мно-красная медуза с режущей кромкой по краям студенистого купола. Парень-охотник вскрикнул. Медуза сжалась в комок - будто в предсмертной судороге; на самом деле одним таким сокращением костегрызы отнимали человеку руку. Варан дождался, пока купол с зазубренной кромкой не раскроется снова, и пырнул в самый центр его раскаленным ножом...

***

     - Не будет каравана, - сказал почтарь. - Или сам отправляйся, или сиди и жди. А что? Слепи себе домишко, с месяц продержишься, а там потеплеет.
     - Спасибо, - Варан снова влез в сани. - Некогда мне ждать.
     - Смотри, ночь идет! Замерзнешь и тягунов погубишь...
     Вместо ответа Варан вытащил губную гармошку и проиграл своей упряжке ?вперед?.
     Тракт оказался дорогой, настоящей дорогой, а не кротовым лазом в снегу. В Приморках Варан накормил тягунов салом и сахаром. Прозрачные крылья жужжали уверенно и мощно.
     Караван идет медленно, останавливается у каждого домишки, поджидает отставших, подолгу отдыхает и запасается пищей. Между бродягой и его преследователем - шесть дней...
     Провожая его, молодой охотник сказал с тоской:
     - Я бы с тобой ушел. Видит Император - ушел бы...
     - В чем же дело? Пойдем.
     Парень удивился. Долго молчал, помогая Варану ладить упряжку.
     - А. тот... Сказал, что, мол, оставайся, на одном месте лучше, родина, и все такое...
     - Сам решай. Захочешь - уйдешь. Как я ушел когда-то.
     - Так ведь, - руки парня, привычно пристегивавшие тягунов к шлеям, замедлили движение, - невеста у меня. Она не уйдет - у нее мать больная, и вообще... что это такое - баба в пути? Не бывает...
     Варан вдруг разозлился. Это не было раздражением, не было минутной вспышкой - это был настоящий приступ ярости, холодной, трезвой.
     - Решай, чего ты хочешь, - сказал он, отстраняя парня от упряжки. - Если просто бродить, бездельничать и кормиться сказками - тогда да, тогда лучше жениться. А если...
     Парень хлопал глазами. Ему всю жизнь казалось, что бродяга - именно тот, кто бродит, бездельничает и кормится сказками; он не понимал, почему гость вдруг захлопнулся, как дверь, не оставив ни щелочки доброго расположения.
     - Ты боишься смерти? - спросил Варан. Парень удивился:
     - Ну... боюсь вообще-то, охота - такое дело... но если быть начеку, если вовремя ножичком, вот как ты костегрыза поддел...
     - Я не о том. Ты что, не понимаешь, что все равно умрешь - даже если будешь начеку? Разговор не вел никуда.
     - Тот путник, что был до меня, - сказал Варан устало, - велел тебе сидеть дома и никуда не трогаться?
     - Да.
     - Он мудр... Значит, оставайся. И счастливой свадьбы.
     Тягуны жужжали. Варан прикрыл лицо дырявым пологом; звезды перемигивались в небе - сине-голубые, как рассыпанное ожерелье.
     В большом поселке - тысяча бревенчатых крыш - Варан нашел предводителя каравана. Краснолицый, с тяжелым взглядом мужчина сидел на постоялом дворе и отдыхал от тяжелого пути - пятый день, как доложили Варану доброхоты.
     - За спрос деньги берут, - сказал караванщик, глядя мимо Варана. - Заплатишь?
     Варан выложил на стол серебряную монету. Глаза караванщика прояснились, он впервые взглянул собеседнику в лицо:
     - Эге... Это не тот ли, за которого награда назначена?
     Варан смотрел, не отводя глаз:
     - Не понял?
     - Ну, тот старичок, которого ты ищешь, за которого серебром платишь... Это не тот ли бродяга, за которого золотые горы сулили? Всем сулили, всех стращали, а караванщиков - в особенности...
     Варан прикусил язык. Проклятое нетерпение заставило его бросаться деньгами, а здесь ведь не столица, здесь за жалкую пятидесятку можно купить упряжку с тремя сотнями тя-гунов...
     - Это отец мой родной, - сказал он, глядя в желтые глаза караванщика. - В детстве, по недосмотру, потерянный... Будешь говорить, нет? А то ведь заберу денежку. Так как?
     Разговор с караванщиком оставил нехорошее воспоминание. Разумнее всего было сойти с дороги и затаиться на время, но Варан, сжимающий в зубах конец призрачного следа, пренебрег голосом разума. Единственная предосторожность, которую он смог себе позволить, - продать упряжку и пойти пешком, и не по дороге, описывающей петлю вокруг подмерзшего болота, а напрямик, через старую гать. Между ним и тем, кого он так долго искал, было теперь четыре с половиной Дня.
     Болото было гораздо теплей окружающего мира. Болото пузырилось. Варан скоро притерпелся к его запаху - в странствиях ему приходилось нюхать куда более тошнотворные вещи. А болото пахло животным - большим и грязным, но безмозглым и потому невинным.
     От теплой грязи поднимался туман. Не слышно было даже собственных шагов; фонарь, который Варан держал перед собой, освещал только место на узкой кладке, куда ставить ногу. Как будто я еще не родился, думал Варан, шагая в тишине и тумане. Как будто ничего не началось. И ничего не кончится. Нила? Прошло так много лет, а мне все еще кажется, что я ее помню. И, может быть, она меня ждет - в месте, о котором мне расскажет Бродячая Искра.
     Если я сумею правильно задать вопрос...
     Он шел всю ночь. На рассвете туман поднялся, по-прежнему закрывая небо, но обнажив булькающую поверхность. Болото тянулось справа и слева; надувающиеся и лопающиеся пузыри походили на мутные глаза. Болото выпячивало зенки, чтобы лучше разглядеть пришельца, и, будто не выдержав этого зрелища, глаза лопались, истекая гноем.
     Запах стал гуще. Варану пришлось закрыть лицо тряпкой. Он очень хотел, чтобы гать закончилась наконец, но она выползала и выползала из-под стены тумана, подобно разворачивающейся ленте, - узкая, склизкая, неверная дорога.
     Кое-где гать прогнила. Иногда приходилось перепрыгивать через пузырящиеся ямы. Кочки, от которых он отталкивался, подавались и уходили вглубь, и всякий раз было страшно, что бревна не выдержат приземления и разъедутся под ногами.
     Чем дальше, тем теплее было болото. Прежде кое-где попадалась ледяная корка, островками покрывающая грязь. Теперь появилась трава, ее светло-зеленые неровные пятна, перемежающиеся темно-зелеными пятнами мха, напоминали Варану землеграфическую карту. Некоторые лужайки казались до того настоящими и надежными, что хотелось прилечь, закинув руки за голову. Среди мха цвели большие, блеклые, почти прозрачные цветы.
     Все чаще попадались ?горячие ванны? - ямы в иле, заполненные прозрачной водой. Над водой поднимался пар, Варан чувствовал исходящее от поверхности тепло. Болотный запах в таких местах слабел. Ему хотелось остановиться, вымыться, искупаться, и противиться этому искушению было куда труднее, чем не поддаваться на детские ловушки травы.
     Потом запах стал гуще - Варан дышал ртом, сквозь сжатые зубы. Казалось, что-то ждет его впереди - совсем рядом. Варан замедлил шаги; туман съедал звуки, и не слышно было ничего, совсем ничего; то, что было впереди, либо умерло, либо затаилось.
     Гать прервалась.
     Покров травы и мха, весь рисунок ?землеграфической карты? был нарушен и изуродован, как будто в болоте недавно боролись две гигантских свиньи. Край кладки напоминал надкушенную колбасу, Варану померещились даже следы чудовищных зубов. Он огляделся; болото таращило надувающиеся и опадающие глаза, клочки тумана бродили над землей, как призрачная похоронная процессия, тысячу лет назад отбившаяся от своего катафалка...
     Гати не было. Впереди, шагах в десяти, снова сгущался туман, и там - Варан надеялся - может быть продолжение дороги. Вряд ли неведомый катаклизм уничтожил кладку целиком - скорее всего, это прореха, дыра, препятствие, но не конец пути.
     На четвереньках он подобрался к размозженному краю кладки. Попробовал нащупать твердь дорожной палкой. Ни малейшей надежды - палка уходила в бездну, тонула в болоте, ее нелегко было вытащить обратно. Бревна под Вараном колебались, и поверхность жижи колебалась вслед за ними - как желе. По болоту расходились мягкие медленные волны, одно колебание порождало другое, жижа не была однородной. Варан присмотрелся, замер - колебания стихли, все снова сделалось черным, неподвижным, безнадежным.
     Он поднялся на ноги. Взмахнул руками, удерживая равновесие. Подпрыгнул.
     Чавкнул край кладки. Потекли волны одна за другой. Налетев на препятствие, они меняли рисунок, а то, что лежало в болотной жиже, едва заметно покачивалось, вплетая в узор волн свой жутковатый мотив.
     Варан перевел дыхание. Подпрыгнул снова, почти забыв об осторожности. У самой кладки, прямо перед ним, лежала, скрючившись, семипалая рука с когтями, с костяными гребешками на сгибе каждого пальца, и каждый палец был размером с годовалого ребенка.
     Варан сглотнул. Дотянулся палкой до руки - она оказалась твердой, будто покрытой хитином. Заколебалась болотная жижа, и Варан смог проследить глазами - вот запястье, вот локоть, вот еще что-то - вторая рука?!
     Существо было мертво уже несколько недель. Оно лежало, раскинувшись, в проломе гати, лежало на самой поверхности и не тонуло, как усталый пловец, отдыхающий в море - на спине...
     Кем было чудовище при жизни, кто сумел убить его, как и почему, и где теперь этот убийца - не имело большого значения. Варан предпочел бы думать, что создание, лежащее в болотной жиже, мирно умерло само по себе - от старости... (Вроде как старина Зигбам, насмешливо сказала память голосом Подставки.) Как бы там ни было, Варан оказался теперь перед выбором - вернуться назад, выкупить свою упряжку (или нанять новую), обогнуть болото по дороге и продолжить погоню с опозданием в несколько дней.
     Либо идти вперед.
     Варан снова ткнул черную руку палкой. Рука почти не дрогнула; она лежала, залитая грязью, раскрытой ладонью вниз. Кисть вела к локтю, локоть, надо полагать, - к плечу...
     Четыре с половиной дня между ним и Бродячей Искрой. А если возвращаться - будет снова неделя; остывающий след легко потерять. Особенно на людных перекрестках. Особенно когда боишься каждого караванщика - вдруг он уже продал тебя, вдруг ему уже заплатили люди Его Незыблемости Императорского Столпа...
     Но ведь неизвестно, есть продолжение у гати - или чудовища в схватке своей уничтожили ее надень пути вперед!
     Туман впереди и не думал подниматься. Наоборот, спустился ниже.
     Варан поудобнее перехватил палку и перескочил на тыльную сторону гигантской черной ладони. Ладонь ушла в глубину под его весом, зато приподнялся локоть; Варан перескочил снова. Плоть чудовища громко лязгала под его сапогами - не то броня, не то чешуя, не то хитиновая кожа. Туман сомкнулся за спиной, и не было видно края гати - но и впереди не показывалось ничего обнадеживающего, только черным холмом приподнимался бок поверженного чудовища. Вскочив на этот бок, Варан поскользнулся и еле удержал равновесие. Огляделся; второй руки лежащего не было видно, зато тянулось, распластавшись по болоту, сетчатое в прожилках, в пучках свалявшихся перьев - крыло...
     Цепляясь за жесткую морщинистую кожу, Варан подполз туда, где должна была быть голова чудовища. Труп покачивался, погружаясь все глубже; в клочьях тумана Варан едва разглядел острый подбородок, почти человеческий, и кривой клюв, широко открытый, как будто владелец его все еще кричал. Остальное скрывала грязь.
     Варан перепрыгнул на крыло. Звук был такой, будто рвется толстая паутина; Варан полз на четвереньках, спотыкаясь об острые надломленные кости, о жесткие маховые перья. Крыло заканчивалось, а гати все не было. Туман будто издевался - приподнимался понемногу, потихоньку, а гати не было, не было - только все та же грязь, растревоженная трясина, и кое-где - выпученный над ее поверхностью мутный болотный глаз...
     Крыло мертвеца было единственной преградой между Вараном и жадной густой глубиной, из которой нельзя вынырнуть, - в которой можно только тонуть. Он прекрасно понимал, что пути назад нет; добравшись до края крыла, он лег на живот и пополз, умоляя трясину повременить и выдержать его хоть минуту - как держала черный крылатый труп.
     Трясина не слушала. Варан, в отличие от трупа, двигался, отталкивался локтями и коленями, и трясина хватала его, как застывающий клей хватает муху. Идиот, думал Варан, выбираясь и снова увязая. Пожалел двух дней... Стоило оставлять Нилу, чтобы захлебнуться теперь в грязи?
     Стоило бросать вызов Подставке?
     Стоило?..
     Рука его схватила твердое. Край кладки - размозженный, но устойчивый, верное дерево, дорога...
     Он выполз на гать и долго лежал, обессиленный, как перемазанная медом муха.

***

     Поселок стоял на скале такой крутой, что улиц почти не было - были лестницы. Дома, выстроенные наподобие ласточкиных гнезд, выходили фасадами в одну сторону - вниз по склону. Народ здесь обитал суровый и подозрительный. Грязный, страшный выходец из болота не имел шанса быть принятым на ночлег.
     К ночи похолодало. Широкая лестница, вырубленная в скале и заменяющая поселку главную улицу, взялась льдом и стала опасной. Варан шел от двери к двери, стучал в дверь палкой и отходил на безопасное расстояние - нередко хозяин появлялся на пороге в сопровождении сторожевой змеи.
     - Добрый человек, пустите путника на ночь. Погибаю...
     - Проходи мимо.
     - Я ищу...
     Угрожающее шипение. Закрытая дверь. В какой-то момент Варан вдруг испугался - а что, если Бродячая Искра пришел в этот поселок, и не нашел пристанища, и замерз - либо скатился по лестнице вниз, переломал кости и умер в канаве...
     - Добрый человек, пустите путника хоть на пару часов.
     У меня есть деньги, я заплачу.
     - Проходи, страшилище, спущу змею...
     - Скажи, к кому мне идти? Кто пустил к себе путника три дня назад?
     Стук закрывающейся двери.
     Варан присел на ступеньку. Его ?шкура? застыла сосульками, лицо было покрыто слоем грязи, палка в руках выглядела, как посох; его вид в самом деле мог напугать кого угодно. Следовало не ломиться в каждую дверь, а хорошенько подумать - что сделал Бродячая Искра, войдя в этот поселок?
     Медленно, выверяя каждый шаг, Варан двинулся вниз по главной улице - по обледенелым, с выбоинами ступеням.
     Пахло дымом. В каменном желобе шелестела незамерзающая речушка, берущая начало, по-видимому, из болота. Варан опускался все ниже и ниже; кое-где в окошках - круглых дырках в скале - зажигались огоньки.
     На перекрестке Варан остановился. Отсюда открывался вид на соседнюю скалу, покрытую снегом. За скалой остывало красное закатное небо. В ущелье уже стояли сумерки; долина, лежащая еще дальше, затянута была дымкой, где-то там брел по дороге, или ехал на повозке с почтарем, или уже разводил огонь в очаге гостеприимного дома тот, ради кого Варан бросил Нилу...
     Не ради него, поправил он сам себя. Ради правды. Ради того, чтобы знать. Ради просьбы Подорожника.
     Он снова присел на камень, и на этот раз ступенька показалась ему страшно холодной, холоднее льда. Все, что казалось таким важным - дороги, как прожилки на дереве, огонек, рождающийся в очаге, маг, рождающийся в счастливом доме, - поблекло и потеряло смысл.
     Время необратимо.
     Время.
     Он старик. Он устал.
     Лестница уходила вниз. Варан сидел, свесив руки между коленями. Озноб, мучивший его весь сегодняшний день, уходил. Пустота понемногу наполнялась теплом.
     Он устал - и теперь наконец согреется и выспится. И не надо никого ни о чем просить - ему уже тепло, он уже спит.
     Перед глазами кружились белые и голубые огоньки. Ожерелья вели хоровод сами с собой - прекрасные, живые ожерелья...
     Варан открыл глаза. Веки казались раздувшимися, как подушки. Уже не сомневаясь, что замерзает, он подумал, что унизительно умирать сидя. Пусть ползти - но двигаться. Только не сидеть и не ждать.
     И он пополз по лестнице вниз - опираясь о ступеньки руками и ногами.
     И на повороте, на самой околице селения, увидел впереди путь через ущелье - две толстые цепи, протянутые над пропастью. Рядом с цепной дорогой стоял домик, но не высеченный в скале, а сложенный из камней.
     Квадратное окошко светилось.

***

     - Ну, живучий, - сказал перевозчик не то с завистью, не то с обидой. - Тут, бывало, зазеваешься - и обморозился, страшное дело. А тебе - как змеюке, прости меня Император. И пальцы шевелятся. И нос не отмерз.
     Варан сидел за хлипким деревянным столом. Перевозчик кормил его пустой кашей, запивать давал кипятком - по цене, впрочем, лучших кабаков столицы; перевозчик оказался падок на деньги, и это спасло Варану жизнь.
     - У меня больше нет денег, - сказал Варан, когда перевозчик предложил ему добавки. Сказал твердо, глядя в глаза; на самом деле у него было еще несколько сотен реалов, зашитых в рубаху, и ему не хотелось, чтобы ради таких сравнительно небольших денег перевозчик брал на себя грех смертоубийства.
     - Ясное дело, - перевозчик махнул рукой. - Мы, нищие, будем тут шляться, а ты, работяга, давай нас забесплатно корми...
     Варан пожал плечами:
     - Я тут один, наверное, за сто лет... И я не нищий, хозяин. Я тебе неплохо заплатил.
     - Ага, - перевозчик хитро улыбнулся. - Как же, один... Был тут до тебя старичок, три дня как ушел. Прямо хоть гостиницу открывай... Тот тоже все жался: нет да нет... А два дня жил у меня, столовался и спал, и ничего - доволен... Как думаешь - открывать гостиницу? Или после тебя опять сто лет подорожних не будет?
     - Кого же ты тут возишь?
     - А своих. Там за горой сельцо, Мохорадное, наших невест половина - оттуда, ну и своих девок отдаем, конечно... Родственники. И дела всякие - торговать там, строить... Туда-сюда, в страду, бывает, передохнуть некогда, цепь некогда починить - так и шастают.
     - А цепь-то надежная?
     - Как скала.
     - Что, никогда не обрывалась?
     - Почему не обрывалась? Было... Глот-сосед гулял в Мохорадном, обратно шел пьяный, махнул мне, я ему скамейку-то подогнал, а он, пьяный, ну и свалился. Так и не нашли - дело было весной, река бурная, унесла куда-то... Да. А ты на дороге никого не встретил?
     - Я гатью шел.
     - Не ври! Гать уже лет десять как развалилась...
     Варан принялся рассказывать. Когда дошел до описания мертвого чудовища, перевозчик даже приоткрыл рот.
     - Так и выбрался, - со вздохом закончил Варан. - Поэтому прав ты - гатью ходить теперь нельзя... Но я прошел. И вот что думаю... У вас ведь даже птиц нет, а тягуны высоко не поднимаются - дохнут. Тяжелое небо - так про эти места говорят... Ау того, что в болоте, крылья... хорошие крылья. Не Для красоты, а чтобы летать. Где ему тут летать-то? А если он нездешний - откуда взялся? Я сколько по свету хожу - а про таких никогда не слышал.
     Перевозчик долго смотрел на него. Потом разинул рот, откинулся - и захохотал так, что заскрипела деревянная скамья.
     - Ну ты сказочник! - пробормотал, похрюкивая от смеха. - Ну придумал... А я поначалу поверил-был... Чудище с крыльями, с клювом... В болоте... Ну, выдумал! Не, жалко мне, что не ходят через нас путники, а то занятно слушать, так бы и сидел, уши поразвесив...
     Варан ничего не сказал. Отхлебнул из кружки остывающего кипятка.
     Улыбнулся.
     Утром он перебрался через пропасть, махнул рукой перевозчику, поправил мешок на спине и двинулся в обход скалы по узкой, едва заметной тропке.
     Между ним и тем, кого он преследовал, оставалось три дня, и дистанции этой не суждено было измениться на протяжении долгих недель.
     В Мохорадном бродяга не задерживался - пошел дальше, и след его обнаружился в хижине пастуха на краю долины. Пастух приютил и Варана; дальше бродяга пошел пешком, но, как Варан ни ускорял шаг, к моменту ночлега (а ночи все еще были очень холодными) между ним и бродягой оставалось не менее трех дней пути.
     Чем дальше они шли, один за другим, тем ближе становилась весна. На людном перекрестке - здесь сходились дороги по реке и по равнине - Варан чуть не потерял след; в местной гостинице останавливалось по двадцать путников еженощно, и Варан получил два совершенно противоположных указания: хозяин гостиницы говорил, что человек, по описанию похожий на бродягу, пешком направился к югу, жена его утве