких лигах от берега.
     Зверда, кутаясь в меховую пелерину, вышагивала впереди отряда. Шоша одышливо пыхтел в арьергарде, едва поспевая за матросами. Только сейчас барон полностью осознал, что ни один из воинов, которых они со Звердой брали с собой в Пиннарин, не вернулся в родные места. Не то чтобы Шоше было жаль погибших телохранителей. Но барон был склонен видеть в этом дурное предзнаменование.
     Через два часа бароны Маш-Магарт выбрались на берег. Теперь они держали путь к руинам Южного замка. Там, в соответствии с договоренностью, их должен был ожидать отряд - двести человек во главе с Лидом. Под охраной этого отряда они вернутся в Маш-Магарт.
     Но Южный замок был пуст. Никаких следов недавнего пребывания людей, а тем более самих людей ни Шоша, ни Зверда не обнаружили.
     - Хороши вояки, шилолова мать! - возмущался Шоша. - Хороши вассалы! Только доберусь я до них! Никому мало не покажется! Каждого третьего - колесовать. Остальных выпороть. Что, подождали, соскучились и восвояси? Гортело пьянствовать?
     Пока барон расхаживал по свежему снегу во внутреннем дворе разрушенного замка, Зверда принюхивалась. Хотя замок и выглядел безлюдным, но что-то подсказывало ей, что это не правда. Или не совсем правда.
     Раскатистый голос барона гудел и гудел, отражаясь от высоких почерневших стен, от причудливых проломленных арок. Оплывшие от жара статуи грубой работы, изображающие морских чудовищ, смотрели на баронов с насмешкой.
     Зверда оглянулась. Матросы с вещами и гробом барона Санкута стояли за воротами и перетаптывались, тщетно пытаясь согреться. Лица у них были непонимающие и настороженные. Зверда тоже чуяла неладное.
     - ...а я-то думал - сейчас в тепле посижу, оленьей крови глотну! Раскатал губу, старый осел! - возмущенно рокотал Шоша.
     Вдруг откуда-то из руин с шумом взлетела огромная стая воронов. Птицы с карканьем поднялись в небо и закружили там, словно в ожидании поживы.
     "Их кто-то спугнул", - подумала Зверда.
     - Послушайте, барон, а не кажется ли вам... - начала Зверда.
     Она не успела закончить. Уцелевшая створка ворот замка захлопнулась за ее спиной - не то от сквозняка, не то сама по себе.
     Зверда не успела обернуться. Прямо перед ней, словно бы собравшись из снега и карканья воронов, появился сергамена, заклятый враг баронов Маш-Магарт.
     Зверь был мощен и статен, его шерсть сказочно серебрилась в наступающих сумерках. Глаза зверя горели голубым пламенем ненависти. Зверда знала: стоит сергамене прыгнуть - и ей конец. Она не сможет противостоять Вэль-Вире, слишком мало сил осталось у нее после истощающего морского перехода.
     Шоша, казалось, еще не заметил его.
     - Барон, посмотрите, у нас гости, - тихо сказала баронесса.
     "На этот раз пощады не будет", - прочла Зверда в глазах сергамены. Ее красивый рот исказила электрическая судорога ужаса.

ГЛАВА 30. СОПЛИВАЯ ЦАРИЦА ИТА

     "Когда убийца не прольет смертной крови,
     Когда человек вне закона сделает музыку,
     Когда умрет нерожденное,
     Тогда Итская Дева придет к безусому юноше."
     Прорицание Геолма

1

     Где-то над Харреной было морозное солнечное утро. Озерца, реки и речушки лежали среди заснеженных белых земель заснеженными белыми змеями и медузами.
     Над Итом клубились непреходящие облака. Два слоя тумана вкупе с высоким Ильвесским хребтом надежно укрывали город от солнечных лучей и - вместе с тем - от холодных северных и западных ветров. Вечная осень, вечный влажный парник, в котором редкий ребенок вырастает здоровым и бодрым, в котором только счастливцы доживают до пятидесяти...
     Завязанные в неразрывный узел и запечатанные четырьмя печатями магии двух цветов и двух начертаний пульсировали в неровных биениях Золотого Цветка. В такт с ними обращались в воде и над водой, в городе и в горах твари, гады, монстры, животные, люди и духи.
     Лодья спасателей-на-водах была ошвартована у колонны с капителью в виде женщины-рыбы.
     В отличие от большинства местных анти-русалок, имевших женские ноги и рыбью голову, эта была устроена классически: сзади - плавники, спереди - женский грудастый торс и длинновласая голова. Правда, хвост русалки давно отвалился и, судя по заметному крену, капитель была готова вот-вот рухнуть целиком.
     Оставалось надеяться, что это случится не сейчас. Запечатленный в камне древний идеал женственности мог запросто разбить лодью на куски.
     Загарпунить одного из заспанных водолетов оказалось непростой затеей. Даже опытным спасателям-на-водах потребовалось изрядно попотеть. И поскольку за каждое свое движение отважные стражи плотины просили дополнительную плату, казна клана стремительно истощалась. Милас сквернословил на черном оринском диалекте, но платил.
     Когда тварь была наконец проткнута, выдернута из воды, умерщвлена совместными усилиями и распластана на днище лодьи, за дело взялся Милас.
     Он соорудил из ската, улиток и игл такую точно магическую конструкцию, какой их с Эгином и Есмаром пытались умертвить "жемчужники". Только направлена она была не вверх, как в тот раз, а вниз, под воду. И главным источником смертных вибраций для нее служило не человеческое сердце, а фиолетовый кровегонный мешок водолета.
     Так они решили по аналогии. Хочешь убить человека - воспользуйся трупом человека. Хочешь изничтожить гада - обзаведись трупом гада.
     Доски днища дымились от фиолетовой крови. Есмар растирался оленьим жиром, который запасливые спасатели всегда возили с собой.
     - Ты уверен, что мы выбрали правильное место? - в десятый раз от нечего делать спросил Эгин.
     - Да точно, точно. Я чую! - Есмар знал, что пробил его звездный час. Глаза мальчишки сияли, с лица не сходила торжествующая улыбка.
     Эгин с сомнением вгляделся в воду. Ничего не видать. То ли прозрачность озера колеблется вместе с временем суток, то ли здесь очень глубоко...
     - Господа, внимание... - Милас возвысил голос.
     Все посмотрели на него.
     - ...Мы начинаем. На счет "десять" мертвительная магия неизведанной силы будет направлена в пучину Сигелло. Мы ничего не знаем о природе существа, которое придется убить, а потому прошу всех приготовить оружие. И приличествующие случаю заклинания, само собой. Итак, раз... два...
     Эгин посмотрел на набережную. Вроде бы, никого. Коллеги спасателей-на-водах стоят на башне возле стрелометов. Чуть поодаль бродит наряд городской стражи. Не то Милас чересчур сгустил краски, не то стража не понимает, кто сейчас болтается на главном плесе. В любом случае, никаких признаков погони "жемчужников". И на том спасибо...
     - ...семь... восемь...
     Эгин поглядел на полотно своего меча. Пока чисто...
     - ...девять... десять!
     Из-за широкой опоры полуразрушенной арки выскочил небольшой челн. Несколько взмахов весел - и он совсем близко от лодьи. Это еще кто такие?
     Узнать вчерашних соискателей кольчуги - Вуймола, Лилуму и их бородатого патрона - не составило труда. Вуймол был наг, покрыт толстым слоем нежно-желтого жира и готов к прыжку.
     - Назад! - заорал Эгин что было мочи. - Назад поворачивайте, здесь опасно!
     Бородач самодовольно ухмыльнулся и показал Эгину "пошел на".
     Вуймол взмахнул руками, прыгнул и сразу же исчез под водой. Бородач тем временем раскрыл большой плоский ящик, с которым его вчера видел Эгин. Орудуя короткой деревянной лопатой, похожей на весло даллагского каяка, бородач начал сыпать из ящика в воду мелкую серую пудру.
     - Милас, улитки уже заработали?
     - Еще как. На свой меч посмотрите.
     - Шилолова кровь!.. Эй вы, как вас там зовут! - снова закричал Эгин. - Здесь дей-стви-тель-но смертельно опасно! Смертельно! Лилума, да объясни ты своему папе, что я не вру!
     - Он мне не папа, а муж! - звонко выкрикнула девчушка.
     - Тем лучше, тем лучше... - пробормотал Эгин, стаскивая с себя одежду.
     - А вы подите прочь отсюда! - добавила Лилума. - Вуймол все вчера разведал раньше вашего побляденыша. Кольчуга наша по праву!
     - Да сожрут сейчас твоего Вуймола! - гаркнул Эгин так, что Миласу оставалось только демонстративно зажать уши.
     - Откуда южанин знает твое имя? - ревниво осведомился тем временем бородач у Лилумы.
     - Вы лучше скажите, что в воду сыплете! - к перепалке подключился Милас. - Не "рачий чих" часом?
     - Не твое дело, рожа твоя татьская! - огрызнулся супруг Лилумы.
     - Ага, точно, "рачий чих"! - Милас, похоже, развеселился. - У Варма брали, из Мраморного Города, верно?
     - Ну верно, - согласился бородач, взяв на полтона ниже.
     Несмотря на драматизм ситуации, загоготала вся лодья. И женщины, и дети, и спасатели-на-водах. Бородач потерянно поглядел на поверхность воды, затянутую серой пеленой.
     - И он, конечно, клялся молоком матери, что отрава возьмет все живое на сто локтей кругом, а мальца не тронет? Так вот, милейший, шутки закончились. Этот мусор и водолета не завалит. А нашей рыбке "рачий чих" вообще как пудра.
     Больше всего Эгину сейчас не хотелось останавливать смертоносную магию улиток. Но до конца дней своих считать себя виновником гибели Вуймола ему не хотелось втройне.
     Эгин уже пробормотал заклятие Раздавленного Времени, когда на поверхность воды вырвался грандиозный пузырь воздуха. Он вынес несколько дохлых рыб и ворох обрывков омерзительных розовых водорослей в руку толщиной.
     Лодью качнуло, а челн конкурентов едва не залило с верхом.
     Вслед за первым поднялись несколько пузырей поменьше.
     Однако, ни тела Вуймола, ни останков твари пока что не было.
     - Ждать здесь, - приказал Эгин Есмару наивыразительнейшим тоном строгого папаши и прыгнул в показавшуюся теплой воду Сигелло.
     Только нырнув, он сообразил, что в Раздавленное Время, похоже, войти не удалось. Ни в его движениях, ни в реакции среды ничего не изменилось.
     Значит, не только Вуймол, но и он не может попадать в невидимый конус области действия звуковой магии под днищем лодьи. Иначе его скует по рукам и ногам необоримая судорога, швырнет на дно и тут уже точно конец.
     "Что может быть причиной? Недосып? Раны, нанесенные бойцовыми котами в Волшебном Театре? Миазмы Опарка?"
     Взор Аррума тоже проницал толщу воды в треть привычной силы. И все-таки Эгину удалось выделить на общем фоне глубинной беспросветности два наиболее крупных пятна.
     Первое, как и предупреждал Есмар, было десяти локтей в поперечнике. Оно металось, ударяясь о невидимые для Эгина стены.
     "Похоже, музыкальная магия действует. И, главное, тварь пока что не вырвалась наружу." Последнего Эгин боялся больше всего.
     Второе, меньшее, пятно, было неподвижно и, наверняка, являлось телом Вуймола. Глупый малец все-таки попал под удар звуковой магии. Видимо, и в этом, "противомонстровом" варианте, она оставалась опасной для людей...
     Эгин поспешил на поверхность.
     - Кидайте конец! - потребовал он.
     На лодье повторять не заставили. В воду полетели сразу два троса с небольшими грузиками. Эгин заметил, что Милас, сидя на фальшборте, стягивает свои шикарные сапоги.
     - Ну что там!? - тревожно осведомилась Лилума. Она смекнула, что Вуймола и впрямь уже долго нет. Это решительным образом поубавило ее спесь.
     - Я предупреждал, - мрачно ответил Эгин.
     Он взялся за один из сброшенных тросов и, набрав воздуха до самого желудка (как ему хотелось думать), вновь нырнул.
     "Я, конечно, предупреждал. Но я мог бы разрубить ключ-улитку еще две минуты назад. Поток звуковой магии прервался бы и тогда Вуймолу не угрожала бы опасность. По крайней мере, опасность, исходящая от нас. До чего неприятно все-таки чувствовать себя своекорыстной сволочью..."
     Эгин разгребал воду бесконечно долго. С непривычки уже на пятой сажени разболелись уши. Взором Аррума он видел, что тварь беснуется втрое от прежнего. "Да когда уже сдохнет, зар-раза!?"
     Когда Эгин был совсем близко от Вуймола, в мозг ворвалась убийственная какофония. "Смерть!"
     Он не думал, что сил у него осталось так мало. Почему-то Эгин надеялся, что сможет продержаться еще пятнадцать-двадцать ударов сердца, которые необходимы для того, чтобы успеть обвязать Вуймола и себя тросом.
     Первый же удар звуковой магии бросил Эгина в густой, омерзительный ил рядом с Вуймолом. Боль заполнила все тело, от кончиков пальцев до сердца.
     "Старею..."

2

     Первый поэт столицы Сорго Вайский задул свечу и, шаркая шлепанцами, поплелся в спальню, откуда доносилось бодрое похрапывание его молодой жены Лормы.
     Он провел исключительно вдохновенный день. Поэма о ре-тарской войне была окончена. На этот раз он справился быстро. И Сиятельная наверняка будет в восторге!
     Конечно, он не расскажет Сиятельной о том, что у него появился соавтор, странный хромоногий юноша по имени Кальт, которому он обязан самыми проникновенными эпизодами своей поэмы. Безусловно, именно он, Сорго, облекал в рифмы то, что рассказывал ему его гость. Но если б не рассказы Кальта, что, спрашивается, он облекал бы в рифмы?
     Уже не раз Сорго благодарил судьбу, которая свела его с Кальтом в день после памятного пиннаринского землетрясения.
     В тот день он шел по Желтому Кольцу, дивясь и ужасаясь картинам, которые ежеминутно открывались его взору. Много странного и страшного увидел Сорго на улицах города. Все это надлежало принять в себя, впустить в рассудок и сердце, дабы слова и строки грядущего "Плача по Пиннарину" не солгали ни в чем, поведав читателям правду, только правду и ничего, кроме правды о самой жестокой катастрофе, постигшей княжество со времен Тридцатидневной войны.
     Проведя в затопленной несчастьем и болью столице несколько часов, Сорго утратил свежесть восприятия и катастрофически отупел. Однако нагой юноша, обернутый в одно оранжевое атласное покрывало с шелковыми кистями, сразу привлек к себе внимание придворного поэта.
     Уронив голову на руки, юноша сидел на обломке упавшей колонны и тихо напевал песню. Юноша был худ, длинноволос и некрасив. Казалось бы, мало ли обезумевших юношей ходит по разоренному Пиннарину? Но этот был совершенно особенным.
     Слова песни, которую распевал парень, были словами древнетарского языка. Мертвого языка, на котором не говорили уже по меньшей мере двести лет! У Сорго, считавшего себя докой в сравнительном языкознании, перехватило дыхание.
     "Красавица, не прячь от людей
     Свой ясный взор под пышную прядь!"
     - машинально перевел Сорго. "Так это же пели еще во времена Элиена Звезднорожденного! Экий эрудит этот юноша!"
     Сорго остановился. Желание заговорить со странным юношей было непреодолимым.
     И хотя обстановка явно не располагала к просвещенным беседам, он подошел к безумцу и спросил.
     - Ты знаешь, кто сочинил эту песню, милейший? - Сорго был уверен, что его собеседник не принадлежит к дворянскому сословию. Уж больно жалкий вид он имел и уж больно грязным представлялось его тело. Но врожденная вежливость заставила его прибавить обращение "милейший".
     - Никтоже може