"Надо будет ввести такую пытку - пытку прениями", - подумал Лараф, едва сдерживаясь, чтобы не зевнуть.
     К счастью, предыдущие пять часов подорвали силы не только Ларафа, но и многих говорунов.
     Пять часов государственные мужи рассуждали о последствиях катастрофы, которые и впрямь были ужасающими. В сравнении с разрушенными городами, растрескавшимися трактами и ушедшими под землю реками союз с баронами и военная экспедиция на Фальм виделись сущими безделицами.
     И тем не менее.
     - Заслушаем мнение Сиятельной, - объявил Первый Кормчий.
     Со скамьи, стоящей на возвышении невдалеке от Ларафа, встала женщина неопределенных, но немалых лет, неумеренно убранная драгоценностями и мехами.
     Волосы ее были уложены в прическу с буклями, завитыми по обеим сторонам лба. Глаза и брови тщательно наведены сурьмой, что подчеркивало и без того длинный нос - родовой нос Тамаев, который злые языки называли "главным рулевым веслом Варана". Сиятельная походила на большую птицу. И у птицы этой, догадался Лараф, был неважный характер.
     Зверда уже указывала Ларафу на нее незадолго до начала заседания. Лараф еще корил себя за то, что не узнал в женщине с цепью Властелина Морей княгиню Варана.
     "Кстати, имей в виду, что гнорр с ней спал. Значит, теперь с ней спишь ты."
     Тогда Лараф чуть не уронил челюсть от неожиданности. Уж очень не в его вкусе была Сиятельная.
     "Заячья Губа и та получше будет", - признался себе он. Впрочем, довольно скоро Лараф уболтал себя, что в темноте все кошки серы, особенно если со спины.
     - Я всегда была сторонницей этого похода, - голос у Сиятельной сочетал в себе несочетаемое. Он был скрипучим и масляным одновременно. - И теперь, несмотря на каприз природы, я по-прежнему считаю экспедицию на Фальм полезной для княгини и народа Варана...
     Она еще долго несла какую-то чушь, которую Лараф счел возможным пропустить мимо ушей.
     "Главное, Сиятельная - "за", - помнил он. Поэтому, когда та вдруг закончила и Лорм окс Цамма объявил его выход, он растерялся.
     "Не спи, недоумок", - это снова была Зверда, говорившая с ним непостижимым образом без посредства губ и языка. Лараф наконец-то осознал, что ему дали слово.
     - События прошедшей ночи убедили меня в том, что экспедиция на Фальм совершенно необходима. Более того: она неотложна. И если еще позавчера я был основным противником этого союза, то теперь я изменил свое мнение на противоположное. Я считаю необходимым оказать помощь баронам Маш-Магарт в водворении справедливости. Сделать это следует как можно скорее. В ближайшем будущем. В ближайшем.
     Эту речь они со Звердой репетировали утром довольно долго. И не зря. Эффект она произвела воистину ошеломляющий.
     Зал взорвался оглушительной тишиной. Зверда своим немым шепотом сообщила Шоше, что готова присягнуть: она слышит, как у членов Совета скрипят мозги.
     Скрипеть было от чего.
     Во-первых, в кои-то веки гнорр Лагха Коалара изменил свое мнение "на противоположное". На памяти всех присутствующих это случилось в первый раз. Так вершится история, милостивые гиазиры!
     Во-вторых, гнорр Лагха Коалара сказал, что экспедицию нужно назначить на "ближайшее будущее". В то время как Сиятельная говорила всего лишь о том, что ее неплохо было бы предпринять.
     Таким образом, гнорр Свода Равновесия оказался куда радикальней Сиятельной, а ведь обычно он гнул весьма консервативную линию. Так было и во время приснопамятной заварухи на море Савват, и потом - в ходе дипломатической диверсии против терского императора.
     И вот теперь гнорр и Сиятельная поменялись местами! Но о какой "неотложной" экспедиции может идти речь, когда страна лежит в руинах?
     Было еще и "в-третьих". Когда гнорр начал говорить, Альсим совершенно отчетливо различил, как сквозь камзол Лагхи в районе ключицы прорвалось малиновое свечение.
     "Пятно Урайна?" - спросил себя Альсим.
     Да, это было оно. Об этом пар-арценц мог судить хотя бы по той скорости, с которой оно исчезло, когда он попробовал зафиксировать на нем взгляд.
     "Пятно Урайна" могло обозначать только одно: над телом гнорра провели нешутейные магические манипуляции.
     "Своей ворожбой эта угрюмая фальмская тварь сведет его в могилу. Он полностью в ее власти. Поглядывает на нее в поисках одобрения! О Шилол... Лагха попал под каблук к заморской шлюхе!" - мысленно вскричал Альсим.
     Разумеется, пар-арценц не выдал себя ни одним движением. Он лишь осмотрел присутствующих коллег, пытаясь определить, кто еще заметил следы ворожбы на теле гнорра.
     Похоже, никто.
     Йор был занят своими тяжелыми геморройными думами. Все внешние операции - будь то поход на Фальм или война хоть со всем Севером - его интересовали постольку поскольку. То же относилось и к пар-арценцу Опоры Благонравия. Иогала, новый пар-арценц Опоры Безгласых Тварей, напротив, был окрылен предощущением грядущей грандиозной бойни. И именно поэтому не заботился такими мелочами, как внешний вид несравненного Лагхи Коалары.
     Ну а Сонна - от которого никогда бы не укрылось то, что увидел Альсим, - на Совете не было. Лучшие охотники Свода шли по следу пар-арценца Опоры Писаний уже несколько дней. Без особого успеха. А отборные убийцы, подчиненные лично Альсиму, исчезли без следа. По крайней мере, очередного донесения от них он сегодня утром не получил, хотя было уже самое время.
     - ...В свете чего мы совершенно природно не можем отправить экспедицию раньше, чем через месяц... - оправдывался первый исчислитель "Лепестка Персика", флагмана варанского флота.
     - ...Вот почему мы совершенно природно не соберем достаточно свободных сил на то, чтобы выступить на Фальм раньше, чем через два месяца... - блеял, виновато поглядывая на гнорра, Ранн окс Ингур, начальник конницы.
     - Ну что же... Голосование! - объявил Лорм окс Цамма.
     Но у Ларафа уже не было сил воспринимать, видеть и слышать. Мысли его самочинно утекли к Казенному Посаду. "Нужно будет выписать сюда Тенлиль. Можно вместе с Анагелой", - решил Лараф, поднимая веер в знак того, что он "за".
     Внимание вернулось к нему, только когда голосование окончилось. Пятьдесят два члена Совета высказались за то, чтобы отправить на Фальм экспедицию. Причем сделать это не раньше, чем через два месяца.
     Лараф был уверен, что это - наилучший вариант из возможных. Но на лице Зверды он заметил следы плохо скрываемой досады.

ГЛАВА 24. ЗАПЕЧАТАННЫЙ ГОРОД

     "Не льсти себе. В Ите не больше сумасшествия, чем в тебе самом."
     Лагха Коалара

1

     Ну и город!
     Самым неожиданным для Эгина было то, что он не нашел Ит ни "беспросветно ужасным", ни каким-нибудь там "многоморочливым", как часто описывалось очередное место действия в романах о "лососе" Эр окс Эрре. "В многоморочливом сумраке бродил он третьи сутки, и разве только махонький медальон с портретом ныне здравствующего князя грел ему сердце напоминанием о светоче Истины, луч которой волен проницать любые препоны."
     "Город, который больше чем мир", - так определил Эгин для себя Ит с первых же минут пребывания в городе. Мир может казаться "многоморочливым", но столь же верно будет и то, что мир "прекрасен", "пестроцветен", "сам себе довлеет", "существует так, как случилось", "никаков", "скучен", "притягателен" и "пред Солнцем Предвечным - ничто из ничтотств".
     Все это относилось и к Иту. И даже с пестроцветьем, которого Эгин поначалу не приметил на фасадах домов и почти полностью лишенных растительности улицах, ему вскоре довелось повстречаться.
     Есмара с ним не было больше. После недолгих метаний между "я последняя сволочь, не уберег мальчишку" и "я ведь его предупреждал, сам виноват, я за него не в ответе", Эгин еще ночью нашел компромисс, который временно успокоил его совесть.
     Если Есмар жив - он разыщет его всеми правдами и неправдами, магиями и не-магиями. Он пустит по его следу (в смысле Следу) животных Свода (которых он попросит у Лагхи в придачу к Овель, гмда) и всех ищеек сотинальма, на которого он выйдет через свое знакомство с Елей... И так далее, в духе наращивания неправдоподобия самоуспокоительного бреда.
     Ну а если мальчишка мертв...
     Не может он быть мертв! Если бы Дрону (или кто там обратился бешеным конем, чтобы выхватить Есмара из-под звукового удара хуммеровых улиток?) хотелось его убить, он бы смог сделать это простым невмешательством в схватку близ будки сборщика пошлины. Правда, многие колдуны с радостью потребят живого мальчика на такие нужды, что ой-ой-ой, лучше бы Есмару умереть, не родившись! Но эту недобрую мысль Эгин гнал прочь.
     И поскольку Есмара с Эгином не было больше, с него сразу же начали брать деньги. И притом немалые.
     Цены в Ите были такими, что им позавидовало бы и пресловутое Южное Взморье, славящееся в Варане целебным воздухом, пользительными водами и сплошь застроенное виллами магнатов и отставных офицеров из дворянских родов. Причем не тех, что просто пишутся через "окс", а тех, которые могли бы отливать это "окс" из чистого золота и пользоваться им вместо якоря на своей прогулочной галере.
     За завтрак в корчме "Щучья пожива", обещавшей "великолепный вид с открытой террасы на чудеса Нижнего Города", Эгин выложил три золотых.
     Это заставило его призадуматься, не продать ли доспехи из шардевкатрановой кожи и не приобрести ли куда более скромный кованый нагрудник с заговорами средней тяжести.
     Если так пойдет дальше, он не протянет в Ите и недели. А по расчетам, в зависимости от того, насколько Лагха опередил его на своем надмирном пути из Суэддеты в Ит, у них с гнорром будет от двадцати трех до двадцати восьми дней для того, чтобы попытаться одолеть ветры Пустоты.
     Эгин был уверен, что ни с первой, ни со второй попытки ничего не получится.
     В глубине души он полагал, что скорее всего не получится и вовсе ничего. Но пытаться придется в полную силу, все отпущенные судьбой дни и недели. Однако чтобы не попасть в тюрьму за бродяжничество, чтобы оставаться в протяжении трех недель на легальном положении, нужны деньги.
     Что, идти работать? Кем? Телохранителем? Мужчиной-проституткой? Образчиком мужского телосложения для многочисленных местных скульпторов?
     "Наемным убийцей разве что", - невесело улыбнулся Эгин.
     Веселого и впрямь было мало. Эгин не убивал людей больше двух лет. Даже перед самим собой он не мог быть вполне откровенен: случайность ли это или вполне преднамеренное уклонение от необратимых поступков?
     Страх перед ответственностью? Боязнь утратить чистоту, обретенную в день поединка с девкатром на Медовом Берегу? Или "чистоту" - очередной фетиш, создающий иллюзию того, что он выше других смертных и что его истинное предназначение лежит за пределами круга жизни-и-смерти? В то время, как превзойти его в действительности не дано никому, даже Шилолу, даже Хуммеру?
     Дрон - не в счет. Дрон пришел за Есмаром не как человек, а как волк. Да и не убил он его тогда, как оказалось... Выходит, его "облачный" клинок не нанес ни одной смертельной раны за все путешествие от Ваи до Ита. И во вчерашней бойне сомнительная честь убивать и добивать принадлежала Миласу. Он, Эгин, лишь оборонялся. Только оборонялся или?..
     Эгин прихлебнул престранный напиток - пиво из "озерного ячменя". Пиво, в общем-то, было сносным, по-своему вкусным. Смущал только его цвет - ржавая слеза стоялой болотной воды. Другие напитки, впрочем, в том числе прозаический варанский гортело, стоили здесь та-аких денег, что обращать внимание на цвет пива значило разориться не за неделю, а за три дня.
     Вот что в Ите было многоморочливым, так это погода. Судя по большим магико-механическим часам, которые степенно проворачивались на шпиле грибовидной башни царской резиденции (оказалось, что градоначальники Ита по-прежнему именовались "царями", хоть это и было верхом абсурда), был без малого полдень. Но город, казалось, переживает час излета осенних сумерек.
     "Верховой туман" - его здесь так и называли - клубился высоко, над крышами домов Мраморного Города. То есть над той частью Ита, которая находилась уже на склоне горы Ильвес, подле прославленных еще во времена Звезднорожденных каменоломен.
     "Интересно, в этих каменоломнях по сей день добывают мрамор, или там уже давно нет никого и ничего, кроме летучих мышей и их дерьма?"
     В Верхнем Городе, или просто Городе, где были расположены основные уцелевшие достопримечательности, кварталы богачей, особняки цеховых мастеров, преуспевших вольных художников (во всей широте этого понятия, от поэтов до магов) и где сейчас Эгин пил пиво, царила ясная погода. Если только можно называть "ясной погодой" серую муть над головой, сквозь которую не пробивается ни один луч солнца.
     "Крепко же запечатали город эти самые люди Алустрала, если за шестьсот лет печати не ослабли..."
     И, наконец, Нижний Город, лежащий под ногами у Эгина, был затянут вторым слоем тумана - лиловатым, подвижным, похожим не на бездушную субстанцию, а на одухотворенное существо. Этот нижний слой в Ите называли Опарком. Вместе со всеми постройками Нижнего Города - затопленными, полузатопленными и оставшимися на сухопутье, у самой кромки воды - Опарок скрывал и гладь озера Сигелло.
     Опарок вздымался и опадал - один полный "вздох" на полтора коротких колокола, - выбрасывая в сторону Верхнего Города завихряющиеся шлейфы-щупальца. Время от времени туман менял оттенок: с лиловатого на сиреневый, с сиреневого на светло-желтый и обратно на лиловый.
     На террасе кроме Эгина лакомились моллюсками и жареными в масле стручками молодой фасоли еще шестеро.
     За соседним столом сидели два художника с вытянутыми аскетическими лицами отставных гончих псов и немолодая полная женщина с типично ре-тарской прической. Ее волосы были уложены четырьмя тугими валиками над ушами, а на голове красовалось ажурное украшение из золотой проволоки, на которую кое-где были нанизаны крохотные черные жемчужины.
     Художники о чем-то живо лопотали, кажется, на языке Итарка, которого Эгин не знал, но звучание которого привык узнавать после двух ночевок в деревнях, где жили таркиты-мигранты. Женщина время от времени кисло улыбалась, задумчиво покачивала головой и тянула "ой-лее...", что означало наверняка либо "да-а-а", либо "не-ет", либо "ну и дела-а-а".
     Но эти были вовсе неинтересны Эгину. Его внимание привлекла другая троица: бородатый мужчина в рубахе на голое тело (а ведь по меркам Эгина в Ите было отнюдь не жарко!), молоденькая девушка в длинном льняном платье до пят и мальчик лет десяти-одиннадцати - тоже в одной рубахе. Рядом с мужчиной стоял высокий плоский сундук с двумя ручками.
     За этими Эгин исподволь наблюдал весьма пристально, поскольку, как ему показалось, они тоже приехали в город, чтобы искать пути воплощения Итской Девы.
     Эти трое ели молча, поглядывая то на городские часы, то на Опарок. Только один раз мужчина на корявом харренском раздраженно сказал "Если сегодня нет, то никогда нет", а мальчик бросил на него короткий затравленный взгляд, в котором Эгину почудилась затаенная надежда.
     Остальные пять столов были пусты. "Не сезон, - подумал Эгин. - Наверное, весной и летом здесь не протолкнешься."
     За его спиной раздалось приветливое кудахтанье хозяйки таверны и на террасе появились еще двое.
     Мужчины лет по сорок, с кудлатыми шевелюрами до первого шейного позвонка, в черных кафтанах, при оружии и явно при деньгах. Их стол - они выбрали ближайший к Эгину из свободных - вмиг покрылся блюдами, блюдцами, плошками, соусницами, кувшинами и кружками.
     Они сразу же набросились на еду. Замелькали столовые кинжалы, вилки, железные палочки и щипчики для пушистого пирога. Съев половину из заказанного, они выпили по кружке пива, налили себе по второй и откинулись на высокие спинки стульев.
     Один из них беззастенчиво уставился на Эгина, некоторое время изучал его с головы до пят, а потом негромко, но вполне внятно спросил на сносном варанском:
     - Вы приобрели разрешение на ношение оружия?
     Эгин, который был готов к любому повороту дел, но только не к тому, что в нем вот так с ходу узнают выходца из Варана и, вдобавок, смогут заговорить на его родном языке, опешил.
     "Если это "жемчужники", то что бы там ни говорил Милас, мне придется туго."
     Однако, пока тебе в грудь не направлена сталь, спокойствие - превыше всего.
     - Располагаю Преимущественной подорожной сотинальма, - нагло ответил Эгин, как будто столкнулся с обычной формальностью, которой давно ждал.
     - Это ваше дело. Мы уважаем сотинальма, но и вы должны уважать городские законы. Вы обязаны были приобрести у ближайшего квартального смотрителя разрешение на ваш меч.
     "Может, это и впрямь обычная уличная стража? А Милас тоже хорош - не мог предупредить!"
     - Прошу прощения, милостивый гиазир. Я первый день в городе. Готов купить разрешение сейчас.
     - Все вы так. Готовы, когда уже штраф на носу.
     - Хорошо. Я заплачу и штраф. Сколько будет стоить разрешение вместе со штрафом?
     - Двести пятьдесят.
     - Двести пятьдесят чего? Итских момилов?
     Мужчина в кафтане ядовито улыбнулся.
     - Разумеется, нет. Полновесных харренских золотых монет не ранее чем пятидесятого года чеканки. Либо золото в слитках, мелком ломе, драгоценностях или монетах другой чеканки по полуторному тарифу.
     "Боммм!" - это был первый удар башенных часов.
     "Но у меня и половины этого не будет!"
     - А в противном случае?
     - В противном случае вам придется оставить оружие в гостевом хранилище городского арсенала. Вы получите расписку и, покидая город, заберете свой меч в целости и сохранности. Так многие делают. Но штраф за сегодня вам, конечно, придется уплатить. Двадцать полновесных монет, либо золото в слитках, мелком ломе...
     "Чего я буду стоить без меча? Но где взять такие бешеные деньги??? На штраф и то едва хватает."
     Часы пробили третий удар...
     Морозоустойчивый бородач в рубахе неожиданно вскочил. С грохотом отлетел к каменному парапету террасы его стул. Тыча пальцем в сторону Нижнего Города, он возбужденно прокричал:
     - Нет, я правильно говорил вам! Вуймол, Лилума, подымайтесь. Идем немедля!
     Мальчик и девушка, Вуймол и Лилума, переглянулись. Вуймол обреченно вздохнул.
     Эгин, все внимание которого до этого момента было поглощено общением с чернокафтанным стражем правопорядка, обернулся и посмотрел туда, куда указывал бородач.
     Это была подлинная феерия. Пестроцветье? О да! Но все - в приглушенной, смягченной, пастельной гамме.
     Опарок расходился в стороны с удивительной быстротой.
     Словно бы стая исполинских невидимых птиц проносилась сквозь туман, разрывая его в длинные лоскуты, разгоняя взмахами крыльев, заставляя бежать без оглядки на запад и восток, в небеса и в воды озера Сигелло.
     По Опарку пробегали быстрые вспышки разномастных переливов. Циклы смены цвета, которые раньше были неспешно-тягучими, теперь зачастили, опережая биения Эгинова сердца.
     Крупными фрагментами, квартал за кварталом, храм за храмом, начал проявляться Нижний Город.
     Взмах невидимого крыла - и спиралевидный рукав Опарка отрывается от земли, взлетая выше террасы "Щучьей поживы", а под ним - бронзовые крыши и ровные ряды небольших домов, уходящих прямо в озеро, на дно узкого, но глубокого заливчика.
     Еще взмах - и овальное зеркало главного итского плеса, лиги полторы в поперечнике, стремительно проступает сквозь тающий купол тумана. Над плесом кое-где торчат одинокие колонны, на вершинах некоторых колонн - статуи крылатых быков и обнаженных женщин, тело которых от груди и выше плавно переходит в рыбье.
     Через несколько мгновений открылась и новая итская набережная. Старая находилась под водой, со времен войны Третьего Вздоха Хуммера служа дном главному плесу.
     Поначалу Эгину показалось, что на новой набережной неподвижно стоят сотни людей, завороженно глядя вдаль - туда, где гладь озера тонула в отступающем, но не уходящем безвозвратно Опарке.
     Приглядевшись, он понял, что это не люди,