а свою наготу и бесстыдство и  ни
лестью,  ни  запугиваньем  склонить  ее  на сторону приличий не
удавалось. Нет, решил мистер Эймз, ее не надуешь.  Быть  может,
воспроизвести  ее in extenso(33)? По зрелому рассуждению и не без
определенных опасений нравственного характера он решил,  что  в
этом  и  состоит  его долг перед потомством. И шутка, прикрытая
темной  завесой  ученых  словес,  была  исподтишка  внедрена  в
сообщество  тысячи целомудренных примечаний, способных обойтись
без такого прикрытия.
     Немало узнал библиограф и о дальнейшей  истории  источника
Святого  Илии,  который  один только и продолжал еще бить, -- о
том как в  семнадцатом  и  восемнадцатом  столетиях  слава  его
разрасталась,  привлекая болящих из самых далеких мест и сделав
необходимым возведение  роскошного  зала  для  пущего  удобства
приезжих  посетителей;  и  о  том,  как  впоследствии  воды его
непостижимым образом вновь впали у публики в немилость.  И  это
несмотря  на  то,  что  в  1872 году прославленный член Тайного
совета  доктор   Каппонаро,   директор   Дома   Неисцелимых   в
Монтеситорио написал, вняв отчаянным просьбам городских властей
Непенте   (встревоженных   оскудеванием  доходов,  образованных
платой за прием целебных ванн), брошюру,  за  которую,  уместно
сказать,  эти  самые  власти выложили, ввиду вполне заслуженной
автором славы неподкупного ученого,  кучу  денег,  --  брошюру,
восхвалявшую  достоинства  источника,  доказывавшую посредством
сложных химических анализов, что ингредиенты целебной  воды  не
только  не изменились со времен монсиньора Перрелли, но стали в
действительности  даже  лучше,  чем   были;   и   завершавшуюся
прочувствованными  уверениями,  что  воды  эти  по-прежнему как
нельзя лучше пригодны для исцеления  от  болезней,  которым  по
непонятной  причине  подвержено население острова, -- а именно,
от последствий злоупотребления любострастием и винопийством,  а
также от вросших ногтей на ногах.
     Местный  депутат,  дон  Джустино  Морена, много раз обещал
своим непентинским избирателям разобраться  в  этом  вопросе  и
посмотреть, что тут можно сделать. Но он был занятым человеком.
До  настоящего времени он, судя по всему, не ударил и пальцем о
палец.
     И  вот  теперь  этот  последний  из  двенадцати   целебных
источников нежданно-негаданно иссяк...

     ГЛАВА XX

     Дурные вести распространяются подобно степному пожару. Эта
же --  по  причинам,  о  которых  мы  сейчас  сообщим,  -- была
воспринята  как  зловещее  предзнаменование   самого   грозного
свойства.   Священнослужители   сошлись  на  тайное  совещание,
неофициальное, но весьма представительное, дабы обсудить, какую
позицию в отношении прискорбного явления следует  им  занять  и
какие  принять  меры  для ослабления обуявших население острова
опасений.
     Кое-какие  толки  на  эту  тему  возникли   и   в   Клубе.
Большинство его членов придерживались принципа laissez faire(34),
а  то  и относились к людям рационалистического склада, -- один
из них, тихий индус, которого подозревали  в  ношении  корсета,
зашел  в  своем  безразличии  так  далеко,  что  заявил,  будто
иссякновение источника приведет лишь к тому,  что  "на  Непенте
станет  одной  вонью  меньше". Однако, небольшое, но сплоченное
меньшинство  думало  иначе.  Обуреваемое  неясными  ему  самому
предчувствиями,   оно  нашло  обстоятельного  и  красноречивого
выразителя своих страхов в лице Консула,  --  последний  с  еще
побагровевшей    против    обычного    физиономией   озабоченно
прохаживался по клубным залам, то и  дело  выдергивая  изо  рта
видавшую  виды  вересковую  трубку,  прикладываясь  к  виски со
всяким, кто изъявлял желание за него заплатить, и объявляя всем
и каждому, что надо что-то делать.  Это  была  его  панацея  --
неизменная   формула   на   случай  любой  кризисной  ситуации,
скандальной или какой-либо иной. Надо что-то  делать,  со  всей
откровенностью  заявлял  он.  Этим словам вторило сочувственное
эхо, долетавшее от карточного стола, -- голоса мистера Мулена и
синьора Малипиццо; оба не  дали  бы  за  источник  и  ломанного
гроша,  но  никогда не упускали случая выразить на публике свое
одобрение словам и поступкам мистера Паркера.
     Что-то надо было  делать  и  побыстрее,  ибо  прошло  лишь
несколько  кратких  часов,  а над солнечным островом уже начала
сгущаться атмосфера подавленности, ощущения неотвратимой  беды.
Местные  жители  с испугом припомнили, что на памяти их предков
источник лишь однажды повел себя  подобным  манером.  Случилось
это  перед  колоссальным извержением расположенного на материке
вулкана, засыпавшего остров ужасным пеплом,  который  уничтожил
весь  урожай  и  довел население до такой нищеты, что оно целых
три месяца кряду едва-едва могло позволить себе самые  насущные
из  радостей  жизни.  Они  высказывали не лишенное определенной
основательности мнение, что воды источника, повинуясь древним и
темным узам взаимной приязни, решили покинуть свой прежний  дом
и  укатили  --  под  лигами  и  лигами  сверкающего  моря  -- к
свирепому  сердцу  вулкана,  дабы,   претерпев   там   процессы
алхимического  преображения,  своего  рода  испытание  огнем, и
исполнив некий пламенный брачный обряд,  породить  на  погибель
рода людского огнедышащее чудовище.
     Выходящую   к   морю   террасу  заполнила  людская  толпа,
обратившая взгляды  к  далекой  огненной  горе.  Однако  вулкан
никогда   еще   не   казался   столь   мирным,   безобидным   и
привлекательным; его опрятные склоны  тонули  в  алом  вечернем
свете,    из   жерла,   уподобляясь   гирлянде,   неторопливыми
непрестанными витками спирали возносился лиловатый  дымок.  Как
бы резвясь и играя, завитки его один за другим уходили в зенит,
словно вулкан желал привлечь всеобщее внимание к своим приятным
манерам,  и  разорванные  в  высоте  неотвязчивым южным ветром,
улетали прочь. В толпе то  там  то  сям,  начали  во  множестве
появляться  священники.  Настроение у них было -- лучше некуда,
казалось, они более обычного склонны принять участие  в  любом,
пусть  даже  затеянном  без  них  разговоре.  На  неофициальном
сборище было решено,  что  на  данной,  предварительной  стадии
наилучшим   средством   для   ослабления   охвативших  верующих
предчувствий являются такого рода снисходительные демонстрации.
Самое важное это соблюсти внешние  приличия  --  к  такому  они
пришли  заключению,  и  надо  сказать, не впервые. И вот именно
тогда плотно окруженный благочестивыми прихожанами простодушный
"парроко" указал на вылетавшие из  кратера  игривые  облачка  и
произнес  фразу,  которую  сам  он  счел  не  только уместной и
остроумной, но также  пригодной  для  успокоения  тех,  кто  ее
услышит.   Он   сказал,   что  ни  один  розовощекий  школьник,
когда-либо выкуривавший первую свою сигарету, не выглядел столь
невинно.   Зловещие,   роковые   слова!   Впрочем,   "парроко",
отличавшийся  воистину  святой простотой, так и не смог постичь
всего их значения. Смысл неудачной метафоры дошел до  "парроко"
лишь  после  того,  как  дон Франческо шепотом поведал ему, что
внешность бывает порой обманчива, и сославшись  на  собственный
опыт,  приобретенный  им в нежном возрасте шести лет, объяснил,
что при  всей  внешней  безвредности  первой  сигареты  за  ней
обыкновенно следует нечто, сильно напоминающее катаклизм.
     Однако  худшее  оставалось впереди. Ибо солнце еще медлило
над горизонтом, а уже одно за другим стали поступать известия о
новых ужасных знамениях. Безо  всяких  на  то  причин  лишилось
листвы   принадлежащее  почтенному  сельскому  жителю  сливовое
дерево. Появилась взволнованная Герцогиня,  уверяющая,  что  ее
сделанная из черепахового панциря лорнетка испускает трескливые
звуки.  Она  потребовала,  чтобы  дон  Франческо  объяснил  это
удивительное явление, -- трещит совершенно  явственно,  уверяла
она.  Невдалеке  от  бухточки, в которой еще вчера бил источник
Святого Илии, рыбак изловил одноглазую миногу  --  а  репутация
этой  твари  и  без  того оставляла желать лучшего. Библиограф,
прогуливаясь с Денисом, вдруг  вспомнил,  что  его  фокстерьера
нынче  утром  сильно  рвало.  Похоже, он придавал этому большое
значение; как хотите, говорил он, а  это  довольно  странно;  с
собаками такое случается редко; конечно, если бы это был Кит...
Малец  городского  бакалейщика  ухитрился сползти по лестнице в
нижний  этаж  и  там  проглотить  восемь   мраморных   шариков,
принадлежавших старшему брату, который по халатности оставил их
на полу, -- и не причинить себе тем никакого, насколько то было
известно,  вреда.  Русских  апостолов  начала косить загадочная
болезнь,  называемая  чесоткой.  В  тот  же  день  пришла  яхта
американского  миллионера  ван Коппена -- ничего удивительного,
ван Коппен год за годом навещал остров примерно в это время, --
но  почему,  бросая  якорь,  яхта  столкнулась  сразу  с  двумя
рыбачьими лодками?
     Между  тем  из  Старого  города принесли новость о курице,
внезапно всем на удивление обзаведшейся петушиным  хвостом.  До
сей  поры  эта  курица  славилась  умеренностью  и  нормальными
повадками и была  даже  лично  известна  тамошнему  приходскому
священнику,  каковой  вследствие  ее  преображения в оперенного
монстра преисполнился ужаса и, вспомнив  о  папской  булле  "ne
nimis  noceant  nobis(35)",  вменяющей  христианам  в обязанность
истреблять всякую противную естеству тварь, каким  бы  способом
та ни появилась на свет, тотчас приказал курицу извести. Однако
уничтожение   андрогина   оказалось   задачей   не  из  легких.
Сообщалось, что означенная тварь билась за жизнь с неистовством
демона, громко кукарекала и при самой своей кончине снесла яйцо
-- сфероидальной формы, синеватое и явно уже сваренное  вкрутую
-- яйцо,  которое  Главный  санитарный  врач  без особого труда
опознал как яйцо василиска.
     Нет ничего удивительного, что вследствие этих  и  подобных
этим  злополучных  событий  наиболее  суеверной части населения
стало как-то не по себе. Даже люди скептические и те  пришли  к
выводу, что Провидение или нечто иное, в чьем ведении находятся
подобные  вещи,  допустило  досадную  неосмотрительность, лишив
души людские  покоя  как  раз  в  этот,  самый  важный  в  году
двухнедельный  период,  в  аккурат  между празднествами в честь
Святого Додекануса и Святой Евлалии --  в  пору,  когда  остров
наполняют приезжие.
     А  поздно  ночью  последовал  новый сюрприз. Мистер Паркер
вынужден был в спешке покинуть Клуб, получив  известие  о  том,
что  его  хозяйке вдруг стало совсем худо. За несколько дней до
того ее тяпнул в губу комар; особого внимания  на  происшествие
не  обратили,  хотя  зловредный  южный  ветер  и  спровоцировал
небольшое недомогание вкупе с  повышением  температуры.  Однако
нынешним  вечером  ее  лицо внезапно стало приобретать странный
оттенок и удивительным образом  пухнуть.  Оно  уже  увеличилось
вдвое  против привычных размеров, так что на вилле -- по словам
вызванного туда врача -- "было на что посмотреть".
     Посмотреть-то там всегда  было  на  что.  Так,  во  всяком
случае, уверяли те немногие, кто удостоился лицезреть эту даму.
В  крови  ее  имелась  некая  тропическая примесь, восходящая к
одному из цветущих островов Карибского моря,  --  присадка,  не
желавшая  гармонически  сочетаться с тем, что досталось даме от
белых предков.  Женщина  эта  не  отличалась  ни  красотою,  ни
привлекательностью  и  то обстоятельство, что некоторый порок в
развитии нижних конечностей вынуждал  ее  безвылазно  сидеть  у
себя  в  будуаре, недоступном для каких бы то ни было гостей за
вычетом немногих -- только что прибывших на остров,  ни  в  чем
еще не толком разобравшихся и не ведающих о своеобразных чертах
ее   характера,  --  это  обстоятельство  по  праву  почиталось
проявлением благого промысла Божия. Что  до  своеобразных  черт
характера,  то  они  вследствие  вынужденного  бездействия  ног
находили выражение  в  фантастической  предприимчивости  языка.
Поскольку  увечье  не  оставляло ей возможности самой выяснять,
что  творится  вокруг,  она,  едва   только   виллы   достигали
какие-либо  отрывочные  сведения,  спускала  с цепи свое буйное
воображение,  а  уж   воображение,   вскормленное   недостатком
физических   усилий,   порождало   сплетни  свойства  настолько
постыдного,  что  они  граничили  с  патологией,  а   порой   и
пересекали  ее границы. Эта особа источала скандал каждой порой
своего существа, причем в таких обильных количествах, что  даже
улыбчивый  и добродушный дон Франческо назвал ее однажды "змеей
в Раю". Возможно, впрочем, что он сказал так лишь  потому,  что
госпожа  Паркер  не питала к нему особой приязни -- ее другом и
исповедником был соперничавший с доном Франческо "парроко".
     Вследствие всего сказанного, весть о ее возможной  кончине
всеми  была  воспринята  с  безразличием,  а  то  и с некоторым
облегчением  --  всеми,  помимо   значительного   числа   рьяно
молившихся  за ее выздоровление лавочников, у которых эта дама,
пользуясь   своими   родственными   связями    с    официальным
представителем  дружественной  республики Никарагуа, ухитрилась
назанимать  немалые  суммы  денег.  Хорошо  зная  Консула,  эти
несчастные опасались, что в случае ее смерти вернуть одолженное
им  уже  не  удастся.  Вот  они  и  молились  за  ее  скорейшее
выздоровление.
     Но как же будет обходиться без нее  названный  джентльмен?
Ибо  единственной  его  подкупающей  чертой  была привязанность
(возможно, впрочем, и напускная) к этой гнусной старой карге --
единственному, опять-таки, на земле  существу,  питавшему  веру
(возможно,  впрочем,  и  напускную)  в  чистоту его побуждений.
Вообще-то можно предположить, что эти двое видели  друг  дружку
насквозь; по крайней мере она вполне могла указать его истинную
цену.  Она  должна  была  знать,  что  он  дурак  и  к  тому же
бесчестный. Тем не менее  принцип  взаимной  преданности  стоял
нерушимо.  Она  была  умнее  сводного  брата  и знала, что дом,
разделенный в себе, погибнет, а потому  одобряла  --  поневоле,
если  не по убеждениям, -- каждое его слово и дело. Что шло ему
на пользу.  Правда,  ее  одобрение  выпестовало  в  нем  ложную
самооценку.  Что  шло  ему  скорее  во  вред, поскольку таковая
самооценка, сообщая ему чувство  собственной  значительности  и
уместности  в  этом мире, делала его куда более невыносимым для
ближних, чем ему того хотелось.
     Впрочем, пока она еще  держалась,  как  сообщил  горсточке
любопытных врач, вернувшийся поздней ночью домой после третьего
своего  визита на виллу. Моралисты из числа собравшихся увидели
перст Божий в том, что рот, посредством которого она  причинила
столько   вреда   сильным  мужчинам  и  слабым  женщинам,  ныне
запечатан самым ледащим из созданий  Его.  Доктор  в  ответ  на
такие   речи   лишь   пожимал  плечами.  Он  не  принадлежал  к
моралистам, он был истинным южанином, эстетом -- одним из  тех,
кто способен и в кожной болезни отыскать изысканную красоту. Он
произнес  на  эту  тему  целую  речь,  сказав, что лицо больной
напомнило ему радугу с картины одного местного  гения,  заявив,
что  в жизни врача порой наступают мгновения, искупающие все ее
тяготы, и что ныне он пережил одно из таких мгновений.
     Его   восторженный   спич    произвел    на    собравшихся
сногсшибательное  впечатление.  Даже  в  самых суровых святошах
затрепетала артистическая жилка. О моральных уроках они немедля
забыли. Все бросились наперебой поздравлять достойного эскулапа
с выбором медицинской  карьеры  и  с  удачей,  позволившей  ему
увидеть столь редкостную картину, -- особенно когда он добавил,
что  просто  поразительно,  каким это образом мелкое насекомое,
обыкновеннейший комар,  сподобился  породить  вздутие  подобных
размеров  да  сверх  того  оживить  последнее  красками,  узрев
которые, Тициан с Питером  Паулем  Рубенсом  полопались  бы  от
зависти.

     ГЛАВА XXI

     Нет,  решительно  "что-то  происходило",  как выразился бы
мистер Херд.
     Странно сказать, но сам  этот  джентльмен  был,  вероятно,
единственным на Непенте человеком, сохранявшим полное неведение
относительно  описанных  нами противоестественных событий. Рано
утром,  полюбовавшись  осененным  безоблачным   небом   морским
простором  и  еще  раз  от  всей души поблагодарив Герцогиню за
столь восхитительное жилище, он спустился к морю ради утреннего
купания. Так  он  поступал  каждодневно.  Купание  шло  ему  на
пользу, оживляло его.
     Потом  он  позавтракал  и  весь  остаток  утра старательно
отвечал  на  накопившиеся   письма.   Он   написал   нескольким
английским  друзьям,  еще одно письмо, длинное -- третье со дня
приезда сюда -- предназначалось матери, в него вошло  все,  что
могло  показаться  ей интересным: хорошее, многословное письмо,
полное  сведений  о  предлагаемых   Непенте   увеселениях,   об
услужливости  местных  жителей, о русской колонии, о неотвязном
сирокко,  о  его,  епископа,  домашней  жизни,   о   том,   как
поправляется  его  здоровье.  Как  ни  нравится ему это место и
люди,  писал  он,  через  неделю-другую  он  собирается  отсюда
уехать.  На последних двух страницах описывался визит к кузине.
Ему показалось, что она то ли не совсем здорова, то  ли  у  нее
душа   не  на  месте;  он  постарается  спустя  недолгое  время
повидаться с ней еще раз.
     Тут ему пришло в голову, что неплохо бы написать  и  самой
миссис  Мидоуз.  Он  так  и  сделал  -- осведомился о здоровьи,
поинтересовался, не может ли он быть чем-то полезен и  пообещал
вскоре  снова  к  ней заглянуть. "Вышло немного официально", --
перечитав письмо, подумал мистер  Херд.  Однако  устранить  эту
суховатую ноту он был не в силах: он всегда говорил и писал как
чувствовал,  иначе  не  получалось, да и кузина, в конце концов
была с ним холодна, думала все о своем и понять ее было трудно.
"Отправлю как есть, -- решил он. -- Сказать по чести, она  меня
не  так чтобы очень ободрила. Какие-то странные вопросы задает.
Что,    например,    означает    эта    ее    загадка    насчет
незаконнорожденных детей, хотел бы я знать?"
     Тут  подоспел  второй  завтрак, а после него епископ спал,
пока не пришло время вечернего чая. В пору, когда  дул  знойный
сирокко,   все  здесь  отводили  эти  часы  для  сна.  Что  еще
оставалось делать? Он  тоже  уже  приобрел  эту  привычку  и  с
удовольствием  предвкушал  мирный  час послеполуденной дремоты.
Есть же у человека обязательства перед  самим  собой:  n'est-ce
pas? -- как сказал некогда мистер Мулен.
     Проснувшись,  он  поразмыслил  о  том,  принять ему или не
принять присланное госпожой Стейнлин приглашение к  чаю.  Он  с
удовольствием  послушал  бы ее музицирование, ее поучительные и
полные  сочувственного  понимания  рассказы  о  Непенте  и  его
обитателях.  Но  с  другой стороны, он боялся, что встретит там
русских.  Госпожа  Стейнлин,  похоже,   специализировалась   по
московитам, такой у нее был период, а мистеру Херду в этот день
русские  приходились  как-то  не  под  настроение.  И  он решил
воздержаться на сегодня от светской жизни, взять,  как  он  это
называл, "отгул".
     Сунув в карман бинокль, он неторопливо побрел вверх по уже
знакомым  тропинкам,  мимо  укрывшихся  в  буйную  зелень белых
крестьянских домов, и так достиг мест более голых. Виноградники
встречались здесь все реже и реже, а вскоре всякие следы трудов
человеческих и вовсе исчезли. Он оказался на  маленьком  плато,
образованном  вулканическим  шлаком  и  глыбами  лавы.  Кое-где
пробивавшиеся среди словно покрытых копотью каменных масс цветы
и травы уже утрачивали под иссушающим зноем свой яркий эмалевый
блеск; странный запах, едковатый,  но  освежающий,  исходил  от
пересохшей   земли.   Здесь   он   остановился,  чтобы  немного
передохнуть. Он обозрел сквозь бинокль расстилавшийся перед ним
ландшафт -- отли