родуманная безответственность, его...
     -- Это не он доказал, что "Одиссея" написана женщиной?
     -- Он  самый.  Все,  что  хотите,  лишь  бы  укрыться   от
реальности  --  вот его принцип. Современникам он представлялся
загадкой. Но мы-то способны  теперь  с  полной  определенностью
указать его место. Он олицетворяет Бунт против Разума. Surtout,
mon ami, point de zйlй(25). Он говорит о Сцилле Атеизма и Харибде
Христианства  --  кстати  сказать, с таким расположением духа в
плавание лучше вообще не выходить. Между этими  двумя  его  всю
жизнь  и  промотало  по  волнам,  гордого  своей провинциальной
строптивостью, примиряющего непримиримое посредством извлечения
всевозможных забавных аналогий на предмет просвещения "приятных
людей" вроде него самого. Весьма по-английски! Ему  недоставало
не  то  искренности,  не  то  разумения.  Как и вам. Он понимал
учение гигантов. Так же  как  вы.  Но  оно  его  раздражало.  В
отместку он подкладывал под их пьедесталы грошовые петарды. Так
и  растратил весь свой интеллектуальный капитал на приобретение
грошовых петард. Ему была свойственна предподростковая дерзость
-- что-то вроде жестокости девственника. Этакое  переливающееся
всеми  красками  обаяние  бесполого существа, которое, надеюсь,
кто-то сумеет в скором  времени  основательно  проанализировать
нам  в  поучение!  Ему  не хватало мужских качеств -- смирения,
почтительности и чувства соразмерности.
     Мистер Кит умолк, но лишь для того, чтобы набрать побольше
воздуха в грудь.
     -- Вы так полагаете? --  осведомился  Денис.  --  Но  ведь
чувство соразмерности...
     -- Для  него  коровий  хвост был не менее важен, чем хвост
кометы, -- более, если его можно было обратить в шутку. Сколько
ни заглядывай в глубину его разума, вечно находишь  одно  и  то
же:  ужас перед фактами. То же самое ожидает и вас, Денис, если
вы, живя в мире фактов, откажетесь  их  принимать.  Они  не  по
вкусу  вам,  как  были  не  по вкусу Батлеру. И они заведут вас
туда, куда завели его -- в сферу абстракций.  Читайте  Батлера!
Вы  обнаружите,  что  он  полон  абстракций. Тем же путем шли и
другие. К примеру этот художник, Уоттс.  Он  тоже  томился  под
пятой  гигантов.  И  тоже  нашел прибежище в абстракциях. Вера,
ведущая Надежду к Отчаянию. Почему бы вам не написать обо  всем
этом книгу, Денис?
     -- Я думаю стать художником.
     -- Художником?  Все лучше чем поэтом. Рифмоплетство как-то
устарело,  вам  не  кажется?  Оно  отвечает  юношескому   этапу
развития   человечества.  Поэты  --  это  люди  с  задержкой  в
развитии. И если б они по крайней мере усваивали новые идеи! Их
демонология столь безнадежно изношена! Но отчего же художником?
По-моему,  вы,   Денис,   созданы   для   карьеры   банковского
управляющего.  Что  вы удивляетесь? Каждый, знаете ли, рано или
поздно подрастает. Шелли, проживи он достаточно долго, стал  бы
вполне  сносным  фермером-джентльменом.  Можете поверить мне на
слово.
     -- Похоже, иного выбора у меня  не  остается,  --  ответил
молодой человек.
     -- Не  верьте ни одному слову! -- произнес голос у него за
спиной.
     То был дон Франческо,  подкравшийся  к  ним  незамеченным.
Теперь  он снял шляпу и принялся промокать лоб и череду двойных
подбородков разноцветным платком размером со скатерть.
     -- Мой дорогой дон Франческо! -- сказал Кит. --  Вечно  вы
прерываете  меня  в  середине  проповеди.  Ну,  что  нам с вами
делать?
     -- Дайте мне чего-нибудь выпить, -- ответил священник.  --
Иначе  я  испарюсь,  оставив на этой прекрасной садовой дорожке
одно лишь сальное пятно.
     -- Испариться, -- с оттенком грусти в голосе произнес Кит.
-- Вот идеальное решение!
     -- Я принесу вам вина из дома, -- вежливо предложил Денис.
-- Но прежде скажите мне  кое-что.  Мистер  Кит  дал  мне  свой
рецепт счастья. А в чем состоит ваш?
     -- Счастье дело наживное. Сорокалетний холостяк -- вот вам
счастливый человек.
     -- Такой  рецепт  мне вряд ли поможет, -- сказал Денис. --
Впрочем, вина я вам все-таки принесу.
     Он отошел.
     -- Славный молодой человек, --  заметил  священник.  --  А
происшедшее  с  вами  несчастье,  --  продолжал он, -- никак не
отразилось на вашем лице. Вы всегда выглядите, точно  младенец,
Кит.  В  чем  ваш  секрет? Я уверен, что вы вступили в сговор с
дьяволом, пообещав ему душу.
     -- Скажу вам как на духу, дон Франческо,  он  ни  разу  не
обращался ко мне с таким предложением.
     -- Дьявол  умен!  Он знает, что рано или поздно получит ее
даром.
     Так они болтали до возвращения Дениса,  несшего  поднос  с
разномастными  бутылками  и  стаканами.  Завидев его, священник
улыбнулся.  Легкомысленная  фраза  насчет  Ганимеда   едва   не
сорвалась  с  его уст, но была обуздана. Он проглотил поднявшую
было  голову  склонность  блеснуть  в  ущерб   хорошему   вкусу
классическим  образованием  и  придавил  ее сверху, использовав
вместо папье-маше  объемистый  стакан  красного  непентинского.
Видимо,  такая замена -- веселого восклицания добрым глотком --
повергла  его  в  уныние.  Он  утер  губы  и  серьезным,  почти
сокрушенным тоном сообщил:
     -- У меня для вас неприятные новости, джентльмены. Пересох
источник  Святого Илии. Мы узнали об этом только нынешним утром
от  одного  моряка,  человека  по-преимуществу  правдивого   --
человека, хотел я сказать, от которого можно надеяться услышать
правду,  если  скрывая  или  искажая ее, он ничего не выгадает.
Судя  по  всему,  это  случилось  прошлой  ночью.  Да,  пересох
напрочь. Как нам теперь быть?
     -- Да  что вы говорите? -- откликнулся Кит. -- Вот это уже
действительно  интересно!  Я  так  и  думал  --  что-нибудь  да
случится. Население, полагаю, встревожено?
     Денис вмешался в их разговор:
     -- Не   понимаю,   о   чем  вы?  Почему  бы  источнику  не
пересохнуть, если ему так хочется? Кому какая разница?
     -- Какая разница? -- повторил священник. -- Речь  идет  не
об обыкновенном источнике, как ни горестно мне это говорить. Вы
когда-нибудь слышали о Вельзевуле?

     ГЛАВА XIX

     Так  вот,  касательно источников, -- прежде всего надлежит
отметить, что  Непенте,  вулканического  происхождения  остров,
восставший из синих средиземных вод, при всем его его природном
богатстве   никогда   не   славился  неистощимыми  родниками  и
бурливыми  ключами.  Да,  разумеется,  у  одного  из  старинных
гуманистов  есть  строфа, посвященная lympha Nepenthi(26); однако
современные  ученые  склонны  считать,  что  либо  в  этом   --
испорченном  --  фрагменте текста автор живописует воображаемую
nympha(27),  --   некую   хохочущую   морскую   деву,   либо   он
просто-напросто  увлекся  одним  из  тех  порывов  поэтического
воображения, что являются отличительной особенностью литературы
того периода. Ибо в чем бы ни состояла причина -- подземное  ли
пламя  выжгло  натуральные  гуморы почвы или воды Непенте столь
странно тяжки, что не устремляются вверх, образуя резво  бьющие
ключи,  но опадают вниз, в лежащие под дном морским пустоты, --
факт остается фактом: воды на Непенте нет. И как уже  указывали
многие   вдумчивые   испытатели   природы,   именно  это  могло
составлять причину того, что непентинские вина столь изобильны,
дешевы и превосходны на вкус. Ибо  несомненной  истиной,  более
чем  сообразной  с  законом  возмещения, который правит многими
земными делами,  истиной,  следующей  из  универсального  опыта
человечества,  является  то,  что  Бог,  отнимая  одною дланью,
дарует  другой.  На  первый  взгляд,  отсутствие   воды   может
показаться  тяжким  испытанием. Известно ведь, что на некоторых
проезжих дорогах Африки люди отдают жен своих и детей  в  обмен
на   чашку  жидкости.  К  чести  населения  Непенте  необходимо
сказать, что оно  переносит  свою  участь  невозмутимо  и  даже
весело.  Вино  здесь  не  стоит  буквально ничего. Так зачем же
жаловаться на неисповедимые  пути  Провидения?  Зачем  мучиться
жаждой,   зачем   предаваться   трезвости,  когда  любой  имеет
возможность нарезаться в стельку, стоит лишь захотеть.
     Остается еще добавить, что согласно  некоторым  признакам,
остров  был  таким  не всегда. Совсем напротив, среди сельского
его  населения  и  поныне  ходят  легенды,  из  которых   можно
заключить,  что на этой безводной скале били источники влаги. И
дело  не  только  в  легендах.  Монсиньор  Перрелли   в   своих
"Непентинских  Древностях" исследует этот предмет с обычной для
него  исчерпывающей  глубиной.  Читатель,  который   удосужится
заглянуть  в  его  книгу,  обнаружит  в  двадцать  шестой главе
третьего  раздела,  трактующего  о  Натуральных   Продуктах   и
Водоснабжении  острова,  список  из  не  менее  чем  двенадцати
источников, действовавших еще при жизни автора.  Одни  били  из
скальных  расщелин  высоко  в горах , другие на среднем уровне,
среди виноградников и садов, третьи, таких было большинство, на
уровне берега, а то и ниже. Все эти ключи, говорит он, обладали
следующими общими свойствами: воды  их  были  более  или  менее
горячи,  на  вкус  неприятны,  зловонно  смердели  и  потому не
годились ни для  приготовления  пищи,  ни  для  иных  обыденных
целей.  "Не  следует  однако же полагать, -- поспешает добавить
он, -- будто  воды  сии  совершенно  никчемны,  тем  паче,  что
никчемных  даров  Провидения  не  существует.  Всякий  же,  кто
говорит противное, говорит ложно и  достоин  осуждения  как  за
безрассудство свое, так и за неблагочестие, ибо в том и состоит
задача рода людского, когда сталкивается он с феноменом, как бы
насмехающимся   над  разумением  его,  чтобы  смиренно  сбирать
свидетельства, исследуя причины и вынося  суждения".  В  данном
случае,  пригодность  вод  если  не для питья или приготовления
пищи, то для достижения  иных,  особливых  целей,  подвергалась
испытаниям  с  незапамятных  времен, хотя лишь в пору правления
Доброго Герцога Альфреда была осуществлена  серия  классических
экспериментов, поставивших наши представления об их целительных
свойствах на твердую научную основу.
     В трактате, приложенном к упомянутой двадцать шестой главе
-- трактате, нашпигованном иллюстративными примерами из Галена,
Цельзия,  Авиценны,  Антония  Мусы,  Орибазия  Целителя  и  еще
примерно пятидесяти древних авторов, признанных  авторитетов  в
искусстве  врачевания,  --  в  этом трактате монсиньор Перрелли
сжато   сообщает   читателю    о    результатах    классических
экспериментов,    перечисляя    названия    источников   и   их
многоразличные целебные свойства.
     "Ключ Святого Калоджеро", -- о  котором  сказано,  что  он
принадлежит  к  числу  наиболее  прославленных,  -- тепловатый,
нашатыристый  и  щелочной;  полный   стакан   воды   из   него,
употребленный  вовнутрь, порождал неистовейшую рвоту и блевоту.
Однако,  при  правильном  применении   эта   вода,   как   было
установлено,   облегчала  подагру,  тяготы  вынашивания  плода,
проказу, воспаление слизистой оболочки носа, паршу,  косоглазие
и  офтальмию.  Если  пациент  тщательно соблюдал диету, избегая
приема  теплородной  пищи,  каковой  является  жареная  рыба  и
вареная   чечевица,   он   мог   также   ожидать  благотворного
воздействия  этой  воды  на  такие  болезни,   как   роговидная
гидроцефалия,  метеоризм, тимпанит и варикозное расширение вен.
Более того, она оказалась полезной от укусов скорпиона  и  иных
ядовитых тварей.
     Воды   так   называемого   "Райского  Ключа",  содержавшие
азотистые ингредиенты и имевшие температуру кипящего свинца,  с
чудовищным    шипением    извергались    из   расщелины   столь
труднодоступной, что для исследования их  удивительных  свойств
сделано  было  весьма  немногое.  Тем  не менее, они почитались
действенным  средством  от  помрачения  ума,   известного   под
названием  plica  polonica(28),  а  сельский  люд, обрызгивая ими
желуди, коим он вскармливал свиней,  приметил,  что  здравие  и
внешний облик сих четвероногих улучшаются преизрядно.
     "Ключ  Геракла",  слабящий и виннокаменнокислотный, хорошо
помогал от вздутия  селезенки,  заячьей  губы,  головокружения,
апоплексии,  кахексии,  какодории, злокачественного старческого
химуса и ознобления.  Воды  его  оказались  также  превосходным
средством от пренеприятнейшей и едва ли не всеобщей хворобы, от
геморроя.
     Обильный  мышьяком  источник,  известный под названием "La
Salina(29)", посещался главным  образом  женщинами,  облегчавшими
при  его  посредстве  расстройства, о природе которых монсиньор
Перрелли предпочитает не распространяться. Сверх того,  эти  же
воды   рекомендовались   в   качестве   средства  для  изгнания
донимающих овец паразитов.
     "Ключ Девы"  с  водами  прочищающими,  бластопептическими,
дарил  облегчение  тем,  кто  страдал  от малярийной лихорадки,
лишая, слоновой болезни, а также людям, обладавшим  склонностью
к черному почечую и лунатизму.
     Так   называемый   "Старый   источник",  слабокислотный  и
купоросный,    железистый    и    катапластический,    славился
способностью  выводить  пятна  с  домашнего  белья.  Его  вода,
принимаемая в малых дозах и под  наблюдением  врача,  приносила
облегчение   страдальцам,   пораженным  такими  болезнями,  как
волчанка, noli me tangere(30), несварение,  вавилонская  чесотка,
глобулярная  пемфлегема, фантастические видения, колики, астма,
а также  разнообразными  томлениями  сердца.  Кроме  того,  она
"укрепляла желудок, утешала кишечник и обращала желчные камни в
песок,  песок  в  тину, а тину в воду, -- каковая выводилась из
тела по обычным протокам".
     "Ключ    Святого    Вулкана",    антиблефаритический     и
амигдалоидальный,  извергал воды, богатые столь могущественными
минералами, что одна чайная ложка их вызывала понос,  наблюдать
который  было тягостнее, чем холеру. Тем не менее, при наружном
употреблении они чудесно излечивали разлитие желчи, зубную боль
и открытые раны.
     Воды   ключа   "Холощеного",   седативные   и   цинготные,
предписывались при ревматических болях любых разновидностей, не
исключая  также растяжений, водобоязни, волкобоязни, почернения
желчи, задержки стула и вялотекущего несварения.
     К водам источника, известного под именем "Spina  Santa(31)",
прибегали  все,  кто  страдал  расстройствами  пищеварительного
тракта,  такими  как  дизентерия,  волчья  зуда,   фоликулярный
гепатит и трабеальная гиперемия разветвленного прохода.
     Воды  "Ключа Святого Недоноска", будучи поднесенным к носу
некоей Анны да Пласто, когда она лежала в  гробу,  одним  своим
целительным запахом заставили ее восстать из мертвых.
     Источник, называемый в народе "La Pisciarella(32)", странным
образом  излечивал  лишь  болезни,  коим  подвержено  детство и
отрочество, каковы: бледная немочь, пляска Святого Вита, запор,
стригущий лишай, воспаление длинного уха и иные перимингеальные
нарушения,  крапивная  лихорадка,  лунная  сыпь,   золотуха   и
недержание мочи.
     И  наконец,  источник  Святого  Илии, сернистый и мыльный,
славился своим успокоительным воздействием на тех, кто  страдал
от  злоупотребления  любострастием  и  винопийством, а также от
вросших ногтей на ногах.
     Чем перечень и завершается.
     "Отсюда нам с уверенностью вывести  надлежит,  --  говорит
монсиньор  Перрелли,  завершая  эту  главу, -- что спасительные
воды острова нашего суть ниспосланные Небом дары,  равных  коим
ни  в  единой  из  частей  света  более  не  обретается. И буде
кто-либо  спросит,  отчего  некоторые  из  источников   сих   в
последнее  время  приметно  оскудевают,  то  мы ответим лишь, с
простотою  и  правдивостью,  что  потребность  в   благотворных
качествах их ныне не столь уже велика, нежели прежде. Ибо разве
не  является  истинным то обстоятельство, что болезни, подобные
проказе и plica polonica, ныне на Непенте почти не известны?  И
следственно  воды,  предназначенные  для исцеления этих хвороб,
исполнили предначертанное им,  во  всяком  случае  в  том,  что
касается  нашего  острова. Они, вне всяких сомнений, перетекают
ныне  по  тайным  земным   протокам   куда-то   еще,   перенося
здравопопечительные  достоинства  свои  в новые области земные,
дабы там во славу Создателя их спасать жизни человеческие."
     И на этом мы покамест простимся с ученым и  остромысленным
монсиньором Перрелли...
     Само  собой  разумеется,  что  эта  замечательная глава не
избегла внимания библиографа, который,  как  мы  уже  отмечали,
последнюю  четверть  столетия  был погружен в толкование текста
старинного  историка,  обогащая   его   примечаниями,   которые
позволили   бы  современным  ученым  понять  этот  текст  сколь
возможно лучше. За три с  половиной  столетия  природа  Непенте
претерпела   немалые  изменения;  помимо  прочего  иссякли  все
распространявшие некогда тлетворный смрад двенадцать источников
-- все,   кроме   одного,   источника   Святого   Илии;   самое
местонахождение  их оказалось забытым, хотя традиции, связанные
с их существованием, еще бытовали среди населения.
     Отыскивая в архивах что-либо связанное с древней  историей
этих  родников,  мистер  Эймз  накопил  обильный  материал  для
примечаний      геологического,       гидрографического       и
бальнеотерапевтического  характера. Более того, предпринятые им
на острове изыскательские  работы  позволили  точно  установить
места, в которых били по меньшей мере четыре древних источника,
и  доказать,  что  если  некоторые  из  них  ныне  сокрыты  под
оползнями, то большинство исчезло в процессе общего пересыхания
данной геологической провинции.
     Последнее  и  самое  важное  --  как  раз  в   ходе   этих
исследований  мистер  Эймз  и  натолкнулся  на  уже  упомянутую
рукопись  доминиканского  монаха   отца   Капоччио,   рукопись,
благодаря  которой  ему  удалось  сделать любопытнейшее, хоть и
немало ему досадившее литературное открытие, касающееся  именно
этих   источников.   Автор   рукописи,  современник  монсиньора
Перрелли и ненавистник Непенте,  священнослужитель,  обладавший
нравом распутным и сладострастным, сохранил в своей хронике то,
что  он именует "славной шуткой", -- некое речение относительно
Непенте с его дурно пахнущими водами, имевшее как  он  уверяет,
"хождение по всей стране". То была одна из ученых, громоздких и
однако  же непоправимо откровенных острот позднего Возрождения,
о которой монсиньор Перрелли не упоминает как  из  патриотизма,
так  и  из соображений приличия, -- короче говоря, некий пошлый
каламбур, построенный на  имени  святого  покровителя  Непенте,
представлявшего  собой,  как настаивает отец Капоччио, попросту
христианизированного местного божка.
     Когда орлиный взор библиографа впервые пал на этот пассаж,
библиограф испытал потрясение. Поразмыслив, он понял, что попал
в пренеприятнейшее  положение  --   естественная   человеческая
благопристойность  пришла  в  нем  в  столкновение  с  не менее
естественной и законной гордостью историка,  с  потребностью  в
том, чтобы плоды трудов его не были утрачены.
     -- Таковы,  -- говаривал он, -- дилеммы, которые возникают
перед добросовестным комментатором.
     Как  ему  следовало   поступить?   Вообще   не   приводить
несчастную  шутку  в  своем  расширенном  и  откомментированном
издании Перрелли? Он не почитал себя вправе избрать такую линию
поведения.   Какой-нибудь   будущий   исследователь   наверняка
откопает   ее   и   присвоит  все  заслуги  себе.  Может  быть,
попробовать пересказать остроту в выражениях,  не  оскорбляющих
вкуса утонченного читателя, разжижив ее изначальную едкость без
ущерба  для  общего  смысла? Он склонялся к подобной мере, но к
несчастью все  попытки  словесной  подтасовки  потерпели  крах.
Каким  ни  был  мистер  Эймз хорошим филологом, шутка оказалась
закоренелой в неподатливости, не  желающей  идти  ни  на  какие
компромиссы,  -- сколько он ни возился с ней, все было впустую,
сколько ни потел, она сохранял