щик.  Прибыл  второй  кувшин.
Друсс выпил его и тяжело поднялся на ноги. Он хотел надеть шлем, но  тот
выскользнул из рук и покатился на пол. Друсс нагнулся за ним и стукнулся
лбом о край стола.
   - Дайте-ка я помогу вам, сударь, -  сказала  светловолосая  служанка.
Она подняла шлем и осторожно надела его на Друсса.
   - Спасибо, - медленно выговорил он и дал ей еще одну монету. - Это...
за твою доброту.
   - У меня на дворе есть комнатка, сударь, - вторая дверь  от  конюшни.
Она незаперта - можете отдохнуть там, если хотите.
   Друсс взял топор, но и его выронил, и лезвие вонзилось в пол.
   - Ступайте поспите, сударь. Я принесу вам ваше оружие. Друсс кивнул и
поплелся к двери.
   Он вышел на меркнущий солнечный свет. В животе бурлило. Кто-то  слева
обратился к нему с вопросом. Друсс хотел повернуться, упал,  и  они  оба
повалились  на  стену.  Друсс,  держась  за  плечо  другого,   попытался
выпрямиться и услышал позади топот ног, а потом крик. Длинный кинжал  со
звоном упал на пол, а его владелец застыл, как-то странно вскинув  руку.
Друсс заморгал: запястье этого человека было пригвождено к двери таверны
метко брошенным ножом.
   Послышался шорох вынимаемых из ножен мечей.
   - Защищайся, болван! - крикнул кто-то.
   Увидев перед собой человека с мечом, Друсс загородился рукой и правым
кулаком двинул  его  в  подбородок.  Нападавший  упал  как  подкошенный.
Обернувшись ко второму противнику, Друсс потерял равновесие, но и  враг,
взмахнув мечом, лишился стойкости. Друсс подсек  его  ногой  и  повалил.
Потом приподнялся на колени, сгреб врага за волосы, притянул  к  себе  и
стукнул головой по носу. Тот обмяк, потеряв сознание, и  Друсс  отпустил
его.
   Кто-то подошел, и Друсс узнал молодого поэта.
   - Боги, как разит от тебя дешевым пойлом, - сказал Зибен.
   - Это кто? - пробормотал Друсс, глядя мутными  глазами  на  человека,
пришпиленного к двери.
   - Так, подонки. - Зибен выдернул свой нож из руки жертвы. Тот завопил
от боли, а Зибен вернулся к Друссу. - Пойдем-ка со мной, старый конь.
   Друсс  почти  не  запомнил  дорогу.  Его  дважды  рвало,   и   голова
разболелась невыносимо.
   Проснулся он в полночь  на  какой-то  веранде,  под  звездами.  Рядом
стояло ведро. Он сел и застонал  от  страшной  боли  в  голове  -  точно
железным обручем стиснули. Услышав в доме какие-то звуки, он двинулся  к
двери, но потом расслышал получше и остановился.
   - О, Зибен... О-о... О-о!
   Друсс выругался  и  вернулся  назад.  Налетевший  ветер  опахнул  его
неприятным запахом, и он посмотрел на себя. Колет покрыт блевотиной,  от
тела разит застарелым дорожным потом. Слева во дворе  виднелся  колодец.
Друсс вытянул наверх ведро. Демон долбил  в  голове  раскаленным  добела
молотом. Друсс разделся до пояса и обмылся холодной водой.
   Дверь  позади  распахнулась,  и  из  дома  выскользнула  темноволосая
молодая женщина. Она улыбнулась Друссу и побежала прочь по узкой улочке.
Друсс поднял ведро и опрокинул остаток воды себе на голову.
   - Ты уж не обижайся, - сказал Зибен, - но без мыла дело не обойдется.
Заходи. В очаге горит огонь, и я согрел воды. Боги, ну и холод на улице.
   Друсс, собрав свою одежду, вошел в дом. Домик был одноэтажный,  всего
с тремя комнатами - кухня с железной плитой,  спальня  и  столовая,  где
топился каменный очаг. Тут был  стол  с  четырьмя  стульями,  а  по  обе
стороны от огня - удобные кожаные кресла, набитые конским волосом.
   Зибен провел Друсса в гардеробную, налил в таз горячей  воды,  вручил
гостю брусок белого мыла  и  полотенце.  Достав  из  буфета  в  столовой
тарелку с нарезанным мясом и хлеб, поэт сказал:
   - Поешь, как помоешься.
   Друсс вымылся пахнущим лавандой мылом, отскреб свой колет  и  оделся.
Поэт сидел у огня, вытянув длинные ноги, с кубком вина  в  руке.  Другую
руку он запустил в свои светлые, до плеч, волосы. Откинув их  назад,  он
надел на голову черный кожаный обруч с блестящим  опалом  в  середине  и
посмотрелся в овальное зеркальце.
   - Красота - это тяжкое проклятие, - сказал  он,  отложив  зеркало.  -
Налить тебе вина? - Друсс, чей желудок при этих словах  встал  на  дыбы,
замотал головой. - Тогда поешь, мой большой друг. Я знаю,  еда  не  идет
тебе в горло, но она пойдет тебе на пользу, поверь.
   Друсс отломил кусок хлеба, сел и стал медленно жевать.  У  хлеба  был
вкус пепла и желчи, но Друсс мужественно пересилил себя.  Поэт  оказался
прав - желудок успокоился.  С  соленой  говядиной  справиться  оказалось
труднее,  но  Друсс  запил  ее  холодной  водой  и   почувствовал,   как
возвращаются силы.
   - Я слишком много выпил, - сказал он.
   - Да ну? Две кварты, насколько я понял.
   - Я не помню сколько. Кажется, драка была?
   - Вряд ли это можно считать дракой по твоим понятиям.
   - Кто были эти люди?
   - Разбойники, на которых ты напал.
   - Мне надо было убить их.
   - Возможно, но в твоем состоянии ты должен почитать за  счастье,  что
сам остался в живых.
   Друсс налил воды в глиняную чашу и выпил до дна.
   - Ты мне помог, это я помню. Почему?
   - Так, каприз. Пусть это тебя не волнует.  Расскажи  мне  еще  раз  о
твоей жене и о набеге.
   - Зачем? Это все в прошлом. Теперь мне нужно одно: найти Ровену.
   - Но тебе понадобится моя помощь, иначе Шадак не послал  бы  тебя  ко
мне. И я хотел бы знать побольше о человеке, с которым пускаюсь в  путь.
Понимаешь? Вот и рассказывай.
   - Да нечего особо рассказывать. Разбойники...
   - Сколько их было?
   - Около сорока. Они напали на нашу  деревню,  перебили  всех  мужчин,
женщин - тех, что постарше, -  и  детей,  а  молодых  женщин  забрали  в
рабство. Я был в лесу, рубил деревья. Несколько бандитов явились туда, и
я убил их. Потом я встретил Шадака, который тоже преследовал их:  они  и
на его селение напали и убили его сына. Мы освободили женщин, но  Шадака
схватили. Я спугнул их лошадей и напал на лагерь - вот и все.
   Зибен с улыбкой покачал головой.
   - Этак  всю  дренайскую  историю  можно  изложить,  прежде  чем  яйцо
сварится. Рассказчик из тебя аховый, друг мой,  но  это  к  лучшему:  не
будешь отбивать у меня кусок хлеба
   Друсс потер глаза и откинулся на мягкую спинку кресла.  В  тепле  его
разморило, и он еще ни разу в жизни не чувствовал  себя  таким  усталым.
Последние тяжкие дни взяли свое - он уплывал куда-то  по  теплому  морю.
Поэт что-то говорил, но Друсс уже не слышал его.
   Он проснулся на рассвете. От огня в  очаге  остались  только  тлеющие
угли, и в доме никого не было. Друсс зевнул, потянулся, пошел на кухню и
взял себе черствого хлеба с сыром. Запивая завтрак  водой,  он  услышал,
как скрипнула входная дверь. Вошел  Зибен  с  белокурой  девушкой,  неся
топор и перчатки Друсса.
   - Это к тебе, старый конь. -  Поэт  сложил  свою  ношу  и  с  улыбкой
удалился.
   Девушка застенчиво улыбнулась:
   - Я не знала, где вас искать, но ваш топор сберегла.
   - Спасибо. Я вспомнил - ты служишь в таверне. - На ней  было  простое
линялое платьице, когда-то голубое, а теперь  серое,  но  ее  фигурка  и
теплые карие глаза были очень милы.
   - Ну да. Вчера вы говорили со  мной.  -  Она  села,  сложив  руки  на
коленях. - Вам было очень грустно.
   - Теперь я пришел в себя, - мягко сказал он.
   - Зибен сказал мне, что вашу жену увели в рабство.
   - Я найду ее.
   - Когда мне было шестнадцать, на  нашу  деревню  тоже  напали,  убили
моего отца и ранили мужа. А меня забрали и продали в Машрапуре  с  семью
другими девушками. Я пробыла там два года. Однажды ночью мы  с  подругой
бежали и ушли в горы. Ее  там  задрал  медведь,  а  меня,  умирающую  от
голода, подобрали паломники, которые шли  в  Лентрию.  Они  помогли  мне
вернуться домой.
   - Зачем ты рассказываешь мне все это? - спросил Друсс  ласково,  видя
грусть в ее глазах.
   - Мой муж к тому  времени  женился  на  другой.  А  мой  брат  Лорик,
потерявший во время того набега руку, сказал, что  я  больше  никому  не
нужна. Сказал, что я падшая женщина и  что,  будь  у  меня  гордость,  я
покончила бы с собой. И я ушла.
   Друсс взял ее за руку.
   - Твой муж - кусок дерьма, и брат не лучше. Но ответь все  же:  зачем
ты мне это рассказала?
   - Мне вспомнилось все это, когда Зибен  сказал,  что  ты  ищешь  свою
жену. Я тоже, бывало, мечтала, что Карк придет за мной. Но  у  рабыни  в
Машрапуре нет никаких прав. Желание господина - закон, и отказывать  ему
нельзя. Кто знает, что будет с твоей  милой.  -  Женщина  помолчала,  не
глядя на Друсса. - Как бы тебе это сказать... Когда я была рабыней, меня
били, унижали и  насиловали.  Но  тяжелее  всего  я  перенесла  то,  как
посмотрел на меня муж после разлуки, и то, как говорил со мной брат.
   - Как тебя зовут? - спросил Друсс, не выпуская ее руки.
   - Сашан.
   - Будь я твоим мужем, Сашан, я последовал бы  за  тобой  и  нашел  бы
тебя. А когда нашел бы, то обнял бы и увез домой - как увезу Ровену.
   - И ты не осудишь ее?
   - Не больше, чем тебя, - улыбнулся он, - а  о  тебе  я  могу  сказать
одно: ты храбрая женщина, и всякий мужчина - если он  мужчина  -  должен
гордиться такой женой.
   Она зарделась и встала.
   - Если бы желания были конями, все нищие  бы  ездили  верхом.  -  Она
прошла прочь, оглянулась еще раз с порога и ушла.
   Зибен явился к ней на смену.
   - Ты точно сказал, старый конь. Очень хорошо. Пожалуй,  ты  нравишься
мне, несмотря на твои жуткие манеры и косноязычие. Мы поедем в  Машрапур
и найдем там твою милую.
   Друсс смерил поэта пристальным взглядом. Тот был чуть выше него, одет
нарядно, а длинные ухоженные волосы подравнивались явно не ножом,  да  и
зеркалом ему вряд ли служил медный таз. И руки нежные,  как  у  ребенка.
Только перевязь с ножами доказывала, что Зибен способен драться.
   - Ну и как ты меня находишь, старый конь?
   - С кем только не сводит нас судьба, как говаривал мой отец.
   - Взгляни на дело с моей точки зрения. Ты поедешь с человеком  тонким
и образованным, несравненным  рассказчиком,  а  я  -  с  крестьянином  в
провонявшем блевотиной кафтане.
   Друсс, как ни странно, ничуть  не  разозлился  и  не  ощутил  желания
ударить Зибена. Он засмеялся, и на душе у него стало легко.
   - Ты мне нравишься, неженка.
   В первый день пути они оставили горы  за  собой  и  теперь  ехали  по
долинам,  через  зеленые  холмы  и  быстрые  ручьи.  Вдоль   дороги   им
встречалось много сел и деревень  с  домами  из  белого  камня,  крытыми
деревом или сланцем.
   Зибен держался в седле грациозно и  прямо.  Солнце  блистало  на  его
дорожном камзоле из бледно-голубого  шелка  и  на  серебряной  окантовке
высоких сапог. Длинные светлые волосы были связаны в  хвост,  а  впереди
схвачены серебряным обручем.
   - Сколько их у тебя, обручей этих? - спросил  его  Друсс,  когда  они
выехали.
   - Увы, очень мало. Этот хорош, верно? Я  приобрел  его  в  Дренане  в
прошлом году. Всегда любил серебро.
   - Вид у тебя, как у хлыща.
   - Мне только недоставало замечаний от человека, чьи волосы, очевидно,
подравнивались ржавой пилой и чья рубашка залита вином и...  нет,  лучше
не упоминать, чем еще.
   Друсс оглядел себя.
   - Еще кровью - но это не моя.
   - Очень утешительно. Я буду спать крепче, узнав  об  этом.  В  начале
пути поэт пытался давать своему спутнику полезные советы:
   - Не стискивай лошадь икрами - только ляжками. И выпрями спину. -  Но
вскоре Зибен махнул на это рукой. - Знаешь, Друсс,  есть  люди,  которые
рождаются наездниками, но ты к ним не относишься. Мешок с морковкой и то
лучше бы держался в седле.
   Друсс ответил кратко и непристойно Зибен с усмешкой  обратил  взор  к
безоблачному голубому небу.
   - Хороший день, чтобы отправиться на поиски похищенной принцессы.
   - Она не принцесса.
   - Всякая женщина, которую похищают, - принцесса. Разве ты никогда  не
слушал сказок? Герои в них всегда высоки  ростом,  златокудры  и  хороши
собой, а принцессы прекрасны, скромны и всю жизнь ждут  принца,  который
освободит их. Правдивые истории не нужны никому. Вообрази только -  юный
герой не может выехать на поиски возлюбленной,  потому  что  здоровенный
чирей на заднице мешает сесть ему на коня! -  И  Зибен  залился  смехом.
Угрюмый обычно Друсс невольно улыбнулся в ответ, и поэт продолжил:
   - У сказок свои законы.  Женщины  в  них  либо  богини,  либо  шлюхи.
Принцесса, прелестная дева,  относится,  конечно,  к  первой  категории.
Герой тоже должен быть непорочен вплоть до сладкого мига свидания с нею.
Это очень возвышенно - и ужасно смешно. Любовь, подобно  игре  на  лире,
требует огромного опыта. К счастью, сказки всегда кончаются прежде,  чем
юная пара начнет свою неуклюжую возню в постели.
   - Ты говоришь так, как будто сам никого не любил.
   - Вздор. Я любил десятки раз.
   - Будь это правдой, ты знал бы, какой чудесной  может  быть...  такая
вот возня. Долго ли ехать до Машрапура?
   - Два дня. Но продажа рабов всегда устраивается в день  Миссаэля  или
Маниэна, так что время у нас есть. Расскажи мне о ней.
   - Нет.
   - Как? Ты не хочешь говорить о своей жене?
   - Не с чужим человеком. Ты когда-нибудь был женат?
   - Нет - и не стремился к этому. Погляди вокруг,  Друсс.  Вон  сколько
цветов на том холме - к чему  же  ограничиваться  одним  цветком,  одним
ароматом? Была у  меня  как-то  лошадь,  Шадира,  -  чудесное  животное,
быстрое, как северный ветер. Она с запасом перескакивала через  изгородь
из четырех брусьев. Когда отец подарил ее мне, мне было десять, а Шадире
пятнадцать. И когда мне сровнялось двадцать, Шадира стала бегать уже  не
так быстро, а прыгать и вовсе не могла.  Поэтому  я  купил  себе  другую
лошадь. Понимаешь, о чем я?
   - Нет, не понимаю, - буркнул Друсс. - Женщина - это не лошадь.
   - Верно. На лошади, как правило, ездят дольше.
   - Не знаю, что ты называешь любовью, да и знать не  хочу.  Они  ехали
все дальше на юг, и холмы стали более отлогими, а горы отступили  вдаль.
Впереди по дороге брел старик в выцветших синих одеждах, тяжело опираясь
на длинный посох. Приблизившись, Зибен увидел, что старик слеп.
   - Не можем ли мы чем-нибудь помочь тебе, дедушка? - спросил поэт.
   - Помощь мне не нужна, - неожиданно сильным, звучным голосом  ответил
тот. - Я иду в Дренан.
   - Тебе предстоит долгий путь.
   - Я не тороплюсь. Но если вы согласны поделиться со  мной  обедом,  я
охотно приму приглашение.
   - Почему бы и нет? Тут немного правее течет ручей -  мы  будем  ждать
тебя там. - Зибен свернул на траву и  легко  соскочил  с  седла.  Друсс,
подъехав к нему, тоже спешился.
   - Зачем ты позвал его?
   Зибен оглянулся - старик брел к ним, но еще не мог их слышать..
   - Он пророк, Друсс. Ясновидящий. Разве ты никогда не слышал о таких?
   - Нет.
   - Это служители Истока - они лишают себя зрения, чтобы  усилить  свой
пророческий дар. Они способны на многое -  ради  этого  стоит  потратить
немного овсянки.
   Поэт развел костер, подвесил над ним медный котелок с водой,  насыпал
овса и посолил. Старик сел у огня, поджав ноги. Друсс, сняв с себя  шлем
и колет, растянулся на солнцепеке. Сварив похлебку, Зибен налил миску  и
подал старику.
   - Нет ли у вас сахара? - спросил тот.
   - Нет. Есть немного меду - сейчас достану.
   Поев, старик спустился к ручью, вымыл миску и отдал Зибену.
   - А теперь, полагаю, вы  хотите  узнать  свое  будущее?  -  с  кривой
улыбкой осведомился он.
   - Охотно послушаем, - ответил Зибен.
   - Так ли уж охотно? Хотел бы ты знать, когда умрешь?
   - Я понял тебя, старик. Расскажи лучше о красотках, с которыми я буду
спать. Старик усмехнулся:
   - Дар мой велик, но людям нужны только жалкие его  крохи.  Я  мог  бы
рассказать, какие у  тебя  будут  сыновья,  и  предостеречь  о  грядущих
опасностях, но ты не хочешь об этом слышать. Хорошо, дай мне руку.
   Зибен, сев напротив старика, протянул ему правую руку.  Тот  помолчал
несколько минут и вздохнул.
   - Я побывал в твоем будущем Зибен-Поэт, Зибен-Сказитель. Перед  тобой
длинная дорога. Первая женщина, с которой ты  ляжешь  в  постель,  будет
машрапурская шлюха - она спросит с тебя  семь  серебряных  монет,  и  ты
заплатишь. - Старик отпустил руку Зибена  и  обратил  незрячие  глаза  к
Друссу:
   - А ты не хочешь узнать свое будущее?
   - Свое будущее я творю сам.
   - Вижу, что ты человек сильный и независимый, - но все же позволь мне
взглянуть, ради моего собственного любопытства, что ждет тебя впереди.
   - Не кобенься, парень, - вмешался Зибен. - Дай ему руку.
   Друсс присел перед стариком и протянул ладонь.  Странник  схватил  ее
пальцами.
   -  Большая  рука  и  сильная...  очень  сильная.  -  Внезапно  старец
сморщился, и тело его застыло. - Ты еще  молод,  Друсс-Легенда?  Ты  уже
стоял на перевале?
   - На каком перевале?
   - Сколько тебе лет?
   - Семнадцать.
   - Да, конечно. Тебе семнадцать, и ты ищешь  Ровену.  Да...  Машрапур.
Вижу теперь. Еще не Побратим Смерти, не  Серебряный  Убийца,  не  Мастер
Топора - но уже могуч. - Он  отпустил  руку  Друсса  и  вздохнул.  -  Ты
совершенно прав, Друсс: ты сам творишь свое будущее, и мои слова тебе не
нужны. - Старец встал и взял посох. - Спасибо за гостеприимство.
   Зибен тоже встал. - Скажи хотя бы, что ждет нас в Машрапуре.
   - Шлюха за семь монет, - сухо усмехнулся старик и обернулся к Друссу:
   - Будь сильным, воин. Путь долог, и легенды еще не сложены. Но смерть
ждет, она терпелива. Ты встретишься с ней в воротах  на  четвертом  году
Леопарда.
   Старик побрел прочь.
   - Невероятно, - прошептал Зибен.
   - Что тут такого? Я бы и сам  мог  предсказать,  что  следующая  твоя
женщина будет шлюхой.
   - Он знает наши имена, Друсс, он знает все. Когда у нас четвертый год
Леопарда?
   - Ничего путного он нам не сказал. Поехали.
   - Как так - ничего путного? Он назвал тебя Друссом-Легендой. О  какой
легенде речь? Друсс молча взобрался на коня.
   - Не люблю лошадей. В Машрапуре продам ее -  мы  с  Ровеной  вернемся
домой пешком. Зибен заглянул в его светлые глаза.
   - Так его пророчество тебя ничуть не тронуло?
   - Это только слова, поэт. Пустой звук. Поехали.
   -  Четвертый  год  Леопарда  настанет  через  сорок   три   года,   -
поразмыслив, сказал Зибен. - Ты доживешь до старости, Друсс. Хотел бы  я
знать, что это за ворота.
   Друсс молча послал коня вперед.

Глава 5

   Бодасен пробирался сквозь толпу, кишащую  в  гавани,  -  мимо  пестро
разодетых женщин с раскрашенными  лицами  и  фальшивыми  улыбками,  мимо
торговцев, расхваливающих свой товар, мимо увечных нищих.  Он  ненавидел
Машрапур, ненавидел все его  отребье,  толкущееся  здесь  в  надежде  на
скорое богатство. Дома здесь строят в  три,  в  четыре  и  даже  в  пять
этажей, а в узких темных улицах между  ними  караулят  грабители,  чтобы
вонзить нож в жертву и убежать - немногочисленной  городской  страже  не
под силу ловить их.
   Грязный  город  -  город  воров,  контрабандистов,  работорговцев   и
перебежчиков.
   - Не скучно ли тебе, милашка? - спросила какая-то  женщина,  сверкнув
золотыми зубами. Бодасен поглядел на нее сверху - ее улыбка померкла,  и
она шмыгнула прочь.
   Въехав в узкий переулок, Бодасен перекинул  свой  черный  плащ  через
левое плечо, и рукоять сабли блеснула на предзакатном солнце. Дальше  он
пошел пешком. Во мраке затаились трое -  Бодасен  смерил  их  вызывающим
взглядом, и они попятились.  Он  дошел  до  маленькой  площади,  посреди
которой бил фонтан с бронзовой  статуей  мальчика  верхом  на  дельфине.
Несколько уличных девок, болтавших у фонтана, при виде  мужчины  тут  же
выпятили груди и привычно заулыбались. Бодасен прошел мимо, и они  снова
принялись болтать.
   В гостинице было почти пусто, если не  считать  старика,  сидящего  у
стойки в обнимку с кувшином пива. Две служанки протирали  столы,  третья
складывала в очаге дрова к вечеру. Бодасен сел у окна,  лицом  к  двери.
Одна из служанок подошла к нему.
   - Добрый вечер, господин.