у меня такое ощущение, что вы слегка перебрали.
     -- Правильно.  Но  все  в  ноги  ушло.  Голова изумительно
ясная.  И  я  хочу,  чтобы  вы  постарались  хоть   на   минуту
прислушаться  к  тому,  что  я  вам  говорю. Будьте же разумным
человеком, для разнообразия! Я хочу сказать, что любой  человек
талантлив  во всем. Вот я, к примеру, часто высказываюсь насчет
сельского хозяйства. Но разве можно обзавестись фермой, не имея
капитала? Я что хочу сказать, --  мы  видим  синее  море,  горы
оранжевых  тонов и все прочее, я хочу сказать, мы же вроде и не
понимаем, что можем сию минуту помереть и никогда больше их  не
увидеть.  Простейший  факт,  а  как  мало людей его сознает! От
одного этого заболеть можно. Или вам это кажется смешным?
     -- Мне это кажется чертовски глупым. Вы совершенно  правы.
Люди  ничего  толком  не  понимают,  а  если  и понимают, то на
какие-то считанные секунды. Они живут  подобно  животным.  Меня
через минуту стошнит, старик.
     -- Подобно  животным.  Боже  милостивый!  На этот раз вы в
самую точку попали. Как это верно!  Подобно  животным.  Подобно
животным. Подобно животным.
     -- Я  знаю,  что  нам  нужно.  Нам  нужен  глоток  свежего
воздуха.   Хватит   с   меня   Паркеровой   отравы.   Пойдемте,
прогуляемся.
     -- И  рад  бы  да  не могу. Мне просто не вылезти из этого
кресла, черт бы его побрал. Если я сдвинусь хотя бы на дюйм,  я
тут  же  свалюсь.  Если  честно, я и головы-то уже повернуть не
способен. Мне очень жаль. Вы  ведь  на  меня  не  рассердитесь,
правда?
     -- Черт!  Незадача  какая.  А может, вы с собой как-нибудь
кресло прихватите? Говорю вам, меня сию минуту стошнит.
     -- Только не здесь, не здесь! Третья  налево.  Нет,  право
же,  друг мой, неужели вы не способны продержаться еще немного?
Хоть  раз   в   жизни   показать   себя   разумным   человеком?
Один-единственный  раз?  Вы только послушайте, что несут там на
балконе эти упившиеся психи...
     -- Так что вы сделали с тем скунсом, Чарли?
     -- И знал бы, так не сказал,  молодой  человек.  Я  обещал
своей  матушке  никому  про это не рассказывать. Может в другой
раз, когда мне удастся выпить немного. Это такая умора!
     -- Не следовало вам щекотать девиц, Чарли. Это  невежливо,
в вашем-то возрасте...
     Где-то  после  полуночи  все  разошлись  --  некоторые  на
четвереньках,  некоторые  сохраняя  подобие  прямохождения.  Но
когда  назавтра,  при  трезвом  свете  утра,  в помещение Клуба
пришел,  чтобы  выгрести  мусор,  уборщик,  он   с   удивлением
обнаружил  под  одним  из  столов полулежащего человека. То был
молодой норвежский профессор. Он лежал, облокотясь  на  локоть,
растрепанный,   нимало  не  сонный,  с  вдохновенно  блестящими
глазами, и острием штопора вычерчивал нечто, похожее на  клубок
параллелограммов и конических сечений. Он заявил, что это карта
Тринидада.

     ГЛАВА XXXI

     Что касается мисс Уилберфорс, то она становилась настоящей
проблемой.
     В  очередной  раз ей удалось ужаснуть почтенную публику. В
очередной раз она нарушила  общественное  спокойствие,  прервав
факельное  шествие  обычными своими, а вернее совсем необычными
выходками, подробное описание которых, возможно,  и  повеселило
бы  несколько падших душ, но большей части порядочных читателей
наверняка   показалось   бы   оскорбительным.   Чаша   терпения
наполнилась  и  даже  перелилась  через край. Ей снова пришлось
скоротать ночь в кутузке. Спрошенная о том, какими мотивами она
руководствовалась во время  этого  инцидента,  мисс  Уилберфорс
простодушно обвинила во всем темноту, которая, как она сказала,
ввергла  ее  в  заблуждения, заставив думать, что уже наступила
ночь; "а ночью, сами понимаете...".
     Это, как заметил  с  присущей  ему  юридической  тонкостью
суждения  синьор  Малипиццо,  можно  считать объяснением, но не
оправданием.  Как  долго  еще,  --  вопросил   он   с   изящным
цицероновским  жестом  негодующего  красноречия,  --  как долго
будет сносить иностранная колония Непенте присутствие  в  своей
среде подобного оскорбления всяческой женственности?
     Так  говорил  Судья,  хорошо  понимавший,  чего ожидают от
человека, занимающего его положение. В глубине души  он  меньше
всего хотел, чтобы она покинула остров; он был в восторге от ее
возмутительного  поведения;  он  надеялся,  что мисс Уилберфорс
проживет на острове еще сто лет. Во-первых, это  позволяло  ему
время   от   времени   получать  подношения  от  многочисленных
бакалейщиков и виноторговцев, сколотивших состояния,  поставляя
ей напитки по неслыханным ценам -- и с помощью такой хитроумной
тактики,   надеявшихся  превратить  Судью  в  своего  союзника.
Во-вторых и в главных,  каждый  новый  скандал  подобного  рода
давал  Судье  новую  возможность  посадить  мисс Уилберфорс под
замок -- на время. Только на время. Потому что утром мистер Кит
непременно вносил за нее залог, что увеличивало средства  Судьи
на очередные пятьдесят франков.
     Именно  это  и произошло. Мистер Кит выкупил ее в тридцать
четвертый  раз.  Протрезвевшая  мисс  Уилберфорс  вновь  обрела
свободу.
     И  Герцогиня,  и  госпожа  Стейнлин  жалели ее, как только
женщина  может  жалеть  женщину.  Обе  молились  своим   Богам,
лютеранскому  и  англиканскому,  чтобы  она  узрила ошибочность
путей своих или же, если  узрить  у  нее  не  получится,  чтобы
какой-нибудь  счастливый  случай  удалил ее с острова, а если и
случая не подвернется, то  чтобы  на  нее  налетела  повозка  и
немного  ее покалечила -- совсем немного, неопасно, но до такой
степени,  чтобы  сделать   для   нее   необходимым   постоянное
затворничество,   которое  избавит  от  нее  общество.  Любящие
быструю езду непентинцы  то  и  дело  уродовали  невнимательных
пешеходов,  это  был  самый  распространенный  на  острове  вид
несчастного случая. Мисс Уилберфорс -- песчинка в глазу,  позор
женского    сословия   --   оставалась   целехонька.   Какое-то
проказливое божество направляло ее неверную поступь.
     Будь она особой низкого происхождения, с ней управились бы
в два счета. Но она была столь очевидной  леди  и  имела  столь
очевидно  богатых  и  влиятельных  родственников  в Англии! Эти
родственники, как бы они ни радовались, что она убралась с глаз
долой, могли возмутиться, если  бы  люди,  в  конце  концов  не
имеющие  никакого  права  вмешиваться в ее дела, применили бы к
ней насильственные  меры.  А  позиция,  занимаемая  самой  мисс
Уилберфорс,  только  усложняла  положение.  Она  вела себя, как
мегера. Воображала,  будто  все  против  нее  ополчились.  И  с
большим  успехом  противопоставляла  им острый язык, а на худой
конец также зубы  и  ногти.  Полицейские  Непенте  готовы  были
засвидетельствовать  этот  факт. Во хмелю она изрыгала поистине
стремительные потоки брани. Будучи трезвой, не отказывала  себе
в удовольствии блеснуть разнузданно горделивой логикой, острой,
точно  бритва.  И  лишь  на промежуточной стадии она отличалась
учтивостью  и  дружелюбием.  Однако  застать  ее  в   на   этой
промежуточной  стадии  было  до  чрезвычайности трудно. Слишком
недолго она продолжалась.
     Мисс   Уилберфорс   пытались    соблазнить    перспективой
возвращения  на  родину.  Это предложение она напрочь отвергла.
Основной ее довод состоял в том, что ей пришлось уехать  на  юг
по  настоятельному  совету  ее английского доктора -- как оно и
было на самом  деле:  важный  господин,  не  выдержав  давления
родственников  мисс  Уилберфорс,  действительно  дал  ей  такой
совет; возвращение  в  Англию,  заявила  она,  для  нее  смерти
подобно.  И  если  кто-либо попробует посягнуть на ее свободу в
этом вопросе, она обратиться в местный суд.
     Еще обсуждался проект отправки мисс Уилберфорс на материк,
в приют  для  алкоголиков.  Выполнить  деликатную   задачу   --
уговорить   леди   согласиться   на  этот  шаг  (предполагалось
распространить мнение, что она проходит  "лечение  покоем")  --
вызвался  недавно  перебравшийся  на  Непенте  прыткий  молодой
священник.  Этот  молодой  человек  отправился  выполнять  свою
миссию  исполненным  светлых надежд. Воротился он очень скоро и
всем, видевшим его при  возвращении,  показался  преждевременно
постаревшим.  Поначалу  от  него  ничего не могли добиться, как
будто его поразил частичный паралич языка.  Час-другой  он  еще
что-то по-младенчески лепетал, а потом и вовсе замолк, и только
на  следующее  утро  дар  речи  вернулся  к нему в полной мере.
Первым делом он объявил, что ни единого слова о  содержании  их
разговора из него не удастся вытянуть даже дикими лошадьми.
     В  качестве  последнего  средства  решено  было  прямо  на
острове учредить для нее  особую  санаторию  и  нанять  опытную
сиделку,  дабы та постоянно присматривала за мисс Уилберфорс; а
во все сокращающиеся периоды ее трезвости  заведение  вместе  с

тому подобных начинаний. Затея требовала денег. Несколько дам и
джентльменов образовали  комитет  и  сумели  собрать  небольшую
сумму,  но  особо  радужных  надежд никто не питал до того дня,
когда   Герцогиня   переговорила   на   эту   тему   со   своим
соотечественником,  мистером ван Коппеном, специально для этого
устроив, как она выражалась, "дружеский тит-а-тит".  Миллионер,
доотвала    наевшийся    любимых   им   булочек,   пребывал   в
добродушнейшем настроении. Он объявил что готов хоть сию минуту
пожертвовать полмиллиона франков, если -- если его добрый  друг
мистер  Кит  внесет  подобную  же сумму или хотя бы тысячную ее
часть.
     -- Полмиллиона франков -- разве это цена за  вашу  улыбку,
Герцогиня? Это же дешево. Дешевле грязи!
     -- Еще одну? -- спросила она.
     -- Только  одну.  Проглотить  мне  ее  не удастся. Но хоть
пожую.
     Мистер ван Коппен питал такую нелепую  слабость  именно  к
этому  лакомству,  что  с радостью импортировал бы Герцогиню со
всем ее хозяйством в Америку. При всем том, дураком  он  отнюдь
не  был.  И  полмиллиона булочек с маслом ничем не повредили бы
бойкому мозгу, множество  лет  назад  прочертившему  быстрый  и
верный  путь к преуспеянию. Он заранее проведал о существовании
описанного проекта и тщательно подготовил ответ. Ибо ван Коппен
знал то, чего не знал Комитет, характер своего друга Кита.  Кит
-- хороший  человек,  но  неисправимый  чудак  -- был более чем
способен разориться, выкупая мисс Уилберфорс из тюрьмы. Но дать
денег на осуществление плана, составленного лезущими куда их не
просят дураками на  предмет  заключения  милейшей  женщины  под
стражу,  -- да он сначала увидел бы, как все они горят в адском
огне. То же самое сказал бы им и ван  Коппен,  глубокий  знаток
человеческой   натуры,   сказал  бы,  не  имей  он  возможности
предварительно обсудить все  детали  со  своим  добрым  другом.
Однако  он такую возможность имел и не далее как несколько дней
назад. Он предупредил Кита о грядущих событиях,  нашел  его  не
менее   своего   встревоженным   планами  Комитета,  а  желание
расстроить  их  Кит  испытывал  даже  большее.  В  предвкушении
дальнейших  событий  оба  от  души посмеялись, сидя за бутылкой
сухого искристого непентинского.
     -- Можете на меня положиться,  --  сказал  Кит.  --  Я  их
заговорю до потери сознания.
     "Слава Богу, меня там не будет", -- подумал американец.
     Он   хорошо  знал  своего  доброго  друга.  Кит,  особенно
трезвый, мог быть утомительным до  крайней  степени.  Он  питал
чисто  шотландскую  страсть  к  глубокому анализу очевидного, к
отысканию новых граней в банальном и к  выдавливанию  последних
капель из давно уже всеми понятого.
     Тысячу  раз жаль, что Герцогиня, придя в бурный восторг от
одержанной ею победы, сделала новость о предложении  миллионера
всеобщим   достоянием.   Ибо   распространение   ее  привело  к
результатам несчастным и непредвиденным. Комитет, состоявший до
той поры из  восьми  респектабельных  членов,  стремительным  и
загадочным  образом  распух до четырнадцати. К нему примазались
шестеро новых  джентльменов,  и  в  их  числе  неудобосказуемый
мистер   Хопкинс,   причем   все   шестеро,   как  впоследствии
выяснилось, были  людьми  сомнительной  честности.  Посредством
небольших  пожертвований  в  создававшийся фонд, рознившихся от
пяти до четырнадцати  франков,  они  ухитрились  включить  свои
имена   в   список   членов,   полагая,   что   стоит  рискнуть
незначительной суммой, дабы иметь возможность урвать  кусок  от
Коппеновского  полумиллиона,  которого  может еще и не придется
расходовать на покупку или аренду трехкомнатной "санатории".
     Образованному   в   благотворительных    целях    комитету
долженствует  уподобляться  жене  цезаря. Между тем этот быстро
стал приобретать  сходство  с  супругой  Клавдия.  Если  бы  им
по-прежнему  руководил  прямой  и  рассудительный мистер Фредди
Паркер, он быстро избавился бы от нежелательных элементов, дабы
сохранить пресловутые объедки для себя самого.  Однако  с  того
времени,  как  заболела  его  хозяйка,  мистер  Паркер  по всей
видимости удалился от мирских забот. Он обратился в  невидимку.
Теперь    же,   когда   хозяйка   его   скончалась,   он,   как
предполагалось, станет невидимым в  еще  большей  степени.  Для
всех  вовлеченных  в  осуществление проекта лиц это был тяжелый
удар; хотя самым тяжелым он оказался для самого Консула,  когда
тот,  выйдя  в  общество  из своего скорбного заточения, узнал,
какую возможность он упустил.
     Каждый из  членов  небольшого  подкомитета,  явившегося  к
мистеру  Киту,  чтобы  сообщить  ему  о  выдвинутом миллионером
условии и заручиться  его  участием  в  осуществлении  проекта,
собирался  тем  же  утром  принять  участие в похоронах хозяйки
мистера  Паркера.  Этого  требовали  приличия.   По   настоянию
Главного  санитарного  врача  впечатляющее  событие,  итак  уже
запоздавшее на день,  было  окончательно  назначено  на  десять
тридцать  сегодняшнего  утра. Соответственно, на виллу "Кисмет"
они явились ни свет ни заря -- в девять часов, полагая, что  им
удастся  за имевшееся в их распоряжении малое время вытянуть из
Кита сумму, размер которой принудит старого  Коппена  выполнить
данное им обещание.
     Впоследствии   они  сообразили,  что  в  этом  и  состояла
совершенная ими в самом начале  роковая  ошибка.  Им  следовало
сдержать  охватившее  их  нетерпение и подождать более удобного
случая.
     Они бы и подождали, если бы в число депутатов не замешался
преследовавший  собственные  цели   мистер   Хопкинс,   человек
сомнительных  мотивов  и  не менее сомнительного прошлого. Этот
господин настаивал на том, что промедление может иметь  роковые
последствия. Мистер Кит, уверял он, с пониманием отнесется к их
нетерпению.  Через  день-другой  миллионер  уплывет.  Он  может
покинуть Непенте еще до того, как они обратят  в  наличные  его
чек  или даже получат таковой. И что тогда? А то, что весь план
может рухнуть и, -- мысленно добавлял  он,  --  не  видать  мне
тогда моей доли наживы.
     Другие  депутаты,  те что пореспектабельнее, поддались его
натиску. Они возражали, но тщетно. Тщетно  указывали  они,  что
ван  Коппен  не из тех, кто отказывается от своих слов; что чек
можно подписать и в Америке  и  вообще  где  угодно;  что  суть
вопроса не в миллионере, а в его добром друге мистере Ките; что
они   могут   все   испортить,   обратившись  к  нему  в  такое
неподобающее время. Они проявили слабость.
     Конечно, им следовало подождать. Ибо Кит любил одиночество
во всякое время и любой из дюжины его садовников  мог  сообщить
депутатам,  что  подобно  иным  уважающим  себя мыслителям, Кит
имеет привычку завтракать не раньше девяти тридцати  и  что  до
этого времени приближаться к нему попросту опасно. Нелишне было
также   поинтересоваться  образом  жизни  мистера  Кита  у  его
проживающих на Непенте соотечественников. Библиограф, допустим,
мог бы сказать им,  что  "около  одиннадцати  Кита  обыкновенно
тошнит", -- желая посредством этой шутливой нелепицы намекнуть,
что тревожить его до указанного часа небезопасно. Как бы там ни
было и какой день в году ни возьми, Кит определенно пребывал до
завтрака  в  раздражении,  а  в  этот именно день в раздражении
необычайном, поскольку выпавший днем раньше  пепел  мало  того,
что  причинил  ему  разного  рода материальный ущерб, так еще и
погубил нежные цветы одной бесценной ипомеи. Уже  этого  одного
хватило бы, чтобы раздосадовать и архангела. Сверх того, мистер
Кит,  подобно  всем  прочим, -- а он всегда старался поступать,
как того требуют приличия, -- накануне несколько перебрал.  Что
обыкновенно    превращало    его   в   человека   на   редкость
неприветливого, церемонного и обидчивого.
     Тут-то на него и наскочила эта горстка чопорных идиотов. В
обыкновенных обстоятельствах он попытался бы  обойтись  с  ними
повежливее.  Нынче  же  ему  едва-едва удалось выдавить простое
приветствие. Они перехватили его по пути из  ванной  комнаты  в
парк  --  к  обильному  завтраку под любимой пихтой, от которой
открывался вид на тирренские воды; его цветистый халат и  шитые
золотом  турецкие  туфли до странного не вязались с их чинными,
припахивающими нафталином одеждами, в которые они облачились по
случаю похорон. В кратчайших  выражениях  извинившись  за  свой
наряд, в этот час утра приличествующий джентльмену, как он смел
думать,  не менее любого другого, мистер Кит предложил им сесть
и выслушал то, что имел сообщить назначенный Комитетом  оратор,
-- он  слушал  и  зловеще  помаргивал, похожий в своих очках на
ослепленного солнцем филина.

     ГЛАВА XXXII

     Вступление получилось длинным и беспорядочным.
     Мисс Уилберфорс следует защитить от нее самой. Они  пришли
к  нему  за  пожертвованием,  пусть даже маленьким, лишь бы оно
позволило мистеру ван Коппену  выполнить  данное  им  обещание.
Речь идет вовсе не о том, чтобы лезть не в свое дело. Речь идет
о том, чтобы положить конец вопиющему публичному скандалу. Мисс
Уилберфорс  в дневное время спит, а по ночам шокирует население
Непенте. В ее же  собственных  интересах  эту  женщину  следует
временно  изолировать;  нельзя  больше  предоставлять  ее  себе
самой; сделать  все  возможное  для  улучшения  ее  здоровья  и
продления  ее  жизни, значит совершить акт благотворительности.
Их цель является чисто филантропической,  она  состоит  в  том,
чтобы   оказать  человеку  посильную  помощь.  Мисс  Уилберфорс
следует защитить от нее самой. Полмиллиона франков мистера  ван
Коппена  помогут  в достижении этой цели. Пожертвование мистера
Кита, пусть даже маленькое, позволило бы  мистеру  ван  Коппену
выполнить   данное   им   обещание.   Мисс  Уилберфорс  следует
защитить...
     Да-да, он понял. Мисс Уилберфорс следует защитить  от  нее
самой.  И  он целиком и полностью с ними не согласен. Никого не
следует защищать от него  самого.  Вообще  позиция  человека  в
отношении   ближнего   должна  быть  позицией  невмешательства,
благожелательного   эгоизма.   Каждый,   у   кого   в   порядке
пищеварение,  сознает эту кардинальную истину. К несчастью люди
со здоровым пищеварением встречаются не так часто, как хотелось
бы. Вот почему честные и откровенные суждения и по этому, и  по
другим  вопросам нынче не в цене. Никто не вправе почитать себя
за человека, желающего обществу пользы, до тех пор, пока он  не
усвоит элементарного факта, а именно, что усовершенствовать мир
можно  только  одним  способом: усовершенствовав себя самого, а
ближнего    оставив    в    покое.     Лучший     же     способ
самоусовершенствования состоит в том, чтобы регулярно прочищать
свой  кишечник, и не тревожиться о кишечнике ближнего. Турецкий
ревень  --  самое  милое  дело.  Приобретаемый  с  его  помощью
безмятежный  взгляд  на  жизнь  позволяет  человеку  понять всю
пустоту   попыток   вмешаться   в    осуществление    процессов
естественного отбора.
     Выступавший  тут  господин,  продолжал  он,  что-то  такое