арень,   да   медленно
соображает. А уж Ясуа... - Мушран поднял глаза к потолку. -  Убивать  он
горазд, но мозги у него помещаются...
   - Ну, довольно, - беззлобно оборвал его Горбен. - Если бы мои офицеры
знали, как ты о них отзываешься, они подкараулили бы тебя в  переулке  и
отколотили до смерти. А о Бодасене что скажешь?
   - Он среди них лучший, но этим, если  по  правде,  не  так  уж  много
сказано.
   Горбен не имел возможности ответить - бритва спустилась к его горлу и
начала медленное восхождение вдоль челюсти к углу рта.
   - Ну вот! - гордо объявил Мушран. - Теперь ты по крайней  мере  похож
на императора.
   Горбен подошел к окну. Шла четвертая за день атака. Он знал, что  она
будет отбита, но видел  при  этом,  как  подтягивают  к  стене  огромные
осадные башни для завтрашнего дня. Он представлял себе, как сотни воинов
устанавливают их на место, как падают на стену массивные боевые мостки и
наашаниты с громким кличем несутся по ним. Наашаниты? Как бы не  так,  с
горьким смехом сказал он себе. Две трети "вражеских" солдат - вентрийцы,
люди Шабага, одного из сатрапов-изменников. Стыдно сказать  -  вентрийцы
убивают вентрийцев, и ради чего? Сколько можно Шабагу  еще  богатеть?  В
скольких дворцах  можно  жить  одновременно?  Отец  Горбена  был  слабый
человек и плохо разбирался в людях, но при  всем  при  том  заботился  о
своем  народе.  В  каждом  городе  имелся  университет,  построенный  за
казенный счет. Были училища, где способнейшие школяры обучались медицине
под опекой лучших вентрийских травознатцев. Были школы, больницы и  сеть
дорог, не имеющая себе равных на континенте. Но  величайшим  достижением
покойного монарха были конные гонцы,  способные  доставить  послание  из
одного конца империи в другой менее чем за дюжину недель. Если  одну  из
сатрапий постигало стихийное бедствие - чума, голод или потоп, -  помощь
прибывала почти незамедлительно.
   Теперь  города  империи  захвачены  либо  осаждены,  число   погибших
достигло устрашающей величины, университеты закрыты, и война  уничтожает
все, чего добился отец.  Горбен,  великим  усилием  подавив  гнев,  стал
размышлять о задачах, стоящих перед ним в Капалисе.
   Завтра  настанет  решающий  день  осады.  Если   защитники   выстоят,
противник падет духом. Если же нет... "Тогда нам крышка",  -  с  угрюмой
улыбкой подумал Горбен. Шабаг протащит  его  в  цепях  перед  наашанским
императором.
   - Никогда не поддавайся отчаянию, - сказал Мушран. - Пользы это  тебе
не принесет.
   - Ты читаешь мысли получше всякого провидца.
   - Не мысли, а лица. Сделай другую мину, и я впущу Бодасена.
   - Когда он прибыл?
   - Час назад. Я велел ему подождать  -  тебе  надо  было  побриться  и
отдохнуть.
   - В прошлой жизни ты, вероятно, был примерной матерью.
   Мушран засмеялся, вышел и вернулся вместе с Бодасеном.
   - Генерал Бодасен,  государь  мой  император,  -  с  низким  поклоном
доложил он. Потом удалился, пятясь задом, и закрыл за собой дверь.
   - Не знаю, как вы его терпите, государь! - воскликнул Бодасен. -  Его
наглости нет предела.
   - Вы хотели меня видеть, генерал? Бодасен вытянулся в струнку.
   - Да, мой повелитель. Ночью ко мне приходил Друсс - у него есть  план
относительно осадных башен.
   - Говори.
   Бодасен откашлялся.
   - Он хочет атаковать их.
   Император заметил стыдливый румянец на щеках своего генерала.
   - Атаковать?
   -  Да,  государь.  Нынче  вечером,  под  покровом  тьмы.  Напасть  на
вражеский стан и поджечь башни.
   - По-твоему, это осуществимо?
   - Нет, государь, хотя... кто знает. Я видел, как этот  человек  напал
на пиратскую трирему и вынудил пятьдесят  корсаров  сложить  оружие.  Не
знаю, удастся ли ему на сей раз, но...
   - Договаривай.
   - Выбора нет. Этих башен у них тридцать, государь. Они возьмут стену,
и мы не сможем их удержать. Горбен присел на кушетку.
   - Как он намерен поджечь их? Не думает ли он, что враг будет стоять и
смотреть, как он это делает? Башни очень высоки и построены из  мореного
дерева. Они сгорят, только если пламя будет полыхать до небес.
   - Я понимаю, государь, но Друсс говорит, что наашаниты будут  слишком
заняты, чтобы  думать  о  башнях.  -  Бодасен  снова  откашлялся.  -  Он
собирается  ударить  в  середину   лагеря,   убить   Шабага   и   прочих
военачальников и  вообще  устроить  большую  суматоху,  чтобы  наши  тем
временем могли подкрасться к башням и поджечь их.
   - Сколько человек ему нужно?
   - Двести. Он сказал, что уже отобрал их.
   - Отобрал? Самолично? Бодасен потупился.
   - Он очень... любим солдатами, государь. Он сражается на стене каждый
день и хорошо их знает. Они уважают его.
   - Офицеров он тоже отобрал?
   - Только одного, государь.
   - Позволь мне догадаться. Тебя?
   - Да, государь.
   - И ты согласен возглавить эту... безумную вылазку?
   - Согласен, государь.
   - Я тебе запрещаю. Можешь сказать Друссу, что я согласен, но  офицера
ему я выберу сам.
   Бодасен хотел было возразить, но придержал язык и попятился к двери.
   - Генерал! - окликнул Горбен.
   - Да, государь?
   - Я доволен тобой. - Горбен, не глядя на Бодасена, вышел на балкон  и
вдохнул свежий вечерний воздух, пахнущий морем.
   Шабаг смотрел,  как  закат  воспламеняет  горы.  Небо  пылало,  точно
чертоги Гадеса, яркой  рыжиной  и  глубоким  пурпуром.  Шабага  пробрала
дрожь. Он никогда не любил закатов. Они говорят  о  конце,  о  том,  что
ничто не вечно, - о смерти еще одного дня.
   Осадные  башни  выстроились  угрюмой  шеренгой  лицом  к  Капалису  -
устрашающие великаны, сулящие победу.  Шабаг  задрал  голову,  глядя  на
первую  в  ряду.  Завтра  их  подтянут  к  стене,  затем  рты  великанов
разверзнутся  и  мостки  упрутся  в  стену,  как  твердые  языки.  Ну  а
дальнейшее с чем сравнить? Солдаты поднимутся из чрева чудовищ и  хлынут
на врага - как что? Как дыхание смерти, как пламя, извергаемое драконом?
Шабаг ухмыльнулся. Нет, скорее уж как кислота из глотки демона. Да,  так
будет вернее.
   Башни  собирались  из  отдельных  частей,  доставленных  в  громадных
повозках из Реши на севере. Они стоили двадцать тысяч золотом,  и  Шабаг
до сих пор был сердит на то, что  оплачивать  их  пришлось  ему  одному.
Наашанский император очень уж прижимист.
   - Завтра мы возьмем его, господин мой, ведь верно? - сказал  один  из
его адъютантов.
   Шабаг, вернувшись к действительности, обернулся к своим офицерам. Под
"ним" подразумевался Горбен. Шабаг облизнул свои тонкие губы.
   - Он нужен нам живым, - сказал он, стараясь  не  выказать  ненависти,
которую питал к Горбену. Напыщенный, самоуверенный юнец! Прихоть  судьбы
подарила ему трон, по праву принадлежащий Шабагу.  У  них  одни  предки,
одни славные короли, создавшие империю,  что  не  имеет  себе  равных  в
истории. Дед Шабага царствовал - но он пал в  бою,  оставив  после  себя
только дочерей, и тогда  отец  Горбена  взошел  по  золотым  ступеням  и
возложил на себя рубиновую корону.
   При нем империя впала в застой. Вместо славных походов и завоеваний -
постройка дорог, школ  и  больниц.  А  к  чему  все  это  ведет?  Слабым
продлевают жизнь, чтобы они плодили новых  заморышей,  крестьяне  учатся
грамоте и начинают носиться с мыслями о лучшей жизни.  Вопросы,  которые
вовсе не подобает  задавать  вслух,  открыто  обсуждаются  на  городских
площадях: по какому, мол, праву благородное сословие распоряжается нашей
жизнью? Разве мы, дескать, не вольные люди? По какому праву? Шабаг нашел
бы, что им ответить. По праву крови! По праву стали и огня!
   Он с наслаждением вспоминал, как  окружил  университет  в  Реше.  Эти
студенты громко высказывались против войны. Шабаг вызвал  их  вожака,  и
тот вышел со свитком в руке вместо меча. Свиток представлял  собой  труд
Паштара Сена, и юноша прочел его вслух красивым, звучным голосом.  Спору
нет, все эти слова о чести, любви к  родине  и  братстве  прекрасны,  но
когда Паштар Сен писал это, смерды знали свое место, и крестьяне  питали
почтение к тем, кто выше них. Теперь это все устарело.
   Шабаг позволил мальчишке дочитать до конца - аристократу не  подобает
проявлять неучтивость. А после выпотрошил его, как рыбу. Ох и  бросились
тогда храбрые школяры наутек! Только бежать им было некуда, и они  гибли
сотнями, точно черви, кишащие в гнойной ране.  Вентрийская  империя  при
старом императоре разлагалась заживо, и единственное средство вернуть ей
былое величие - это война. Наашаниты, конечно,  возомнят,  что  победили
они, и Шабаг станет вассальным королем. Но ненадолго.
   Ненадолго...
   - Прошу прощения, мой господин, - сказал офицер. -  Из  гавани  вышел
корабль. Он идет на север вдоль побережья, и  на  борту  довольно  много
народу.
   Шабаг выругался.
   - Горбен бежал, - объявил он. - Он увидел наших красоток и понял, что
победа за нами. - Шабага снедала досада: он с таким предвкушением ожидал
завтрашнего дня. Он обратил взгляд к далеким стенам, не покажется ли там
герольд, возвещающий о сдаче города? - Я буду у себя в шатре.  Когда  от
них прибудет гонец, разбудите меня.
   - Будет исполнено.
   С растущим гневом он зашагал через лагерь. Теперь Горбена  возьмет  в
плен какой-нибудь вонючий пират, а чего доброго и убьет. Шабаг  взглянул
в темнеющее небо.
   - Душу бы отдал за то, чтобы увидеть перед собой  Горбена!  -  сказал
он.
   Шабагу не спалось, и он сожалел о том,  что  не  взял  с  собой  свою
рабыню Датиан. Юная, невинная и восхитительно покорная, она  усыпила  бы
его и навеяла ему сладкие сны.
   Он встал и зажег две лампы. Из-за бегства Горбена - если ему  удастся
уйти от корсаров - война затянется, но ненадолго, разве что на несколько
месяцев. Капалис завтра будет в руках Шабага, а вслед за Капалисом падет
Эктанис. Горбену придется уйти в горы, отдавшись  на  милость  обитающих
там диких племен. На то, чтобы его затравить, понадобится время,  но  не
такое уж долгое. Эта охота развлечет их в скучные зимние месяцы.
   После падения  Капалиса  Шабаг  вернется  в  свой  дворец  в  Реше  и
отдохнет. Он рисовал себе прелести Реши - ее театры, арены, сады. Теперь
у озера, должно быть, цветут вишни, роняя лепестки в  кристально  чистую
воду, и воздух наполнен сладким ароматом.
   Неужто всего лишь месяц прошел с тех пор, как  он  сидел  у  озера  с
Даришаном, чьи  серебристые,  заплетенные  в  косы  волосы  блестели  на
солнце?
   - Зачем ты носишь эти перчатки,  кузен?  -  спросил  Даришан,  бросив
камушек в воду. Большая золотистая рыба, потревоженная броском, плеснула
хвостом и ушла в глубину.
   - Так мне нравится, - раздраженно ответил Шабаг. - И я здесь  не  для
того, чтобы обсуждать мой туалет.
   - Чего ты злишься? - хмыкнул Даришан. - Мы вот-вот одержим победу.
   - Полгода назад ты говорил то же самое.
   - И был прав. Это  как  охота  на  льва,  кузен.  Пока  он  в  густых
зарослях, преимущество за ним, но когда его выгонишь на открытое  место,
он рано или поздно теряет силы. Вот и Горбен так - и силы,  и  золото  у
него на исходе.
   - Но у него остаются три армии.
   - В начале войны их было семь. Двумя из них теперь командую я,  одной
ты, а еще одна разбита наголову. К чему такое уныние, кузен?
   - Не могу дождаться конца войны.  Тогда  я  начну  перестраивать  все
заново.
   - Ты? Верно, ты хотел сказать "мы"?
   - Разумеется, кузен,  я  просто  обмолвился,  -  поспешно  проговорил
Шабаг.
   Даришан, развалившись на мраморной скамье, поигрывал одной  из  своих
кос. Ему еще нет сорока, а волосы совсем седые,  и  он  вплетает  в  них
золотые и медные нити.
   - Не вздумай предать меня, Шабаг, - предостерег Даришан. - Один ты  с
наашанитами не сладишь.
   - Что за нелепая мысль, Даришан. Мы с тобой одной крови и друзья  при
этом.
   Даришан холодно выдержал взгляд Шабага и улыбнулся.
   - Да, мы друзья и кузены, - прошептал он. - Хотел  бы  я  знать,  где
прячется теперь наш кузен и бывший друг Горбен.
   - Он мне другом никогда не был, - покраснел  Шабаг.  -  Друзей  я  не
предаю. Такие мысли недостойны тебя, Даришан.
   - Ты прав, - сказал Даришан и встал. - Итак, я отбываю в Эктанис.  Не
побиться ли нам об заклад, кто из нас первый одержит победу?
   - Почему бы и нет? Ставлю тысячу золотых, что  Капалис  падет  раньше
Эктаниса.
   - Тысячу и рабыню Датиан в придачу?
   - Идет, - скрывая раздражение, сказал Шабаг. - Береги себя, кузен.
   Они обменялись рукопожатием.
   - Поберегу. Кстати, видел ты ту селянку?
   - Видел, но ничего путного от нее не услышал.  Кабучек  приврал,  как
видно.
   - Может, и так, но она спасла его от акул и предсказала, что скоро их
подберет корабль. А мне она помогла найти опаловую брошь, потерянную три
года назад. Что она сказала тебе?
   - Говорила любопытные вещи о моем прошлом, - пожал плечами  Шабаг,  -
но этому ее мог научить  Кабучек.  Когда  я  спросил  ее  о  предстоящей
кампании, она закрыла глаза, взяла меня за руку и подержала ее несколько
мгновений, а потом отпустила и заявила, что ничего сказать не может.
   - Совсем ничего?
   - Сказала только "Он идет!" с восторгом и с  ужасом.  И  посоветовала
мне не ездить в Капалис - только и всего.
   Видно было, что  Даришан  хочет  что-то  сказать,  но  он  передумал,
улыбнулся и зашагал прочь.
   Выбросив мысли о Даришане из головы, Шабаг подошел к выходу из шатра.
В лагере было тихо. Он медленно стянул перчатку с  левой  руки.  Красные
незаживающие язвы покрывали кожу - как всегда, с самого отрочества. Мази
и травяные отвары облегчали зуд, но полностью эти язвы исцелить  не  мог
никто, как и другие, покрывающие спину, грудь и ноги.
   Шабаг  снял  правую  перчатку.  Кожа  на  руке,   которой   коснулась
пророчица, была здоровой и гладкой.
   Он предлагал Кабучеку за женщину шестьдесят тысяч золотом,  но  купец
вежливо отказал. "Когда осада кончится, я отберу ее у него",  -  подумал
Шабаг.
   Собравшись уже вернуться в шатер, он увидел колонну солдат,  медленно
движущуюся к лагерю. Их доспехи поблескивали при луне. Они шли по двое в
ряд, с офицером во главе.  Шабагу  он  показался  знакомым,  но  шлем  с
плюмажем и широким щитком, прикрывающим нос,  мешал  его  узнать.  Шабаг
потер  усталые  глаза,  чтобы  разглядеть  офицера  получше.  Да,  очень
знакомая походка. Кто же это - один из людей  Даришана?  Где  Шабаг  мог
видеть его?
   Да какая разница, внезапно подумал Шабаг, опустив входное  полотнище.
Он уже задул одну лампу, как вдруг снаружи раздался крик - сначала один,
потом другой. Шабаг, метнувшись к порогу, рванул полотнище в сторону.
   Пришельцы свирепствовали в лагере, убивая направо  и  налево.  Кто-то
подобрал горящую головню и поджег ею ряд палаток. Пламя  охватило  сухой
холст мгновенно, ветер перенес огонь на другие палатки.
   В самой гуще боя Шабаг увидел огромного воина  в  черном,  с  двойным
топором в руках. Трое солдат наскочили на него, и он убил их в мгновение
ока. Шабаг отыскал взглядом офицера -  и  узнавание  поразило  его,  как
молния.
   Шатер Шабага стоял в середине лагеря. Вокруг оставили тридцать  шагов
пустого пространства,  чтобы  обеспечить  сатрапу  некоторое  уединение.
Теперь шатер окружили люди Горбена.
   В первый миг Шабага ошеломила быстрота, с которой враг нанес удар, но
потом он рассудил, что Горбен ничего этим  не  добьется.  Вокруг  города
стоят двадцать пять тысяч человек. А сколько во  вражеском  отряде?  Две
сотни? Что они надеялись осуществить, кроме разве  что  убийства  самого
Шабага? И на что им его смерть, если они сами не уйдут отсюда живыми?
   Он бесстрастно наблюдал, как бушует битва и ширится пожар, не в силах
оторвать глаз от воина с топором, бившего наповал  без  видимых  усилий.
Потом прозвучал рог, перекрыв шум сражения, и Шабаг опешил.  Рог  трубил
отбой, и солдаты в растерянности остановились. Шабаг хотел крикнуть  им:
"Продолжайте бой!" - но его сковал страх. Молчаливые воины вокруг  шатра
стояли наготове, их клинки блестели при луне. Шабаг понимал,  что  стоит
ему шевельнуться - и они бросятся на него, как гончие на оленя. Во рту у
него пересохло, руки тряслись.
   Двое вражеских солдат прикатили бочку и  поставили  ее  кверху  дном.
Неприятельский офицер влез на бочку, обратившись лицом к людям Шабага. У
сатрапа желчь подступила к горлу.
   Офицер откинул плащ и снял  шлем.  На  груди  его  сверкнули  золотые
доспехи.
   - Вы знаете, кто я, - властным, звучным голосом провозгласил он. -  Я
Горбен, сын Божественного Короля и его наследник.  В  моих  жилах  течет
кровь Паштара Сена, и Сириоса-Воителя, и Мешана Сена,  перешедшего  Мост
Смерти. Я Горбен! - Солдаты стояли как зачарованные, и даже у Шабага  по
больной коже побежали мурашки.
   Друсс смотрел на вражеские ряды. Было во всем этом некое божественное
безумие, доставлявшее ему  несказанную  радость.  Он  рассердился  было,
когда император явился, чтобы  лично  возглавить  отряд,  и  еще  больше
озлился, когда Горбен заявил, что намерен внести изменения в его план.
   "А старый чем плох?" - осведомился Друсс. Горбен с усмешкой отвел его
в сторону: "В нем все хорошо,  воин,  кроме  конечной  цели.  Ты  хочешь
уничтожить башни - превосходно. Но не башни решают исход осады, а  люди.
Нынче ночью мы попытаемся не просто нанести урон врагу, но одержать  над
ним победу". "Двести человек против двадцати пяти тысяч?"  -  усмехнулся
Друсс. "Нет. Один на один". Император  изложил  свой  замысел,  и  Друсс
почтительно умолк. План, дерзкий и сопряженный  с  опасностью,  пришелся
ему очень по душе.
   Первая фаза завершена.  Шабаг  окружен,  и  его  солдаты  внимательно
слушают Горбена. Теперь настала решающая минута. Успех  и  слава  -  или
провал и смерть? Друсс чувствовал, что все балансирует на лезвии бритвы.
Одно неверное слово Горбена - и вся орда набросится на них.
   - Я Горбен! - снова взревел император. - Вы не сами вступили на  путь
предательства - вас увлек туда подлый  негодяй.  -  Горбен  презрительно
махнул рукой на Шабага.  -  Взгляните  на  него!  Вот  он  стоит,  точно
испуганный заяц. Этого ли  человека  хотите  вы  видеть  на  троне?  Ему
нелегко будет туда взобраться. Придется взойти по золотым ступеням  -  а
как он сделает это, коли язык его прилип к наашанской заднице? - В рядах
послышались смешки. - Да, это было бы забавно, -  согласился  Горбен,  -
когда бы не было столь печально. Взгляните  на  него!  Как  могут  воины
подчиняться подобной мрази? Мой отец возвысил его, доверился ему - он же
предал человека, который помог ему и любил его как  сына.  Но  ему  мало
было гибели моего отца - он сделал все, чтобы ввергнуть Вентрию в  хаос.
Наши города в огне, наших людей уводят в рабство - и  ради  чего?  Чтобы
эта жалкая крыса могла прикинуться королем, лежа в ногах  у  наашанского
козопаса. - Горбен оглядел ряды. - Где тут наашаниты? -  Ему  отозвались
сзади. - Ага, позади, как всегда! - Наашаниты подняли  крик,  но  их  не
было слышно за смехом вентрийцев Шабага. Горбен поднял руки, призывая  к
молчанию. - Нет уж, пусть выскажутся. Нехорошо смеяться над  другими  за
то, что они не обладают вашим мастерством, вашим чувством  чести,  вашим
историческим чутьем. У меня был как-то раб-наашанит - он сбежал с  одной
из коз моего отца. Надо, правда, отдать ему должное - красивую выбрал! -
Залп хохота заглушил его слова, и Горбен выждал, пока утихнет веселье. -
Эх, ребята. Что ж мы такое творим с  этой  землей,  которую  любим?  Как
позволяем наашанитам насиловать наших сестер  и  дочерей?  -  На  лагерь
опустилась зловещая тишина. - Я скажу вам, как это вышло.  Шабаг  и  ему
подобные открыли двери врагу. "Идите сюда, - говорили они, - и  делайте,
что пожелаете. Я буду  служить  вам,  как  пес,  только  не  откажите  в
объедках с вашего стола. Позвольте мне вылизать ваши тарелки!" -  Горбен
высоко вскинул меч и вскричал громовым голосом:
   - Так вот, я этого не потерплю! Я император, помазанник богов, и буду
сражаться за свой народ до смерт