й предыдущего,  только  ветер  всегда
остается  неизменным!  Через  несколько  минут он на час-другой
укроется в своей прохладной и темной спальне.
     Один пустяк никак не шел у него из головы.  Он  так  и  не
получил  ответа  на  записку  -- записку с выражением дружеской
озабоченности, оставленную им вчера  на  вилле  "Мон-Репо".  Он
хоть  и  мало  знал кузину, а все же невольно тревожился. Такая
одинокая в своем домике,  возможно,  страдающая  --  и  слишком
гордая  или  застенчивая,  чтобы  пожаловаться.  Да  и  рассказ
мистера Эймза разбередил его душу. Почему она выглядела,  будто
призрак?   Что  это  может  значить?  Библиограф  человек  явно
здравомыслящий, ничуть не склонный отдаваться игре воображения.
Мистер Херд чувствовал, что между ним и этой одинокой женщиной,
которую, похоже, все  здесь  любили,  установились  неощутимые,
подспудные  токи  взаимной  приязни.  Она отличалась от обычных
женщин,  такую  женщину  мужчина  не  может  не  уважать.   Она
безусловно  выигрывала  на  фоне  дам,  с которыми ему довелось
познакомиться в последнее время и которые при всем их обаянии и
остроумии так или иначе  разочаровывали  его  какой-либо  своей
чертой. Преданность кузины ребенку и мужу была мила его сердцу.
Она казалась лучшей среди ей подобных.
     Африка  вытопила  большую часть чопорности, которой мистер
Херд  когда-либо  обладал.  Однако  даже  знакомство  с  самыми
прискорбными   и   дикими   проявлениями  женской  натуры  лишь
усугубили его убежденность в безгрешности этого  пола.  Кое-кто
называл  его  дон  Кихотом,  старомодным  человеком  --  по той
причине, что он  не  питал  симпатии  к  современному  движению
феминисток;   его   называли  также  идеалистом,  поскольку  он
сохранял веру в священную миссию женщины на земле, детскую веру
в чистоту женской души.  Женщины,  полагал  он,  облагораживают
нравы,  это  ангелы-хранители  рода людского, вдохновительницы,
матери, защитницы невинности. Ему нравилось думать, что  именно
женщина  смягчила  грубость, с которой прежде относились друг к
другу  мужчины,  что   всякое   умаление   варварства,   всякое
героическое   деяние   вдохновлено   ее   нежными   речами,  ее
побудительным  примером.   С   самой   зари   истории   женщина
противостояла   насилию.   Как   там  сказал  граф  Каловеглиа?
"Воздержанность. Все прочее -- лишь прикрасы". Как точно  умеет
выразить мысль этот старик! Воздержанность... Кузина, насколько
он  смог  проникнуть в ее характер, отвечала этому определению.
Мистер Херд готов был вопреки всему на свете настаивать на том,
что истинная женщина, женщина подобная ей, не способна  сделать
ничего дурного.
     И  вот  теперь  ему  начинало  казаться,  что она попала в
какую-то беду. Но почему же не позволить ему помочь? Он  просил
ее поскорее ответить на записку. Что ж, возможно ответ придет с
вечерней почтой.
     Немного  все-таки раздосадованный, он положил в пепельницу
окурок, намереваясь отправиться в спальню,  чтобы  переждать  в
ней  самые  жаркие  часы.  В  конце  концов, есть же у человека
обязательства перед самим собой: n'est-ce pas? И  тут  в  дверь
постучали.
     Вошел  Денис.  Лицо его под широкими полями шляпы рдело от
жары. На нем был легкий фланелевый костюм, впрочем,  пиджак  он
нес  перекинутым  через  руку.  В другой руке -- большой пакет.
Денис выглядел олицетворением здоровья.
     Мистер Херд, вставая, окинул его критическим взглядом.  Он
вспомнил  катание  на  лодке,  скалу  самоубийц,  этот  черный,
зловещий утес, вспомнил мысли, возникшие у  него  в  тот  день.
Способен  ли подобный юноша покончить с собой? Определенно нет.
Может  быть  Кит  ошибся?  А  граф  Каловеглиа  --   он   тоже?
По-видимому.  Никакого  трагизма в Денисе не наблюдалось. Жизнь
переполняла его. Какие бы невзгоды ни одолевали  юношу  до  сей
поры, ныне они явно были забыты.
     -- Я  завтракал  с  Китом,  -- начал Денис. -- Он заставил
меня рассказать ему сказку.
     -- Присядьте, выпейте кофе.  Вы  очень  рано  выходите  из
дому.
     -- Он сказал, что хочет поспать после завтрака. И прибавил
еще пару-тройку приятных вещей.
     Ага, подумал мистер Херд, Кит действует в духе того, о чем
говорил в лодке, старается быть с ним поласковее -- молодец.
     -- Я  уверен, -- сказал он, -- что Кит разговаривал с вами
ласково.
     -- Ласково? С ним говорить все равно что с землетрясением.
Он сказал, что мне следует управлять моими рефлексами.  Обозвал
меня  блуждающим  эхо.  Сказал,  что  я  амеба  в  человеческом
облике...
     -- Амеба? Это кто же такая?
     -- Существо, плавающее туда-сюда,  пытаясь  прилепиться  к
кому-то, кого она не может найти.
     -- Я понимаю, что он имел в виду. Что-нибудь еще?
     -- Сказал, что я хамелеон.
     -- Хамелеон?
     -- Хамелеон,   которому   необходимо   влияние   достойной
женщины. После чего  всучил  мне  вот  эту  коробку  кубинского
шоколада,  видимо для того, чтобы я не расплакался. Попробуйте!
Он далеко не так гадок, как выглядит.
     -- Спасибо. Хамелеон. Как сказал бы Кит, это действительно
интересно. Я  видел  тысячи  хамелеонов.  Диковинные  существа.
Висят  на  хвостах  и жмурятся. Позвольте-ка я разгляжу вас как
следует, Денис. Нет, никакого сходства не наблюдаю.
     -- По-моему, он хотел сказать,  что  я  перенимаю  окраску
других людей, а своей не имею. Потом он велел мне пойти и убить
кого-нибудь.
     -- Я  бы  не  стал  этого  делать,  Денис,  --  рассмеялся
епископ. -- Убийства так ужасно вульгарны.
     -- Сказал, что это обратит меня в мужчину. Видимо,  забыл,
что я еще не достиг его возраста.
     -- Лучше  и  не  напоминайте  ему!  Еще  что-нибудь он вам
посоветовал?
     -- Ничего нового. Сказал, что я ошибаюсь, обращая внимание
на то, что говорят и делают люди, и что мне  следует  на  время
забыть  о  человечестве, искусстве, книгах и тому подобном. Ну,
вы же знаете его разговоры! Сказал, что если я найду контакт  с
природой  и  все  нужное  мне  обдумаю  сам,  вместо того чтобы
прислушиваться  к  людям,  то   это   укрепит   мою   личность.
Посоветовал   почаще   сидеть   среди   скал   в  полночь  и  в
послеполуденный зной, беседуя с духами земли и воздуха.  Это-де
позволит мне видеть мир таким, как он есть. Думаю, он по-своему
прав.  Так что я попросил его сию же минуту отправиться со мной
в горы,  чтобы  там  соприкоснуться  с  первичными  Силами.  Он
ответил,  что  высоко  ценит  мою  отвагу, но тащиться в горы в
такую жару -- он скорее сгорит в адском  пламени,  чем  полезет
туда. Именно так и сказал. И вообще ему хочется спать. Староват
он уже для таких приключений.
     -- По-моему, очень разумно.
     -- Вы  думаете? Потому что следом -- следом он сказал, что
самый  подходящий  человек  для  такой  экспедиции  это  вы.  И
предложил  мне  немедленно  отправиться  к  вам -- дескать, это
позволит ему спокойно поспать после полудня. Поэтому я и здесь.
Пойдемте! Там, если привыкнуть, не так уж и жарко. Мы наверняка
увидим что-то забавное.
     -- О!
     А вот это, подумал епископ,  пример  претворения  в  жизнь
доктрины благожелательного эгоизма, которую Кит раз или два ему
излагал. Очень хороший пример!
     -- Так и сказал?
     Денис кивнул.
     Даже  мысль  о  чем-либо  подобном  была неприятна мистеру
Херду. Выйти под палящее солнце... Он тоже не так чтобы  молод,
более  того, здоровье его еще не окрепло, ему следует отдыхать,
как можно больше отдыхать. К тому же, он с таким  удовольствием
предвкушал, как проведет ближайшие несколько часов в прохладной
спальне.
     -- Вы действительно хотите, чтобы я в это время дня лез на
вершину  горы  и  сидел  там  на жаре, поджидая, когда появится
какой-нибудь несчастный демон? Да и сами вы  разве  не  выросли
уже  из  подобных  затей?  Ну,  скажите честно! Вам это кажется
разумным предложением? При том, что вот здесь, в  этой  комнате
термометр показывает семьдесят восемь градусов?
     -- Кит  сказал, что вы страшно обрадуетесь. Сказал, что вы
обидитесь, если я не попрошу вас пойти со мной.
     Казалось, он разочарован.
     Не много существовало на свете людей, ради которых  мистер
Херд  пошел  бы  на подобные жертвы, и еще несколько дней назад
Денис в их число определенно не входил. Епископу этот  довольно
манерный  юноша вовсе не казался привлекательным. Мистеру Херду
он был не по вкусу. Ему  не  хватало  твердости,  стойкости  --
что-то  бесформенное  присутствовало  и  в  наружности его, и в
повадке, что-то мечтательное,  двусмысленное,  почти  бесполое.
Мистер  Херд  еще  не  утратил  окончательно  присущего издавна
всякому истинному британцу инстинктивного  отношения  к  любому
искусству,  как  к чему-то в основе своей бесполезному. Молодой
человек, который вместо того, чтобы избрать разумную профессию,
рассуждает о Чимабуэ и Джакопо Беллини... что-то у него не так.
Джакопо Беллини! Но еще не придумав, что ответить, епископ  уже
осознал,  что в последние дни претерпел некоторые изменения. Он
становился все более терпимым и мягким, даже в  таких  мелочах.
Джакопо  Беллини  так  Джакопо  Беллини:  почему  бы и нет? Ему
пришлось напомнить себе,  что  следует  найти  какой-то  способ
отказаться.
     -- А  может  быть,  вы  пойдете  один?  Или  вот  что,  не
попробовать ли нам  сначала  ночной  поход?  С  ним  я  пожалуй
справлюсь.
     -- Я уже пробовал.
     -- В одиночку? -- рассмеялся епископ. -- И как успехи?
     -- Никак,  -- ответил Денис. И при этих словах по лицу его
словно скользнула тень.
     Эта тень,  изменившаяся  интонация,  что  они  обозначают?
Выходит, с ним все-таки что-то неладно. Возможно, Кит правильно
поставил  диагноз, заметив, что такое податливое сознание может
под воздействием Непенте утратить равновесие и стать "способным
на все в этом ясном  языческом  свете".  Мистер  Херд  не  имел
привычки  копаться  в  чувствах  других  людей, что же касается
Дениса и ему подобных, то разобраться в них он и  не  надеялся.
Артистические  натуры!  Непредсказуемые! Непоследовательные! На
все смотрят совсем по-иному! И все-таки мистер  Херд  никак  не
мог  забыть  о  скорбном  черном  утесе  и бирюзовой воде у его
подножья.  Вспомнив  о  них,  он  ощутил   неожиданный   прилив
сочувствия  к этому одинокому молодому человеку. И вместо того,
чтобы  дальше  препираться  по  поводу   экспедиции,   внезапно
спросил:
     -- Скажите, Денис, вы счастливы здесь?
     -- Как  странно, что вы задаете этот вопрос! Сегодня утром
я получил письмо от матери. Она спрашивает о том  же.  И  пусть
меня повесят, если я знаю, что ответить.
     Мистер Херд решился.
     -- Пусть вас повесят, говорите? Тогда я вам вот что скажу.
Напишите  ей, что вы познакомились с епископом Бампопо, который
представляется  вам  чрезвычайно   респектабельным   старичком.
Невидано   респектабельным!  Напишите,  что  вам  он,  пожалуй,
понравился. Напишите, что  она  может  все  о  нем  выяснить  в
"Крокфорде"  или  в  "Красной  книге".  Напишите,  что если она
позволит,  епископ  с  радостью  вступит  с  ней  в  переписку.
Напишите,   что   он  будет  присматривать  за  вами  последние
несколько дней, оставшиеся до нашего отъезда. Напишите  --  ох,
да все, что сумеете придумать приятного. Сделайте это, ладно? А
теперь я готов залезть с вами на любую гору. Куда пойдем?
     -- Я  придумал  хорошее  место.  Оно  довольно  высоко, но
трудов стоит. Я совершенно уверен, что сегодня должно случиться
нечто забавное. Вы не ощущаете в воздухе ничего демонического?
     -- Я ощущаю только адскую жару, если это  одно  и  то  же.
Семьдесят  восемь  градусов  в  помещении.  Вам  придется  идти
помедленнее. Я еще не вполне окреп. Подождите минутку. Прихвачу
бинокль. Я без него никуда не выхожу.
     Смирившегося  со  своей  участью  мистера   Херда   томило
беспокойство.  Он никак не мог выкинуть из головы слова Кита. А
вдруг Денис и впрямь решился  на  что-то  недоброе.  Кто  может
знать?  Его  порывистость  --  и эти странные речи! Откровенная
нелепость всего предприятия. Нотка экзальтации  в  голосе...  И
что  он  подразумевал,  говоря,  будто  должно  случиться нечто
забавное? Уж не задумал ли он...? И самое главное,  его  боязнь
остаться  без  спутника!  Мистер  Херд  свято  верил,  что люди
неуравновешенные  незадолго  до  какой-нибудь  опасной  выходки
часто  испытывают  трогательный  страх  перед одиночеством, как
если бы они смутно осознавали предстоящее и не доверяли себе.
     Он решил не спускать с Дениса глаз.
     Впоследствии  он   часто   вспоминал   этот   незатейливый
разговор.  Каждое  его  слово  врезалось епископу в память. Как
странно -- более чем странно,  что  Денис  вытащил  его  в  тот
полдень  из дому и привел именно на то место и в тот самый час!
Как удивительно сцепляются порой обстоятельства...

     ГЛАВА XLI

     Было без малого два часа. Выходя из дверей, человек ощущал
себя попавшим в печку. Улицы опустели. На фоне кобальтово-синей
небесной тверди сияли белизной дома; их обитатели спали внутри,
за спущенными шторами. Зной и безмолвие окутали землю.
     Медленно  поднимаясь  по  вымощенной  лавой  дорожке,  они
добрались  до  жилища  библиографа  и  приостановились у входа.
Мистер Херд попытался нарисовать в воображении  жизнь,  ведомую
ученым  в его двухкомнатном домике, он сожалел, что ему ни разу
не довелось посетить обитель этого милого человека (мистер Эймз
скупился на приглашения.) Жил он по-монашески скромно. К  одной
из стен дома был пристроен маленький флигелек -- кухня, пояснил
Денис; Эймзу прислуживал один-единственный мальчик, от случая к
случаю исполнявший кое-какую утреннюю работу, приходя с ближней
фермы, доставлявшей Эймзу также и молочные продукты.
     -- Кухней пользуются нечасто, -- сказал Денис. -- Он живет
в основном  на  хлебе  с  молоком. С утра пораньше сам ходит на
рынок. Я как-то повстречал  его  еще  до  завтрака,  с  большой
коричневой  корзиной  в  руке.  Он  сказал,  что ходил покупать
хамсу. Ночью был хороший улов. Он прослышал о нем. По пенни  за
фунт,  сказал  он.  В  корзине  был еще латук. Пара апельсинов.
Славный человек! Знает, чего хочет.
     Епископ заглянул через калитку. За ней  словно  царил  дух
мирного  затворничества. Ничего похожего на сад -- не было даже
розового куста или хотя  бы  львиного  зева,  только  виноград,
щеголевато зеленый, но имеющий явно утилитарное предназначение,
обвивал  дверную  притолоку, поднимаясь до самой крыши. Епископ
попытался вообразить внутренность домика. Голые  стены  и  пол,
одна-две   гравюры,   несколько   приспособленных  под  сиденья
сундуков и чемоданов, книжная  полка,  некрашенный,  заваленный
манускриптами  стол; где-то в дальней комнате складная кровать,
на которой этот посвятивший всего себя единому замыслу  человек
спит сейчас, как все разумные люди, и скорее всего видит во сне
примечания.  Счастливый смертный! Свободный от всего наносного,
от всякого житейского бремени!  Какое  завидное  существование!
Сократить земные потребности до самых простейших и необходимых,
не  быть  ни  перед  кем  в  долгу, жить на жалкий доход, пылая
священным пламенем энтузиазма. Устремляться вверх -- вот в  чем
смысл   жизни.  Размышляя  таким  образом,  мистер  Херд  начал
понимать чувства, питаемые библиографом к  миссис  Мидоуз.  Она
жила  ради  своего  ребенка,  он -- ради своего труда. Они были
схожи  --  спокойные,  замкнутые,  неспособные  впасть   ни   в
заблуждения, ни в крайности мысли и поведения.
     Снаружи   двери   в  маленьком  треугольнике  тени,  лежал
фокс-терьер   библиографа,   настороженный,    многозначительно
склонивший  набок  приподнятую  голову,  готовый  залаять, едва
гости притронутся к ручке калитки. Денис заметил:
     -- Он  мне  рассказывал,  что  позапрошлым  утром   собаку
тошнило, совсем как Кита.
     -- Должно  быть, съел что-нибудь. Сколько я понимаю, у них
это дело обычное, -- задумчиво добавил епископ. -- Иначе с чего
бы им болеть, правда? Ну и пекло же, Денис!  Мои  старые  мозги
того  и  гляди  съедут  от  него  набекрень. Прошу вас, шагайте
помедленнее.
     Прошел час.  Мистер  Херд  начинал  уставать.  Возделанная
земля  осталась  позади,  теперь путники поднимались по пыльной
пемзовой тропе, вьющейся среди причудливых лавы и вулканических
шлаков,  светившихся,  словно  расплавленный   металл.   Цвели,
наполняя   воздух  ароматом,  кусты  ракитника.  Почва,  совсем
недавно омытая чудотворным дождем, уже снова  иссохла,  пылила,
хрупкие  цветы  поникли  под напором сирокко. А молодой человек
шел и шел. И только вверх! Ландшафт становился все более диким.
Они обогнули выступ скалы  и  теперь  двигались  краем  обрыва.
Епископ  с  дрожью взглянул вниз. Внизу лежало море, совершенно
пустое, ни единой лодки. Пока он глядел,  горизонт  затрепетал,
земля поплыла под его ногами и синие воды, казалось, вздыбились
и  покатили  к нему. Голова закружилась, епископ закрыл глаза и
ухватился за камень. Обжигающее  прикосновение  привело  его  в
чувство.
     И снова вперед. Вперед и вверх.
     -- Шагайте  немного  помедленнее,  --  отдуваясь и вытирая
лицо, попросил епископ. -- Мы, должно быть, уже забрались  выше
Старого города. Такой тяжелый подъем. Далеко нам еще?
     -- Уже пришли. Вот место, о котором я говорил.
     -- Ну что же, должен сказать, здесь красиво! Но не слишком
ли близко  к  краю  обрыва?  У меня возникает странное чувство,
будто я воздушный шар.
     -- Ничего, привыкнем. Давайте присядем, мистер Херд.
     Все еще не испытывая доверия к  своему  спутнику,  епископ
уселся  поудобнее  и огляделся вокруг. Они действительно высоко
забрались, отсюда была видна половина острова.  Прямо  напротив
возвышался  далекий  вулкан,  окутанный  угрюмым  серым  дымом,
поднимавшимся от  потоков  лавы,  и  увенчанный  грозного  вида
плюмажем  паров  и  газов.  За  ним  --  бескрайнее море. У ног
епископа, за трепещущей от зноя каменной пустошью, лежал Старый
город с утопающими в зелени виноградников и  садов  домами.  Он
походил на клочок розовых кружев, наброшенный поверх ландшафта.
Епископ  сориентировался  в  уже  знакомых  улицах  и принялся,
словно по карте, отыскивать наиболее приметные здания -- собор,
муниципалитет,  старый  бенедектинский  монастырь,  в   который
Добрый  Герцог  Альфред,  как  рассказывали,  каждые два месяца
милостиво приглашал сам себя отобедать с монахами, причем обеды
эти отличались такой пышностью и великолепием,  что  совершенно
исчерпали  доходы богатого монастыря, после чего Его Высочеству
было угодно облагодетельствовать подобным же  образом  соседнюю
картезианскую  обитель,  в  свой  черед  разорившуюся;  епископ
признал дом графа Каловеглиа и -- на  дальнем  краю  города  --
маленькую виллу "Мон-Репо".
     Где-то сейчас кузина?
     Отдыхает, конечно, как все разумные люди.
     И  глаза  его прошлись по узкой тропе над краем обрыва, по
которой они прогуливались в вечереющем свете, -- тропе, которую
он предложил огородить, чтобы  сделать  ее  не  такой  опасной.
Кусок  жуткого  обрыва тоже различался отсюда, обнаруживая свою
зловещую окраску, пятна крови, замеченные  епископом  с  лодки.
Дьявольская скала! Подходящее название. "Откуда прыгнул молодой
английский лорд..."
     Стоял  самый  тихий  час  дня.  Ни души на виду. Ни клочка
тени.   Ни   единого   дуновения   в   воздухе.    Безоблачное,
чернильно-синее небо.
     К  огромному  облегчению  мистера  Херда,  Денис улегся и,
похоже,  навсегда.  Он  лежал  на  животе,  точно  ящерица,  не
шевелясь.  Накрытая широкой шляпой голова покоилась на пиджаке,
который  он  свернул,  превратив  в   подобие   подушки;   одна
загорелая,  голая  рука  простерлась, откинувшись, по выжженной
земле. Какой он все-таки ребенок -- затащить человека  в  такое
место  в надежде увидеть здесь нечто сверхъестественное! Все же
мистер Херд пока не успокоился на его счет окончательно.  Может
быть, он только пр