лысеющий горни. Ты плаваешь уже десять минут, а Подставка ждет. Не то чтобы мы его боялись - но вдруг ему в самом деле нужна помощь умного человека?
     Варан криво улыбнулся своему отражению, осторожно положил раковину зеркалом вниз и поднялся на поверхность. Слуги смотрели на него круглыми глазами. Они так всегда смотрели, когда он нырял. Горожане, в жизни не совавшие носа дальше второго кордона, они не видели моря, хоть жили на побережье.
     - Одеваться, - приказал Варан.
     Его растерли жесткими полотенцами и облачили в несколько слоев тончайшей ткани - одеяние столь сложное и запутанное, что Варан никогда бы не сумел натянуть его самостоятельно. Да что там: с помощью пары слуг не сумел бы тоже - здесь требовалось по меньшей мере полдесятка. Впрочем, носить это было приятно и необременительно: нигде не жмет и не трет, никогда не холодно и не жарко, не стесняет движений и вызывает приступ почтения у любого, кто окажется на дороге...
     Экипаж, присланный Подставкой, был всего лишь креслом на платформе. Правда, креслом из кости пещерной несыти, но дороговизна материала на удобстве никак не сказывалась.
     Варан уселся, закинув ногу за ногу, и легонько ткнул возницу костяшками пальцев. Возница стукнул каблуком по платформе; под деревянным настилом послышались сопение и лязг. Кресло с Вараном дрогнуло, на секунду накренилось, сразу же выпрямилось и поднялось над землей. Ездовые саможорки, во время ожидания совсем сплющившиеся, теперь приняли рабочую форму.
     Возница еще раз стукнул каблуком. Платформа дрогнула и двинулась вперед, с каждой секундой быстрей. Панцири саможорок лязгали - справа тише, слева громче. На скорости это лязганье сливалось в один нудный дорожный гул.
     Варан прикрыл глаза. Мягкое покачивание кресла напомнило ему, что сейчас ночь, что он всего два часа как лег и что прошедший день был, скромно говоря, тяжелый. Накануне проклятые писцы, его подчиненные, окончательно вывели его из себя: то, что должно быть сделано давным-давно, оказывалось едва начатым, тот, кто клялся, что все понимает, на деле не понимал ничего, копировщики тратили недели, чтобы красиво нарисовать глаза Шуу, а на мелкие неточности вроде неправильной горизонтали или ?пропажи? озера вообще не обращали внимания. Варан обнаружил себя сидящим перед грудой испорченных копий, неразобранных отчетов и нерасшифрованных летописей; кричать и угрожать наказаниями - или даже наказывать - было так стыдно, а оставлять все как есть так невозможно, что Варан пошел в охранную канцелярию и взял там под честное слово ядовитого щелкуна.
     Он рассадил писцов вдоль стен рабочего зала, после чего уселся в середине, обвел всех усталым взглядом и снял со щелкуна намордник.
     Произведенное на писцов впечатление оказалось даже сильнее, чем он предполагал. Почти все знали, что щелкун кидается на резкие звуки - поэтому кричать никто не отважился, а кто и хотел бы - не смог из-за внезапной сухости в горле. Кто-то зажал ладонью рот, кто-то скорчился, прижимая руки к животу; все смотрели с ужасом. В их глазах Варан был сейчас сумасшедшим, самоубийцей, готовым погубить вместе с собой десятки невинных жизней.
     Щелкун сидел, скучающе поглядывая вокруг, изредка поднимая на Варана умные темно-красные глаза. Этот щелкун, натасканный в охранной канцелярии, прекрасно знал, что его хозяин - тот, в чьих руках желтый стек с ароматным, шариком на конце. Варан похлопывал стеком по башмаку. Писцы сидели вдоль стен, в одночасье превратившись в гипсовые статуи.
     Так прошло два часа. Никто не сказал ни слова.
     Когда лица сидящих приобрели зеленоватый оттенок, Варан решил, что воспитательное собрание пора прекращать.
     - За каждую ошибку в копии, затяжку или проволочку буду запирать в кладовой - вот с ним, - Варан кивнул на щелкуна. - Все смерти заранее объявлю несчастным случаем на работе. Ясно?
     Писцы закивали с воодушевлением. Им казалось незаслуженным счастьем, что за долгие часы ожидания бестия так никого и не цапнула. Когда на ядовитых челюстях щелкуна снова воцарился намордник, двое самых ленивых работников, не удержавшись, обнялись.
     Вернув щелкуна в охранную канцелярию, Варан велел отвезти себя к морю и долго плавал в прибрежных скалах. К вечеру случился небольшой шторм; опасно катаясь на волнах, Варан расцарапал о ракушки локти и колени. Вернувшись домой, почувствовал себя пустым и слабым, как шкурка сытухи, и едва доковылял до постели. Лика завела было ритуальный танец - он махнул рукой, веля бросить глупости и просто посидеть на краешке кровати. Она повиновалась.
     Лика досталась ему вместе с домом и коридором в сто пятнадцать шагов. Она была беспамятна: год назад какой-то ?торговец красотой? напоил ее ?сладеньким молоком? - так на профессиональном жаргоне называется белесое зелье забвения. Лика не знала своего настоящего имени и откуда она родом. Лет ей было совсем немного, вряд ли больше восемнадцати. В доме ?торговца красотой? ее выучили танцевать и повиноваться; Варан поначалу пытался отказаться от красивой куклы с бездумным взглядом, но вовремя понял, что отвергнутую девушку тут же пустят на корм саможоркам.
     Лика осталась у него. ?Торговец красотой? обладал отличным вкусом: девушка была легкой и светлой, как солнечный день. Варан постепенно привязался к ней, и очень скоро оказалось, что она хоть и беспамятна, но не бездумна.
     Он рассказывал ей о разных землях, пытаясь поймать тень узнавания на ее лице. Она виновато качала головой: ничто из того, что описывал ей Варан, не казалось ей знакомым. Единственным знаком, кое-как проливавшим свет на прошлое Лики, был ее страх перед водной гладью. Может быть, она из пустыни, думал Варан. Или из Стеклянного леса - там воды много, но нет ни одного озера. Наверняка ее кто-то ищет и оплакивает... или уже забыл, как Нила забыла меня.
     Лика тоже привязалась к нему - это проявлялось прежде всего в страхе его потерять. Лика откуда-то знала, что Император суров и чиновники его часто лишаются и положения, и головы; всякий раз, когда Варан шел ?наверх?, в ее глазах появлялась паника. Что уж говорить о внезапных вызовах, подобных сегодняшнему...
     Варан потер лицо. Экипаж давно миновал квартал ?спящих фонтанов?, где помещались обиталища знати, и выехал на обводную дорогу - узкую колею, огибающую холм. Императорская столица была колоссальным человеческим муравейником, включавшим в себя многоэтажные подземные галереи, сплошную чешую крыш на склонах холмов и у подножия скал, паутину канатов и мачт, образующих ?небесные кварталы?. Дворец Императора был городом в городе и полностью занимал - внутри и снаружи - единственный на побережье потухший вулкан. Когда верхушку вулкана окутывали тучи, в городе говорили - Император гневается. Когда вместо туч появлялись светлые облака, говорили - Император думает о нас. В те редкие дни, когда верхушка вулкана четко виднелась среди ясного неба, говорили просто - ?Слава Императору?.
     Подставка обитал под южным склоном. Добраться туда можно было либо городскими улочками, либо ?небесным путем?; возница, видимо, получил приказ торопиться и повернул ?на небо?. Варан снова прикрыл глаза.
     ...Забыл, как Нила забыла меня.
     Какое счастье - вырасти на Круглом Клыке и не знать, что на свете существуют щелкуны и ?торговцы красотой?. И Нила никогда этого не узнает. У нее наверняка дом, семья, ее дети уже почти взрослые... Все втихомолку считают себя горни и ждут господина на белой крыламе, чтобы поступить к нему в пажи и улететь отсюда - далеко-далеко...
     Варан тряхнул головой. Его мысли ходили по кругу, как работник у винтовой пружины. Как странно: пока он бродил в поисках легенды, мысли о Ниле навещали его нечасто. Когда он решил бросить все и осесть на одном месте, наконец-то обзавестись семьей... Прожить человеческую оседлую жизнь...
     Неужели та, черноволосая, все так же вспоминает его, разводя огонь в своей печке?
     Варан дернул уголком рта. Город лежал теперь под ним - от кварталов исходил теплый воздух, в дрожащих потоках поднимались запахи и негромкие звуки, но огней почти не было. Императорский приказ: по ночам спать, днем работать. За музыку и танцы после захода солнца - каторга. Император суров, и всем это нравится. Во всяком случае все делают довольный вид...
     ?Небесная дорога?, натянутая от мачты к мачте, покачивалась. Лязг панцирей под платформой звучал гулко и был, наверное, слышен внизу. Не один ремесленник, оторвав голову от подушки, вслушается в небесный грохот и скажет сонной жене, что, мол, императорский чиновник едет среди ночи по важному делу...
     Варан устроил руки на подлокотниках и опустил голову на грудь.
     ...Человеческую оседлую жизнь.
     Дух авантюризма и жажда странствий - вот что заставило его покинуть Круглый Клык. Тот мальчишка, что едва не ушел с плотогонами, жил в юноше и жил потом в мужчине. Потребовались годы, чтобы осознать: легенду не взвесишь в руке, а некоторые вопросы не имеют ответов, их некому задавать, кроме себя самого... Дух авантюризма ослабел с годами, жажда странствий притупилась, и Варан подыскал себе пристанище в Озерном краю - месте спокойном и плодородном, равноудаленном от моря и от степи.
     Но Император, или Шуу, или кто там играл его судьбой, рассудил по-своему.
     Несколько лет Варан учительствовал в большом поселке, за это имел комнату при школе, дрова, пропитание и полный покой. Между ним и детьми никогда не было ни ссор, ни лжи, ни особенной любви: он хорошо делал свое дело и не злоупотреблял розгой. Иногда под настроение мог рассказать что-нибудь о своих странствиях. Для рассказов выбирал только смешное или забавное; возможно, дети считали, что все годы его бродяжничества были одной затянувшейся шуткой. Зато, если кто-нибудь из них пытался рассказать о себе, Варан всякий раз мягко уклонялся от разговора.
     Вдова, жившая по соседству, охотно принимала его у себя и не раз намекала, что хорошо бы сыграть свадьбу, как люди. Вдова была крупная, осанистая и добросердечная, и Варан совсем было согласился на ее предложение, когда среди бела дня за ним приехали гонцы на голенастых, покрытых чешуей скакунах.
     Оказалось, его подвел молодой бродяга, которого Варан, помня о собственных ночевках под открытым небом, однажды пустил пожить. Бродяга казался ему чем-то похожим на него самого; не удержавшись, он показал гостю свою коллекцию землеграфических карт - не всю, конечно, но и малой части хватило, чтобы у гостя полезли на лоб его зеленые хитрющие глаза.
     Бродяга ушел и через некоторое время попался в крупном городе на воровстве. Времена были неспокойные. Бродягу допросили по всем правилам, и он рассказал о своей жизни все мало-мальски запомнившееся, в том числе и правду о ?сокровище?, хранящемся в сундуке обыкновенного школьного учителя. Подставка, достигший нынешнего своего положения благодаря потрясающему нюху, откопал показания воришки среди гор исписанной бумаги и тут же дал соответствующее распоряжение; позже Варан написал добросердечной вдове, что свободен и здоров. Нехорошо, когда живых оплакивают...
     ?Небесная дорога? плавно опускалась. На опорах качались, слабо мерцая в темноте, дорожные знаки. В особо узком месте возница дважды стукнул каблуком о платформу: само-жорки замедлили ход.
     ...Коллекция карт Варана поразила даже Подставку, повидавшего в жизни многое. По государственному заданию Варан съездил в длительную экспедицию и, возвратившись, дополнил собственные чертежи Стеклянного леса и окрестностей. После этого Подставка, чей нос никогда не ошибался, устроил ему быструю, сбивающую с ног карьеру...
     Панцири саможорок застучали по камню. Мимо первой дворцовой заставы проехали, начальственно помахав рукой. Возле второй остановились, и Варан поднял голову, давая стражнику с ручной змеей на поясе увидеть его лицо.
     У третьей заставы пришлось предъявить бумагу с радужной печатью.
     Сразу после третьей заставы экипаж въехал в темную арку и, прогрохотав еще несколько сотен шагов, остановился на подъемной тележке.
     - Третий! - крикнул возница.
     - Пятый, - глухо ответили откуда-то снизу. Дохнуло жаром и дымом, ударил невидимый хлыст. Заревела несыть, приводящая в движение подъемный механизм. Загрохотало железо. Варан поморщился: грохот, вонь и рев несыти были одной из причин, почему он не любил бывать в гостях у Подставки.
     Подъемная тележка поползла вверх, миновала два боковых хода, на третьем съехала направо и оказалась в новом колодце. Здесь было легче дышать; тележка поднялась еще немного и остановилась. Возница нетерпеливо застучал каблуком, саможорки дернулись и едва не опрокинули кресло.
     - Прощения прошу у господина, - пробормотал возница. - Левая молодая совсем... ну и... брачный период у нее, можно сказать, от мил-дружка оторвали, чтобы вашу милость везти... Злится она, вот.
     - Передавай ей выражение моего искреннего сочувствия, - без улыбки сказал Варан.
     Возница уставился на него, разинув рот: в этих коридорах никто никогда не шутил.
     Кроме разве что Подставки.
     На углу прорубленного в скале тоннеля стоял стражник со щелкуном у колена. Варан кивнул вознице:
     - Поезжай.
     - Спасибо, господин...
     Возница развернул экипаж, но не к подъемной тележке, а в боковой коридор. Варан смотрел ему вслед - саможорки казались двумя гигантскими панцирными червями, слегка придавленными платформой. Надо же - ?брачный период?...
     Варан криво улыбнулся, выпрямил затекшую спину и подошел к стражнику. Щелкун - без намордника - не шелохнулся.
     - Его Незыблемость вызывал меня, - сказал Варан, глядя в слепые, затянутые бельмами глаза стражника.
     Прошла длинная секунда, прежде чем стражник кивнул.
     - A-a, наконец-то Варанчик пришел... Вот мы его в железо и запытаем до кричайкиного визга...
     Может быть, это была шутка. А может быть, чистая правда. Варан ждал.
     Его Незыблемость Императорский Столп подошел ближе. Потянул воздух широкими вывернутыми ноздрями, казавшимися на его лице второй парой глаз. Растянул уголки большого рта:
     - А, вот так нервы у тебя, землемер... Что за каменные нервы, ну просто завидно... Сядь.
     Варан уселся в кресло, покрытое шкурой донного дракона. Шкура - оттенок чешуек от темно-стального до ярко-бирюзового - стеклянно звякнула.
     - Будешь есть-пить? - деловито осведомился Подставка. Варан покачал головой.
     - Ладно, - Подставка прошелся по комнате, полы его белого халата мели заваленный бумагой пол. - В обиде, что подняли среди ночи... Ничего, потерпишь. Три дела у меня к тебе, сразу три, а до утра далеченько...
     Его Незыблемость уселся напротив, прикрыл глаза и медленно, с негромким сопением втянул воздух. Эта привычка Подставки всегда действовала Варану на нервы - и куда больше, чем обещания немедленно запытать.
     - Просмотрел я твою работу по Озерной Цепи, - пробормотал Подставка, не открывая глаз. - Хорошая работа. Пока не знаю, какой из этого будет толк, но зарубочку поставим: Варанчик справился. Так, с первым делом покончили играя... Теперь второе. Рыба!
     Прямо из стены возникла согбенная фигура приседающего в поклоне секретаря. Не дожидаясь распоряжения, секретарь развернул на полу перед Вараном желтоватый свиток бумаги и, все так же приседая, отступил.
     - Что это? - спросил Подставка. Глаза его были закрыты, ноздри подрагивали, живя на лице отдельной жизнью.
     Варан присмотрелся. Карта была нарисована умело, вычурно, с двенадцатилистным цветком, изображающим стороны света, с любовно выписанными деталями.
     Варан рассматривал очертания незнакомой земли. Подставка сопел, принюхиваясь.
     - Это фальшивка, - сказал наконец Варан. Подставка поднял веки. Посмотрел поверх Барановой головы.
     - Уверен?
     - Это сделано человеком, никогда не ходившим дальше этой гряды, - Варан провел над бумагой пальцем. - Вот эта часть - Белодомье. Здесь, - он показал на правый срез карты, - должна быть окраина Стеклянного леса... Все, что западнее этих холмов, - выдумка. В крайнем случае, составлено по чьим-то неточным рассказам.
     - Так я и думал, - пробормотал Подставка. - Рыба, уйди.
     Секретарь свернул карту, еще раз поклонился и исчез.
     Подставка молчал. Глаза его снова были закрыты, однако ноздри смотрели прямо на собеседника. Варану казалось, что он чувствует взгляд из трепещущих черных отверстий.
     Подставка был маг. И Подорожник, когда-то казавшийся Варану всемогущим, оказался бы рядом с ним, как котенок рядом с пещерной несытью.
     - Третье дело совсем простое, - Подставка запрокинул голову, чтобы лучше чуять Варана. - Государственную измену на тебя вешаем. Замысел против Императора. Подлог. Что еще? Да хватит...
     Варан молчал. Подставка потянул воздух, рот его расплылся в улыбке:
     - Ага... Тут нас проняло, и мы запахли бойцом, готовым дорого продать свою жизнь... Тихо, Вараша. Драться не будем, по крайней мере сейчас...
     Варан молчал, не двигаясь с места.
     Подставка протянул руку. Ничем не приметный лист бумаги самостоятельно высвободился из груды таких же листов и прыгнул в раскрытую ладонь Его Незыблемости.
     - Рыжий, - не повышая голоса, позвал Подставка.
     Новый человек возник, кажется, прямо из стены. Он был не один - наполовину вел, наполовину нес кого-то, обернутого, как кукла, простынями. В комнате запахло кровью и блевотиной, и не надо было обладать носом Подставки, чтобы это почувствовать.
     Тот, кого звали Рыжим, - на самом деле он был полностью лыс - поставил своего спутника-ношу перед креслом Его Незыблемости.
     - Вараша, - сказал Подставка, - иди сюда.
     Варан подошел и остановился рядом с креслом.
     По подбородку человека-ноши текла розовая слюна. Он был, кажется, тяжело ранен. А может, подвергся воздействию магии. А может, его пытали. А скорее всего, и то, и другое, и третье.
     - Это Гордин Золотые Крылья, - сообщил Подставка все так же негромко. - Блестящий наш полководец, любимец Императора, поклявшийся взять очередного ?сына Шуу? живым и привести в цепях...
     Гордин Золотые Крылья захрипел. Варан взглянул на него и тут же отвел глаза.
     - Тебе его совершенно правильно жаль, - сказал Подставка. - Он в большой беде... Теперь возьми штуку, которую я держу, и скажи мне: что это?
     Варан взял лист бумаги, постаравшись при этом не коснуться бледной тонкой руки. Развернул. Всмотрелся при свете белых и синих огней, освещавших заваленную бумагами комнату. Его Незыблемость предпочитал белые и синие светильники, и это было еще одной причиной, по которой Варан не любил гостить у Подставки.
     - Это карта Залесья, - сказал Варан. - Я сам ее делал.
     - Отлично, - Подставка чуть заметно кивнул. - Гордин... Так что там было? Когда славная летающая стража, возглавляемая вами, пошла в атаку - с неба на землю - на этот сброд, обезумевший в гордыне своей... Что там вдруг оказалось?
     Рот человека-ноши дернулся.
     - Я... - выговорил он.
     - Вы, разумеется, надежда императорской гвардии... Вы - что?
     - Я...мы. рззло...мы. Глубо...кие.
     - Правда? - делано удивился Подставка. - Вот так, среди ровной долины?
     - Ще...ли, - подбородок Гордина ходил из стороны в сторону. - Прова... заса...да.
     Рот его еще раз дернулся и замер.
     Варан рассматривал карту. Залесье, иначе именуемое Чашей, было окружено с трех сторон горами, с четвертой - лесом и представляло собой, конечно же, идеальное убежище для разбойников и бунтовщиков. Атака с неба - единственный способ одолеть укрепившегося в Чаше врага. Атака, судя по всему, захлебнулась... Залесье было каменной равниной, диким краем, поросшим частолистом. Никаких ?провалов? или ?расщелин? там не было отродясь.
     - Здесь на карте - монолитный камень, - сказал Подставка, будто раздумывая. - И ровный, как стол.
     - Да, - согласился Варан.
     - Наша доблестная стража намеревалась выкурить бунтовщиков из пещер на равнину и перестрелять, как сытух. Гордин Золотые Крылья самонадеянно повел звено над самой землей, ожидая, вероятно, что от одного вида боевых крылам у мерзавцев повалится оружи