м нижним краем в снег или землю, и длинные совны.
     Эти "совнеры" или как более элегантно именовали их в последнее время "пикинеры" (хотя пиками-то как раз местные ретрограды вооружены не были) составляли первую линию любого боевого порядка. При столкновении с неприятельскими стрелками - пешими или конными - они прикрывали свой строй от метательных снарядов, а при атаке кавалерии сражались совной, которую в рукопашной перехватывали обеими руками.
     Вторая треть пехотинцев имела на вооружении легкие арбалеты. Такую роскошь могли позволить себе на Фальме немногие бароны, да и то благодаря выписанным лет двадцать назад суэддетским арбалетных дел мастерам. Мастера охотно перебрались на Фальм после очередного запрета имперских властей на частное производство этого мощного оружия заговорщиков и бунтовщиков.
     Третья линия пехотных сотен барона Шоши была составлена из тяжеловооруженных бойцов с разнородным холодным оружием, единственным общим признаком которого была повышенная ударная мощь. У тяжелой пехоты были и большие мечи с пламевидным клинком, и шестоперы, и двуручные топоры, древко которых с обратной стороны имело копейный наконечник для колющих ударов, и громоздкие трехлезвийные алебарды.
     Бойцы третьей линии носили полные пластинчатые доспехи, поножи, наручи, шлемы с подвижными полумасками (остальные довольствовались приплюснутыми железными касками с широкими полями, одетыми поверх войлочных шапок) и обычно брезговали щитом, ограничиваясь небольшой деревянной "черепичкой" с венцом, клепаным из железных прутьев и полос.
     И, наконец, в каждой сотне был отдельный десяток, так называемые "бегуны".
     Эти были вооружены легче прочих, а именно небольшим луком из рога, перевязью с метательными ножами, треугольным щитом и длинным жалообразным клинком.
     "Бегуны" служили для пешей разведки в лесу и горах. Их же высылали в качестве карателей во взбунтовавшиеся деревни. Такой работой солдаты плотного строя брезговали и запросто сами могли взбунтоваться, а у "бегунов", среди которых иногда попадались и беглые каторжане, и помилованные высочайшей милостью уголовные преступники, просто не было другого выхода.
     Лид спешился. Вгляделся в нестройные россыпи деревьев. Войско людское супротив войска природного...
     Лиду не хотелось маячить над головами солдат превосходной мишенью для ловкого пластуна-арбалетчика, скользящего в белом балахоне какой-нибудь неприметной ложбинкой, а то и затаившегося в подземном схроне по обычаю разбойников-ронтов из Итарка.
     Если бы на них напали прямо сейчас, то, возможно, смогли бы перерезать всех, как куропаток. Это вещи несовместимые: быстрый марш на лыжах и доспехи.
     Пехота шла налегке и только конное боевое охранение да "бегуны" могли прикрыть ее в случае внезапного нападения. Нападения, в которое Лид не верил до последней минуты, потому что в глубине души не очень-то полагался на прогнозы своего нанимателя, барона Шоши.
     Лиду не очень нравились манеры Шоши. Барон был не то чтобы груб или неотесан, а скорее резок и, временами, производил впечатление не вполне вменяемого человека.
     Шоша мог, например, неожиданно ухватить служанку за задницу и заорать на ползамка: "Как заест тебя магдорнская черепаха!" После этого он начинал гоготать и трясти головой, словно бы и впрямь в его выходке было что-то смешное или уж тем более оригинальное.
     Но это была ерунда по сравнению с баронским пристрастием к свежей оленьей крови, которую он пил на каждой охоте, а охоты случались часто.
     Иногда барон сгоряча съедал и сердце только что убитого животного. Лид знал, что приблизительно так поступали некогда жители Северной Лезы, а, возможно, и солдаты Эллата, его далекие пращуры.
     Однако в Харренском Союзе уже давно царили другие нравы: подчеркнутая воспитанность, выверенный этикет, элегантный церемониал.
     И только здесь, на суверенном полуострове, можно было встретить таких колоритных дикарей, как Шоша или его подданные.
     Здесь жратву запихивали в рот руками, не стеснялись совокупиться средь чиста поля, прямо на виду у половины замка, или с убийственным простодушием предлагали военному советнику свои любовные услуги едва не задаром. Особенно Лида шокировало то, что с равным энтузиазмом в трехгрошовые проститутки набивались как девицы, так и юнцы с воровской искоркой в бездонно голубых глазах.
     Лид служил Шоше уже третий год и только, пожалуй, к началу последней осени обвыкся с местными обычаями. Обвыкся в достаточной мере, чтобы не отказывать себе порою в простых солдатских радостях. Но к оленьей крови так и не привык, как ни старался.
     Была, впрочем, в продуваемом морскими и сухопутными ветрами Маш-Магарте жемчужина из числа тех, какие Лиду приходилось видеть разве только издалека, среди фавориток сотинальма или в свите Ели, его дочери.
     Этой жемчужиной была законная жена барона Шоши, Зверда.
     Одной-единственной вполне целомудренной минуты, проведенной в ее обществе, Лиду хватало, чтобы забыть о всех тягостях местной военной службы.
     Честный войсководитель не мог себе позволить даже в мыслях переспать с этой очаровательной особой, да, может, и не желал. Ибо что-то невысказуемое заставляло его опасаться всегда сосредоточенной, вежливой, сдержанной - и препоясанной мечом - баронессы.
     К тому же, странности водились и за ней.
     Зверда была едва ли не единственной обитательницей замка Маш-Магарт, которую не на шутку злила нескромность местных жителей.
     А если бы у Лида кто-то спросил, какими безусловно положительными качествами обладают барон Шоша и его супруга, он бы не задумываясь ответил: смелость.
     Хозяева Маш-Магарта были людьми отважными, причем отнюдь не безрассудно отважными, какими делает воинов и кузнецов Мед Поэзии.
     Они всегда шли в бой сосредоточенными, собранными, словно бы отсутствующими на этом свете.
     Посвистывал в руках Шоши змееживой бич, мертвящим крылом нетопыря хлопотал в руках Зверды клинок, один за другим наземь падали искромсанные "браслетоносцы". А хозяевам Маш-Магарта, казалось, было немного скучно между жерновами Судьбы, которые в тот день перемололи в прах треть объединенных баронских дружин.
     И все - ради того, чтобы как встарь над угрюмыми замками возвышались страховидные штандарты древних кланов.
     Чтобы не торжествовало над ними огненно-золотое знамя Союза и чтобы никто не водружал над баронскими воротами позорных досок: "Ленное владение Такого-Растакого, милостию Харренского Союза подтвержденное".
     Бароны желали владеть своими лесами и угодьями, реками и озерами, холопами и небесами милостию клинка, а не чуждого им по крови и обычаям северянина.
     Смелость барона Шоши окупилась и на этот раз.
     Когда он и его люди были шагах в тридцати от придорожной стелы, случилось одно из тех необъяснимых явлений, которые Лид давно уже научился не замечать. В конце концов, мнимые слепота и безразличие были одними из главнейших условий его найма.
     Снег, почти неразъезженный на этом непопулярном тракте, поднялся в воздух со звуком, который иначе как "скрипучим хлопком" назвать было нельзя.
     Словно бы под снегом вокруг Шоши и его всадников была разложена гигантская простыня, которую вдруг резко дернули за четыре угла горничные-великанши. Фонтаны искристой пыли, тучи и вихри белого тумана поднялись по обеим сторонам тракта, полностью скрывая от взора происходящее близ стелы.
     "Гамэри!" - взревела пехота за спиной Лида.
     Этот клич он слышал уже не раз. В переводе с местного диалекта - "след зверя".
     Или След Зверя - в зависимости от того, какой смысл вкладывать в эти слова. Так при первой же встрече сказала Лиду Зверда, добавив с призрачной улыбкой, что мир полон чудес. К счастью, не всегда "опасных и дивных", но также порою "милых и полезных".
     Когда снег осел на тракт и ветви деревьев, барона и его удальцов уже и след простыл. Только к прежним трупам прибавились еще два - пробитые выпущенными наугад стрелами. Но несмотря на то, что трупы изрядно притрусило оседающим снегом, Лид понял, что барона среди них нет: оставшиеся без седоков животные были кобылами. Барон Шоша ездил на жеребце.
     - Хвала Гаиллирису! - громко провозвестил Лид, под началом которого остались восемьсот пехотинцев, за которых он головой отвечал перед Шошей. - Первая, вторая, третья, четвертая сотни, в пять шеренг фронтом - передо мной! Пятая, шестая - колонной по пять под левую руку! Седьмая, восьмая - колонной по пять под правую руку!
     Дождавшись, когда перестроения будут выполнены, Лид повел дружину ровным шагом вперед.
     До заката оставалось полтора часа. Лид все еще не видел перед собой ни одного неприятельского солдата. И на склонах горы Вермаут больше не было заметно ни малейшего движения.

3

     Передние ряды пикинеров и арбалетчиков равнодушно прошли по телам убитых лошадей и воинов. Они должны были держать строй - вот и держали.
     Лид был защищен с трех сторон незамкнутым каре пехоты, а спину его прикрывал санный обоз. И все равно он напрягся: от шальной стрелы никто застрахован не был.
     В центре боевого порядка Лида можно было поразить стрелой, выпущенной "навесом". А вот как раз пикинеры были почти неуязвимы за своими высокими щитами.
     Однако ни одна стрела не нарушила больше дневного безветрия.
     На правом фланге между солдатами пронесся легкий ропот. Но спешенный Лид не видел того, что видят они.
     Наконец сквозь ряды солдат к нему протолкался один из сотников.
     - На северном тракте вдалеке видна засека. Много деревьев, навалены чуть ни в два человеческих роста, все лежат вершинами к нам. Отменная засека, чин чином. Думается, зажечь ее нет возможности - ее всю сплошь водой залили, вода замерзла и стала как панцирь. На такой засеке можно половину всех людей растерять...
     Как и всякий профессионал, сотник по достоинству оценил чужой профессионализм. Добротная засека на лесной дороге может превратиться в препятствие похлеще иной каменной крепости.
     Прорваться через засеку можно только с большим кровопролитием, а закладывать крюк через лес по глубокому снегу значит смириться с мыслью, что весь обоз останется здесь, на полпути к вожделенному замку Гинсавер.
     - О потерях забудьте, сотник. Это война, а не Новый Год, - раздраженно оборвал его Лид.
     Несмотря на свою показную непреклонность, военный советник был растерян.
     Положим, до того как они получат сигнал с горы, дружина может не думать о засеке и отдыхать. Однако потом раздастся условленный крик, означающий лютый бой с людьми Вэль-Виры, бессмысленные потери, не исключено - утрату обоза. Это совсем не то же самое, в чем Лида задушевно уверял барон Шоша!
     На Лида внезапно нахлынула злость. А, будь что будет! Он тоже может себе позволить маленькое безумие в духе барона Шоши.
     - Помогите мне, сотник, - приказал Лид.
     Вновь оказавшись в седле, Лид воочию убедился, что сотник не ошибается.
     Засека была даже внушительней, чем он поначалу вообразил. Уходящие в лес отсечные бревна, закрепленные вбитыми со стороны неприятеля рогатинами свидетельствовали о том, что засека имеет поперечную перевязь и способна выдержать даже натиск харренских осадных катков.
     У Лида промелькнула диковатая мысль, что с таким расчетом засеку и строили, словно бы здесь, на Фальме, была некая сила, способная развить мощь осадного катка...
     Внимательно приглядевшись, Лид различил и защитников засеки. То здесь, то там в лесу среди сугробов можно было заметить едва уловимое движение белых охотничьих шапочек из кожи, снятой с козьей головы. Это были пресловутые пластуны Вэль-Виры. Именно они, скорее всего, разделались с конными разведчиками.
     Однако пластуны - это полбеды. Их совсем мало, не больше сотни, они не могут быть достаточным гарнизоном для такого капитального сооружения, как эта засека. Скорее всего, где-то за непроницаемым плетением обледеневших еловых ветвей и стволов стоит сейчас готовая к бою колонна тяжелой пехоты барона.
     - Ла-аге-рем становись! - приказал Лид, снимая шубу и препоручая ее сотнику. - Десять пикинеров из восьмой сотни ко мне!

4

     Зрелище было невеселым, хотя Шошу, наверное, смогло бы рассмешить.
     К засеке, не смущаясь нацеленными на него неприятельскими стрелами, направлялся Лид верхом на коне. Грудь коня, его бока, а также ноги Лида прикрывали приподнятыми щитами пикинеры. В руке Лид держал вертикально восставленную совну, к которой был прикреплен за неимением лучшего длинный кусок серого холста из обоза.
     На Севере, в отличие от княжества Варан, парламентерским цветом был белый.
     Лид очень надеялся, что серая холстина сможет выразить его основную мысль: "Стрелять не надо, хочу переговорить".
     Пока что в него действительно не стреляли. На расстоянии тридцати саженей от засеки Лид остановил коня.
     - Мое имя Лид, кто еще не узнал меня по доспехам! Почти все вы помните меня по осеннему делу в Урочище Серых Дроздов! Тогда мы сражались плечом к плечу, теперь можем перебить друг друга на радость сотинальму. Я хочу переговорить с бароном Вэль-Вирой или его доверенным лицом!
     Настороженное молчание. Низкое солнце истязает глаза и высекает искры из глубин нежного снега.
     Сергамена появился бесшумно и легко, и так же быстро исчез. Два-три грациозных изгиба позвоночника, не имеющего позвонков, пять-шесть пульсаций источника жизненной силы, не имеющего ничего общего с сердцем.
     Только и всего. А на том месте, где только что был Лид, билась в истерике ужаса сбитая мягким ударом с ног лошадь, вминая в снег оброненную совну с серой парламентерской холстиной.
     Трудно было на глаз определить размеры сергамены.
     Одному из пикинеров, которого сергамена сшиб с ног заодно с лошадью Лида, показалось, что сергамена по размерам никак не уступит быку. Другой мог поклясться, что сергамена не больше лесной кошки, однако как такому небольшому существу удается тащить в зубах взрослого мужчину в доспехах, он был объяснить не в силах.
     Сергамена серой молнией метнулся в лес, волоча Лида за широкий и прочный кожаный пояс, главную составную часть оружейной перевязи.
     К чести Лида, он не хлопнулся в обморок от ужаса и, извиваясь всем телом, исхитрился вытянуть из ножен дагу, двухладонный клинок левой руки.
     Проносясь с захватывающей дух скоростью на расстоянии в толщину волоса от ветвей, каждая из которых могла размозжить ему голову, Лид нанес сергамене подряд несколько ударов в основание шеи.
     Шерсть сергамены пружинила, как чешуи двойного панциря - в точности по описаниям Аваллиса. Самым страшным и необъяснимым было то, что острие даги отчего-то не могло раздвинуть эти чудесные шерстинки, доискаться плоти сергамены и войти в нее хотя бы на сколько.
     Сергамена не проявил особой обеспокоенности. Но во время очередного прыжка левая рука Лида отчего-то повстречалась с вылетевшим из строя своих собратьев стволом дуба. Еще прыжок - и Лид кубарем покатился по снегу. Сергамена приземлился на снег рядом с Лидом, опустил тому на грудь передние лапы и его змеистые зрачки-черточки повстречались с расширившимися во всю радужку зрачками военного советника.
     - Гамэри! - невидимый строй за засекой взорвался восторгом. - Гамэри!
     Это был уже второй След Зверя, виденный в тот день воинами обеих враждующих сторон. Но торжествовал на этот раз служилый люд Вэль-Виры.
     Лид не слышал их воплей. Тело его находилось в двух лигах от засеки, у самого подножия горы Вермаут. А сознание временно расторгло счастливый брак с органами чувств. Сознание Лида, как и сергамена, гуляло само по себе.

ГЛАВА 2. РАСЦЕНКИ НА ЗИМНЮЮ НАВИГАЦИЮ

     "Ненастье и штормы в холодное время года делают море Савват практически непригодным для плавания."
     Лоция Южных Морей

1

     - Опасно пускаться в плавание по такой погоде, гиазир Эгин.
     - Это я знаю.
     - Неужели никак невозможно дождаться конца месяца?
     - Невозможно. Мне нужно быть в столице.
     - Ну я, допустим, ладно. Я, допустим, согласен. Но капитан будет против. Он свободный человек, между прочим.
     - То есть вы даете свое согласие?
     - Кто вам это сказал?
     - Ну вы же сами только что сказали, что "ладно". Вы же градоправитель, Вица! А не девка с Угольной Пристани.
     - Я градоправитель, да... Но капитан будет против. Да и матросы... не изъявят особого восторга.
     - Я дам им денег.
     Градоправитель посмотрел на Эгина опасливо, но не без иронии. Еще с прежних времен, когда Эгин был тайным советником на Медовом Берегу, Вица побаивался его. Но с недавних времен он стал позволять себе в отношении Эгина иронию, плавно переходящую в презрение и обратно.
     Дело в том, что у Эгина не было денег. То есть денег в том количестве, которые, собственно, и называются этим словом - "деньги". А уважать человека просто так, за порядочность, благородство или находчивость Вица не умел и не тщился научиться. С тех пор, как Эгин перестал быть аррумом всемогущего Свода Равновесия, при одном упоминании которого у градоправителей слабели колени, причин к тому, чтобы бояться Эгина, тоже особенно не осталось.
     - Вот вы говорите "дам денег". Но позвольте, гиазир Эгин, разве у вас есть деньги? - с сомнением поинтересовался Вица.
     - У меня их нет.
     "То-то и оно!" - хотел брякнуть Вица, но все-таки сдержался. Гиазир Эгин - бывший аррум. Он может наслать порчу или как там это у них в Своде по-научному называется. Злить его не стоит.
     - У меня нет денег, - повторил Эгин. - Но человек, к которому я еду - правая рука гнорра Свода Равновесия. Он оплатит услуги моряков по утроенному тарифу.
     Вица мысленно взвесил последний аргумент Эгина. Видимо, тот оказался не особенно весомым.
     - А вдруг нет?
     - Что "нет"?
     - Вдруг не оплатит?
     - Разве в прошлом я давал поводы сомневаться в правдивости собственных слов? - с нажимом спросил Эгин.
     - Не давали... но как енто говорится... "доверяй, но проверяй"! Мало ли что?
     Эгин вздохнул. Разумеется, он - хоть и бывший, но аррум Свода Равновесия - умел гипнотизировать человеческих кроликов.
     Приложив совсем немного стараний, он мог бы заставить Вицу сплясать фривольный танец на обеденном столе, размахивая над головой портками (четыре года каторжных работ по Уложениям Жезла и Браслета).
     Мог бы заставить его, куражу ради, продекламировать анонимные стишки о сиятельной княгине Сайле (шесть лет каторжных работ).
     Всему этому Эгина учили во время подготовки ко Второму Посвящению. Однако с некоторых пор он старался жить так, чтобы знания, вынесенные из Четвертого Поместья, никогда не шли в ход. Жить, пока не случатся чрезвычайные обстоятельства.
     И вот они, чрезвычайные обстоятельства. Значит ли это, что следует вспоминать забытое? Похоже, что да.
     Правда, ни фривольный танец, ни анонимные стишки были Эгину ни к чему. Ему нужно было в Пиннарин. А для этого ему требовалось судно, которое довезет его до Нового Ордоса.
     - Послушайте, Вица... - начал Эгин, понизив голос до по полушепота.
     Зрачки его впились Вице прямехонько в левый глаз. Большой и указательный пальцы левой руки Эгина были сомкнуты в кольцо, в то время как пальцы правой, сложенные щепотью, исподволь приблизились к самому носу Вицы.
     - ...Это совершенно неотложное дело. Такой патриот, как вы, должен это понимать. Что деньги? Гря-азь... Патриотизм выше денег...
     Эгин говорил нараспев. Его левая рука сейчас оттягивала на себя хилую волю Вицы, правая - владела поводьями сознания.
     - Всякий патриот понимает, что гиазиры из столицы прямо-таки швыряются деньгами. Им некуда девать деньги. Вы же сами видели, сколько мотов в Пиннарине. Каждый нужник в столице отделан чистым золотом. Каждому матросу гиазир из столицы даст втрое от обычного, если "Гордость Тамаев" отвезет гиазира Эгина в Новый Ордос. Это же очевидно...
     - Очевидно, это совершенно очевидно, - повторил Вица.
     - И капитан получит богатые подарки. Вы ведь ручаетесь за честность столичного гиазира и гиазира Эгина. Вы - патриот, вы руч