чего  тебе  не  сделали?  -
Нет, только больно били по лицу.
   - Сколько тебе лет?
   - Двенадцать, скоро тринадцать будет. - Девочка была  хорошенькая,  с
большими ореховыми глазами и легкими каштановыми волосами.
   - Ничего, все уже позади. Вы с дедом из деревни?
   - Нет. Мой дедушка лудильщик. Мы ходим с места  на  место,  он  точит
ножи и чинит посуду. Он у меня очень умный.
   - А родители твои где?
   - У меня их никогда не было,  только  дедушка.  Ты  очень  сильный  -
только тебя поранили.
   - Ничего, малютка, заживет, -  усмехнулся  Друсс.  Он  снял  колет  и
осмотрел рану на бедре - это была просто царапина. Подошел Варсава.
   - Давай я и тебя зашью, герой, - с заметным раздражением сказал он.
   Друсс вытянулся на земле, и Варсава без церемоний принялся  орудовать
кривой иглой. Закончив, он сказал:
   - Лучше нам уйти отсюда и возвратиться в Ланию. Думаю, наши  приятели
не замедлят вернуться. Друсс надел колет.
   - А как же крепость и твоя тысяча золотых?
   - Из-за твоего геройства все пошло псу под хвост. Вернусь в  Ланию  и
возьму с заказчика сто золотых за сведения о мальчике. Тебе  же  вольная
воля - иди куда хочешь.
   - Очень уж легко ты сдаешься. Ну, разбили мы  пару  голов  -  что  из
этого? У Кайивака сотни людей - не станет он обращать внимания на каждую
потасовку.
   - Меня волнует не Кайивак, а ты. Я не для  того  сюда  пришел,  чтобы
спасать юных дев и убивать драконов -  что  там  еще  полагается  делать
героям? Предположим, мы явимся в крепость, и ты увидишь там какую-нибудь
несчастную жертву - что тогда? Сможешь ты пройти мимо,  чтобы  выполнить
то, что мы задумали?
   Друсс поразмыслил и сказал:
   - Нет, мимо я не пройду.
   - Так я и думал, будь ты проклят! Ну и что ты хочешь  этим  доказать?
Желаешь, чтобы о тебе сложили новые песни, или просто стремишься умереть
молодым?
   - Ничего я не хочу доказывать, Варсава. Пусть я умру молодым -  зато,
глядясь в зеркало, не устыжусь, что оставил без  помощи  старика  и  дал
надругаться над ребенком. И дух злодейски убитого  миротворца  не  будет
преследовать меня.
   Ступай куда хочешь, Варсава, и уведи этих людей с собой  в  Ланию.  Я
пойду в крепость.
   - Тебя убьют там.
   - Все умирают, и я тоже не бессмертен, - пожал плечами Друсс.
   - Ты просто глуп, - огрызнулся Варсава и пошел прочь.

***

   Мишанек положил окровавленный  меч  на  парапет  крепостной  стены  и
отстегнул ремешок бронзового  шлема,  с  наслаждением  подставив  потную
голову холодному ветерку.  Вентрийцы  отошли  в  беспорядке,  бросив  за
воротами  свой  огромный  таран,  окруженный  многочисленными   трупами.
Мишанек прошел к заднему краю стены и крикнул солдатам внизу:
   - Откройте ворота и затащите таран в  город.  -  Потом  достал  из-за
пояса платок, обтер меч и вложил его в ножны.
   Четвертая атака успешно отражена - больше враг сегодня на приступ  не
пойдет. Но люди не спешили уходить со стены. В  городе  среди  населения
свирепствовала чума, унося  каждого  десятого.  Каждого  десятого?  Нет,
теперь, пожалуй, дело обстоит куда хуже.
   Горден не стал запруживать  реку,  но  велел  набросать  туда  всякой
дряни:  полуразложившейся  падали,  отбросов  и  нечистот,  производимых
одиннадцатитысячной армией. Неудивительно, что в городе зараза.
   Воду теперь брали из  колодцев,  но  никто  не  знал,  насколько  они
глубоки и надолго ли в них  хватит  воды.  Мишанек  взглянул  на  чистое
голубое небо: ни облачка, и вот уж месяц, как не было дождя.
   К нему подошел молодой офицер:
   - Двести получили легкие ранения, шестьдесят убиты и еще тридцать три
ранены тяжело. Мишанек кивнул, думая о другом.
   - Как там дела в городе, брат?
   - Чума пошла на убыль. Нынче  умерли  всего  семьдесят  человек  -  в
основном дети и старики. Мишанек встал и улыбнулся юноше:
   - Твои сегодня хорошо дрались. Непременно доложу об этом  императору,
когда мы вернемся в Наашан. - Глаза братьев встретились, и невысказанная
мысль пробежала между ними: если мы вернемся в Наашан. - Ступай отдохни,
Нарин. У тебя измученный вид.
   - У тебя тоже, Миши. Я отбивал только последние две атаки, а ты здесь
с самого рассвета.
   - Да, я устал. Но Патаи, как всегда, оживит меня.
   - Вот не подумал бы, что ты способен  любить  кого-то  так  долго,  -
усмехнулся Нарин. - Почему ты на ней не женишься? Лучшей  жены  тебе  не
найти. В городе ее почитают. Вчера она обошла  весь  беднейший  квартал,
врачуя больных. Это просто изумительно: ей удается  больше,  чем  любому
лекарю. Стоит ей возложить руки на  умирающих  -  и  язвы  исчезают  без
следа.
   - Можно подумать, что ты сам в нее влюблен.
   - Так оно, пожалуй, и есть, - покраснел Нарин. - Те  сны  по-прежнему
посещают ее?
   - Нет, - солгал Мишанек. - Ну, прощай - увидимся вечером.
   Он спустился со стены и пошел домой. Чуть ли не на каждом втором доме
был нарисован мелом крест, возвещающий о  чуме.  Рынок  пустовал,  лотки
стояли покинутые. Провизия в городе была на  исходе  -  из  западного  и
восточного складов в одни руки ежедневно отпускалось четыре унции муки и
фунт сушеных фруктов.
   "Почему ты на ней не женишься?"
   По двум причинам, о которых он не скажет никому. Первая  в  том,  что
Ровена уже замужем, хотя и не знает об этом. А во-вторых, это все  равно
что  подписать  себе  смертный  приговор.  Ровена  предсказала,  что  он
погибнет здесь вместе с Нарином в первую годовщину своей свадьбы.
   Этого предсказания Ровена  теперь  тоже  не  помнит:  чародеи  хорошо
потрудились над ней. Она утратила и свой Дар, и всю память о юных  годах
в Дренае. Мишанек не чувствовал за это вины. Дар губил ее,  разрывал  на
части - теперь она счастлива и весела. Один Пудри знает правду  -  и  он
достаточно умен, чтобы молчать о ней.
   Мишанек свернул на Лавровую улицу  и  толкнул  калитку  своего  дома.
Садовников теперь не стало, и клумбы заросли сорняками. Фонтан больше не
бил, а пруд, где прежде плавали рыбки, высох и  растрескался.  Навстречу
Мишанеку выбежал Пудри.
   - Хозяин, скорее - Патаи!
   - В чем дело? - Мишанек сгреб старичка за ворот.
   - Чума, хозяин, - со слезами на глазах прошептал тот. - Это чума!

***

   Варсава  нашел  в  северном  утесе  пещеру  -   глубокую,   узкую   и
закругленную, как цифра "шесть". Он разложил в глубине костер - в  своде
там была трещина,  через  которую  выходил  дым.  Друсс  внес  в  пещеру
старика, и тот теперь спал глубоким, целительным сном рядом  с  Дулиной.
Варсава вышел посмотреть, не видно ли снаружи огня, и сел у входа, глядя
на темный ночной лес. Друсс присоединился к нему.
   - Полно тебе злиться. Разве ты не чувствуешь удовлетворения от  того,
что спас их?
   - Никакого. Обо мне ведь песен не слагают - приходится самому о  себе
хлопотать.
   - Это не объясняет твоего гнева.
   - Да можно ли объяснить хоть что-то такому простофиле, как ты?  Кровь
Борцы! - Варсава рывком повернулся в Друссу. - Мир для  тебя  невероятно
простое место. Тут добро, а там зло. Тебе не  приходило  в  голову,  что
между ними  существует  огромное  пространство,  которое  не  так  легко
поименовать? Конечно же, не  приходило!  Взять  хоть  сегодняшний  день.
Старик мог оказаться злым колдуном, пившим кровь невинных  младенцев,  а
мужчины с ножами  -  отцами  этих  младенцев.  А  ты,  не  разобравшись,
кидаешься на них и давай колошматить.
   - Ты заблуждаешься, - мягко ответил Друсс. - Я  уже  слышал  все  эти
доводы от Зибена,  Бодасена  и  других.  Согласен,  я  человек  простой.
Прочесть могу только свое имя и  сложных  речей  не  понимаю.  Но  я  не
слепой. Старик, привязанный к дереву, был одет в домотканое старье,  как
и девочка, а колдуны все богатые. И разве  ты  не  слышал,  как  жестоко
смеялись его обидчики? Это не крестьяне: одежда у них покупная, сапоги и
башмаки из хорошей кожи. Лихих людей сразу видно.
   - Может, и так - но тебе-то какое дело? Или ты странствуешь по свету,
чтобы исправлять зло и защищать невинных? Этому ты посвятил свою жизнь?
   - Нет, хотя и стоило бы.
   Друсс задумался. Шадак снабдил его сводом правил и  внушил  ему,  что
без этих железных рамок он, Друсс, будет не лучше всякого разбойника.  А
тут еще отец, Бресс, всю жизнь  проживший  под  страшным  гнетом  своего
происхождения. И наконец, дед, Бардан, которого демон превратил в одного
из самых гнусных и ненавидимых злодеев прошлого.  Жизни,  слова  и  дела
этих троих создали воина, который теперь  сидит  перед  Варсавой.  Но  у
Друсса не было слов объяснить все это, а он, к  собственному  удивлению,
хотел бы объяснить, хотя никогда не испытывал такой нужды с Зибеном  или
Бодасеном.
   - У меня не было выбора, - сказал он наконец.
   - То есть как?
   - Я был рядом - а больше никого не было.
   Видя полное непонимание Варсавы, Друсс отвернулся и стал  смотреть  в
ночное небо. Он знал, что поступил неразумно, но ему было хорошо, оттого
что он спас старика и девочку. Пусть это неразумно - зато правильно.
   Варсава встал и ушел в пещеру, оставив  его  одного.  Подул  холодный
ветер, чувствовалось приближение дождя. В такую же холодную  ночь  много
лет назад Друсс с отцом заночевали в горах Лентрии. Друсс был очень  мал
тогда, лет семи или восьми, и несчастен. Вокруг отцовской  мастерской  в
маленькой деревушке собирались люди, они громко  кричали.  Друсс  думал,
что отец сейчас выйдет и прогонит  их,  но  тот,  как  стемнело,  собрал
скудные пожитки и увел мальчика в горы.
   "Почему мы убегаем?" - спросил Друсс. "Потому что они  хотят  поджечь
наш дом". - "Взял бы и убил их". - "Не говори так, - отрезал Бресс. -  В
большинстве своем они хорошие люди, но им страшно. Поищем место,  где  о
Бардане никто не слыхал". "А вот я ни от кого  бы  не  стал  бегать",  -
заявил мальчуган, и Бресс вздохнул. В это  время  к  их  костру  подошел
человек - старый, лысый, одетый в лохмотья, но с яркими, живыми глазами.
   "Можно к вам?" - спросил он, и  Бресс  радушно  принял  его,  угостил
вяленым мясом,  травяным  настоем.  Друсс  уснул  под  их  разговор,  но
несколько часов спустя проснулся. Бресс спал, а старик сидел  у  костра,
подкладывая хворост в огонь. Друсс вылез из-под одеял и сел рядом с ним.
   "Темноты боишься, мальчик?" - "Я ничего не боюсь". - "Это хорошо, а я
вот боюсь. Темноты, голода и смерти. Всю жизнь  боюсь  -  не  того,  так
другого". - "Почему?" - спросил  мальчик.  Старик  засмеялся:  "Вот  так
вопрос! Хотел бы я знать, как на него ответить".
   Старик бросил хворост в огонь, и Друсс заметил шрамы  на  его  правой
руке. "Откуда они у тебя?" - "Почти всю жизнь  я  был  солдатом,  сынок.
Дрался с надирами, с вагрийцами, с сатулами, с пиратами и  разбойниками.
С кем только не доводилось скрещивать меч". - "А говоришь, что ты трус".
- "Этого я не говорил, сынок. Я сказал, что боюсь, - а это совсем другое
дело. Трус - это тот, кто знает, как должен поступить, но боится.  Таких
кругом полно,  но  их  трудно  распознать,  потому  как  хвастаться  они
мастера, а при случае бывают зверски жестоки". - "Мой отец  -  трус",  -
грустно вымолвил мальчик. "Если это правда, сынок, то  он  первый,  кому
удалось меня провести за долгое время. Может, ты о том, что он убежал из
деревни? Порой бегство  -  самый  храбрый  поступок,  на  который  может
отважиться человек. Знавал я как-то одного солдата.  Пил  он  как  рыба,
блудлив был как кот и лез в  драку  со  всем,  что  ходит,  ползает  или
плавает. Но потом он уверовал и сделался священником Истока. Как-то  раз
он шел по улице в Дренане, и  человек,  которого  он  когда-то  побил  в
кулачном бою, подошел к нему, ударил прямо в лицо и сбил с  ног.  Я  был
при этом. Священник вскочил на ноги - и остановился. Ему очень  хотелось
подраться - все в нем стремилось к этому. Но он вспомнил, кто он  такой,
и сдержался. В его душе царило такое смятение, что он залился слезами. И
пошел прочь. Вот оно  где  мужество,  парень".  "Не  вижу  тут  никакого
мужества", - сказал Друсс. "Те, кто видел это, были того же  мнения.  Но
ты, надеюсь, с годами поймешь: глупость остается глупостью,  сколько  бы
народу в нее ни верило".
   ...Друсс вернулся к настоящему. Он не знал,  почему  ему  вспомнилась
эта встреча, но воспоминание оставило в нем горький, печальный осадок.

Глава 2

   В горах разразилась гроза.  Пещера  сотрясалась  от  раскатов  грома,
дождь загнал Друсса обратно в убежище. Копья молний озаряли все  вокруг,
меняя природу ночи. Мирный лес, где росли сосны и  вязы,  превратился  в
пристанище нечисти,  уютные  домики  в  долине  казались  надгробиями  в
преддверии ада.
   Буйный ветер шатал деревья, и стадо оленей неслось по лесу, шарахаясь
от ударов молнии. Одно дерево  точно  взорвалось  изнутри,  расколовшись
надвое.  Пламя  охватило  расщепленный  ствол,  но  тут  же  угасло  под
проливным дождем.
   Дулина подползла к Друссу и прижалась к нему.  Шов  у  него  на  боку
натянулся, но он не отстранился и обнял девочку за плечи.
   - Это только гроза, малютка, она не причинит нам вреда.
   Девочка молчала, и он посадил ее на колени, прижав к себе.  Она  была
горячая, будто в жару.
   Друсс заново ощутил свою потерю. Где-то теперь Ровена  в  эту  темную
бурную ночь? Бушует ли гроза там, где спит она, или все спокойно? Горюет
ли она о Друссе, или он превратился для нее в  смутное  воспоминание  из
прошлой жизни?
   Девочка уснула, уткнувшись головой в сгиб его руки.
   Держа ее крепко, но бережно, Друсс отнес ее к огню, уложил на  одеяло
и сунул в костер остаток дров. Старый лудилыцик проснулся и сказал:
   - Ты добрый человек.
   - Как твоя нога?
   - Болит, но не беда - заживет. А ты что-то грустен, друг мой.
   - Такие уж грустные теперь времена.
   - Я слышал, как ты говорил со своим другом.  Жаль,  что  ты,  помогая
нам, лишился возможности помочь другим. Хотя я ничего менять бы не стал.
- Старик улыбнулся.
   - Я тоже, - усмехнулся Друсс.
   - Я Рувак-Лудилыцик. - Старик протянул костлявую руку. Друсс пожал ее
и сел рядом.
   - Откуда ты?
   - Родом-то? Из Матапеша, далеко на восток от Наашана и  к  северу  от
Опаловых Джунглей. Но я из тех, кому охота  повидать  новые  горы.  Люди
думают, что все горы одинаковы, - ан нет. Одни  зеленые  и  плодородные,
другие увенчаны снегами  и  льдом.  Одни  остры,  как  мечи,  другие  от
старости округлились и сжились с вечностью. Я люблю горы.
   - Что случилось с твоими детьми?
   - С детьми? Откуда у меня дети? Я и женат-то никогда не был.
   - Разве Дулина - не твоя внучка?
   - Нет. Я подобрал ее около Реши. Ее бросили, и она умирала с  голоду.
Хорошая девчонка, я ее очень люблю. Мне вовек не расплатиться с тобой за
ее спасение.
   - Не надо мне никакой платы.
   - Это ты брось, дружище, - погрозил  пальцем  старик.  -  Ты  подарил
жизнь и ей, и  мне.  Я  не  люблю  гроз,  но  на  эту  гляжу  с  великим
удовольствием. Не приди ты в эту лощину, мне бы конец,  а  Дулину  тоже,
вероятно, убили бы, надругавшись сначала  над  ней.  Как  прекрасна  эта
гроза. Никто еще не делал  мне  таких  подарков.  -  Старик  говорил  со
слезами на глазах, но  Друсс  вместо  приятного  чувства  испытал  стыд.
Настоящий герой, по его мнению, пришел бы на помощь этим  несчастным  из
сострадания и ради торжества справедливости - Друсс же знал,  что  помог
им не поэтому.
   Совсем не поэтому. Дело-то он совершил доброе, а вот причина... Друсс
потрепал старика по плечу и вернулся к устью пещеры.  Гроза  уходила  на
восток, и дождь утихал. На душе у Друсса было тоскливо. Он жалел, что  с
ним нет Зибена. Поэт, как ни бесил порой Друсса, обладал даром поднимать
ему настроение.
   Но Зибен отказался сопровождать его, предпочтя удовольствия городской
жизни утомительному путешествию через горы в  Решу.  Впрочем,  трудности
пути были только предлогом.
   "Давай заключим договор, старый конь, - сказал Зибен в тот  последний
день. - Избавься от топора, и я переменю решение. Зарой его, брось его в
море - мне все равно, куда ты его денешь". - "Неужели ты веришь  во  всю
эту чушь?" - "Друсс, я видел это своими глазами. Он погубит  тебя  -  во
всяком случае, того человека, которого я знаю".
   Теперь у Друсса ни топора, ни  друга,  ни  Ровены.  Друсс  не  привык
отчаиваться, но сейчас чувствовал себя потерянным. Что пользы ему от его
хваленой силы?
   Занялся рассвет, мокрая от дождя земля  заблестела.  Дулина  вышла  к
Друссу и сказала весело:
   - Я видела чудный сон. Приехал рыцарь на белом коне  и  взял  меня  с
собой на седло. Потом снял свой золотой шлем и сказал: "Я твой отец".  И
увез меня в свой замок.  Мне  никогда  еще  не  снилось  такое.  Как  ты
думаешь, сон сбудется?
   Друсс не ответил ей. Он смотрел на вооруженных  людей,  идущих  через
лес к пещере.
   Мир сделался совсем маленьким - не  осталось  ничего,  кроме  боли  и
тьмы. Лежа в темнице  без  окон,  Друсс  слышал  возню  невидимых  крыс,
шмыгавших по его телу. Свет появлялся здесь  лишь  в  конце  дня,  когда
тюремщик проходил по коридору и тоненький луч его фонаря проникал сквозь
решетку в двери. Только в  эти  мгновения  Друсс  мог  видеть,  что  его
окружало: потолок в четырех футах над полом, каморку,  не  больше  шести
квадратных футов. Со стен капала вода, было холодно.
   Друсс согнал крысу с ноги, и боль накатила на него с новой силой.  Он
с трудом мог двигать шеей, правое плечо опухло и было горячим на  ощупь.
Он не знал, целы ли у него кости, и его бил озноб.
   Сколько же дней он тут? Он насчитал шестьдесят три, но потом  сбился.
Пусть будет семьдесят, решил он, и начал счет снова, но в голове у  него
мутилось. Иногда  ему  мерещились  родные  горы,  голубое  небо,  свежий
северный ветер, холодящий лоб. Иногда он  пытался  вспомнить  что-то  из
прошлого.
   "Я сломлю тебя, и ты сам  будешь  молить  о  смерти",  -  сказал  ему
Кайивак в тот день, когда Друсса  приволокли  в  замок.  "Не  дождешься,
урод".
   Кайивак жестоко избил его тогда, молотя  кулаками  по  лицу  и  телу.
Друсс со связанными руками и тугой петлей на шее мог только терпеть.
   Первые две недели его держали в более  просторном  помещении.  Стоило
ему уснуть, как его начинали избивать  дубинками.  Одного  мучителя  ему
удалось схватить за горло и треснуть головой о стену. Но  ему  перестали
давать еду и питье, сила его истощилась, и он лишь сворачивался в  комок
под ударами.
   Потом его бросили в эту  нору,  и  он  с  ужасом  смотрел,  как  вход
закупоривают каменной глыбой. Каждые два дня тюремщик просовывал  сквозь
узкую решетку кусок черствого хлеба и чашку с водой. Дважды Друсс  ловил
крыс и съедал их сырыми, раня губы их острыми косточками.
   Теперь он жил ради тех мгновений света, когда тюремщик поднимался  во
внешний мир.
   - Других мы тоже поймали, - сказал как-то раз тюремщик, когда  принес
хлеб. Но Друсс ему не поверил. Кайивак непременно велел бы выволочь  его
отсюда, чтобы убить пленников у него на глазах.
   Варсава просунул девочку в трещину в своде пещеры, а Друсс помог  ему
втащить туда Равака. Друсс собирался последовать за ними, но  враги  уже
ворвались в пещеру - и он бросился им навстречу...
   Их было слишком много, в конце концов они повалили его дубинками. Его
принялись молотить кулаками и сапогами - очнулся он с веревкой на шее  и
связанными руками. Когда его тащили за лошадью, он то и  дело  падал,  и
веревка впивалась в шею.
   Варсава описал Кайивака как чудовище, и это  было  как  нельзя  более
верно. Вожак, семи футов ростом, имел невероятно широкие плечи, а ручищи
были толщиной с ляжку обыкновенного человека. Глаза были  темные,  почти
черные, и на правой стороне головы не росли  волосы  -  белую  кожу  там
покрывали рубцы, которые могли остаться  только  после  сильного  ожога.
Глаза горели безумным  огнем,  к  трону  с  высокой  спинкой  слева  был
прислонен топор...
   Снага!
   Друсс, стараясь не думать об этом, потянулся.  Суставы  хрустели,  от
холода дрожь пробира