ла все тело.  Не  надо,  сказал  он  себе.  Думай  о
другом. Он попытался представить себе  Ровену,  но  вместо  этого  вдруг
вспомнил день, когда жрец Паштара Сена нашел его в деревушке, стоявшей в
четырех днях пути к востоку от Лании. Друсс сидел в  гостиничном  садике
за трапезой из жареного мяса с луком  и  кувшином  пива.  Жрец  подошел,
поклонился и сел напротив. Его лысина порозовела и облупилась от солнца.
   "Рад видеть тебя  в  добром  здравии,  Друсс.  Я  ищу  тебя  вот  уже
полгода". - "Ну, вот ты меня и нашел". -  "Я  хочу  поговорить  о  твоем
топоре". - "Будь спокоен, отец. У меня его больше нет. Ты был прав - это
злое оружие. Я рад, что избавился от него". - "Он  вернулся,  -  покачал
головой жрец. - Теперь им владеет разбойник по имени Кайивак. Он  убийца
по природе и поддался злу куда быстрее, чем ты. Теперь  он  свирепствует
вокруг Лании, убивая, мучая и увеча. Солдаты заняты войной, и управы  на
него нет". - "А я тут при чем?"
   Жрец помолчал, избегая прямого взгляда Друсса.
   "Я наблюдал за тобой, - сказал он наконец. - Не только в настоящем  -
я проследил твою жизнь от рождения до того, как ты женился на  Ровене  и
отправился ее искать. Ты редкий человек, Друсс. Ты  держишь  в  железной
узде те области твоей души, где таится зло. Ты боишься стать таким,  как
Бардан. Так вот, Кайивак - новое воплощение Бардана. Кто остановит  его,
как не ты?" - "У меня нет на это времени, Жрец. Моя жена где-то  в  этих
краях". Жрец, словно стыдясь чего-то, понурил голову  и  прошептал  чуть
слышно: "Верни топор, и я скажу тебе, где она".
   Друсс смерил его долгим, тяжелым взглядом.
   "Это недостойно тебя".
   "Я  знаю,  -  развел  руками  жрец,  -  но  мне  больше  нечего  тебе
предложить". - "Взять бы тебя за твою хилую  шею  да  вытрясти  из  тебя
правду". - "Нет, Друсс, ты не сделаешь этого. Я тебя знаю". Друсс встал.
"Я найду топор, - пообещал он. - Где мы встретимся?" - "Ты найди  топор,
а я найду тебя".
   ...Друсс в темноте вспоминал с горечью, какую  уверенность  испытывал
тогда. Найти Кайивака, отнять у него топор и отыскать Ровену - что может
быть проще!
   Дурак ты, дурак, подумал  Друсс.  Он  почесал  зудящую  щеку,  содрав
свежий струп. Крыса  пробежала  по  ноге  -  он  хотел  поймать  ее,  но
промахнулся. Привстав на колени, он уперся головой в холодный потолок.
   Показался свет - тюремщик шел по коридору. Друсс подполз к решетке, и
свет ослепил его. Тюремщик, лица которого Друсс не мог разглядеть, сунул
в отверстие глиняную чашку. Хлеба не было.  Друсс  взял  чашку  и  выпил
воду.
   - Жив еще, стало быть, - процедил  тюремщик.  -  Кайивак  небось  уже
забыл о тебе. Счастье твое - можешь жить теперь тут  вместе  с  крысами,
покуда не сдохнешь. Последний узник протянул  тут  пять  лет.  Когда  мы
вытащили его, волосы у него побелели, а зубы все сгнили, он ослеп и  был
скрючен, как старик. С тобой будет то же самое.
   Друсс глядел на свет, следя за тенями на  стене.  Тюремщик  встал,  и
свет стал слабее. Друсс отодвинулся.
   Ему не дали хлеба...
   "Можешь жить тут с крысами, покуда не сдохнешь".
   Отчаяние ударило его словно молотом.
   Патаи взлетела над своим изглоданным чумой телом, и боль  утихла.  "Я
умираю", - подумала она, но не испытала ни страха, ни паники - внизу все
казалось таким мирным.
   Была ночь, и горели лампы.  Паря  под  потолком,  Патаи  смотрела  на
Мишанека - он сидел рядом с исхудалой  женщиной  на  кровати,  держа  ее
высохшую от жара руку и шепча слова любви. "Это я там лежу", -  подумала
Патаи.
   - Я люблю тебя, люблю, - шептал Мишанек. - Пожалуйста, не умирай!
   Вид у него был усталый, и Патаи захотелось утешить его. Он окружал ее
заботой и любовью с того первого утра, как она очнулась в  его  доме,  в
Реше. Ей вспомнился яркий солнечный свет и запах жасмина  из  сада.  Она
знала, что бородатый мужчина, сидящий рядом,  ей  знаком,  но  никак  не
могла вспомнить, кто он. Это ее смущало. "Как  ты  себя  чувствуешь?"  -
спросил он. Голос  тоже  был  знаком,  но  в  памяти  так  ничего  и  не
шевельнулось. "Где же я могла его видеть?"  -  подумала  она  и  тут  же
испытала второй удар, куда сильнее первого.
   У нее не было больше памяти! Ужас, должно быть, отразился на ее лице,
потому что мужчина нагнулся и взял ее за руку.
   "Не бойся, Патаи. Ты была очень больна, но теперь тебе лучше. Я знаю,
ты меня не помнишь, но со временем все наладится. - Он подозвал  другого
мужчину, маленького, хрупкого и  темнокожего.  -  Это  Пудри.  Он  очень
беспокоился за тебя".
   Сев в постели, она увидела слезы на  глазах  маленького  человечка  и
спросила: "Ты - мой отец?" - "Нет, Патаи, я слуга и твой друг". - "А вы,
сударь, не брат мне?" - спросила она Мишанека. Он  улыбнулся:  "Если  ты
так хочешь, я им стану. Но  нет,  я  не  брат  тебе.  И  не  хозяин.  Ты
свободная женщина, Патаи". Он  поцеловал  ее  в  ладонь,  и  его  борода
показалась ей мягкой, как мех. "Значит, вы  мой  муж?"  -  "Нет.  Просто
человек, который любит тебя.  Возьми  меня  за  руку  и  скажи,  что  ты
чувствуешь". Она повиновалась: "Хорошая рука сильная. И теплая".  -  "Ты
ничего не видишь? Тебе ничего... не является?"  -  "Нет.  А  должно?"  -
"Конечно, нет. Просто в жару ты бредила, вот я  и  спросил.  Видно,  что
теперь тебе гораздо лучше". И он снова поцеловал ей руку.
   Так  же,  как  теперь.  "Я  люблю  тебя",  -  подумала   она,   вдруг
опечалившись оттого, что должна умереть. Она  прошла  сквозь  потолок  и
поднялась вверх. Звезды, если смотреть на них глазами души, не мигают, а
тихо светятся, круглые, в огромной чаше ночи. А город кажется мирным,  и
даже вражеские костры вокруг украшают его, как мерцающее ожерелье.
   Она так и не раскрыла до конца тайну своего  прошлого.  Кажется,  она
была чем-то вроде пророчицы и принадлежала купцу Кабучеку, но  он  бежал
из города задолго до начала осады. Патаи помнила, как отправилась к  его
дому, надеясь оживить свою память. Там  она  увидела  могучего  воина  в
черном, вооруженного обоюдоострым топором. Он разговаривал со слугой.  У
Патаи неведомо отчего забилось сердце, и она укрылась в  переулке.  Воин
походил на Мишанека, но казался более суровым и опасным.  Она  не  могла
оторвать  от  него  глаз,  испытывая  очень  странные   чувства,   потом
повернулась и помчалась обратно домой.
   С тех пор она больше никогда не пыталась вспомнить прошлое.
   Но иногда, когда Мишанек предавался с ней любви,  особенно  если  это
происходило под цветущими деревьями сада, ей вспоминался воин с топором.
Тогда она снова испытывала  страх  и  чувствовала  себя  предательницей.
Мишанек так любит ее, а  она  в  такие  минуты  смеет  думать  о  другом
мужчине, которого даже не знает.
   Патаи взлетела еще  выше  и  понеслась  над  разоренной  землей,  над
разрушенными селами и призрачными покинутыми городами. Быть  может,  это
дорога в рай? Внизу  показались  горы,  среди  них  -  неказистая  серая
крепость. Патаи опять вспомнился человек с топором, и ее потянуло  туда.
В зале сидел человек громадного роста,  с  иссеченным  шрамами  лицом  и
злобными глазами. Рядом с ним лежал топор, принадлежавший прежде воину в
черном.
   Патаи опустилась  в  подземелье,  в  темную  сырую  темницу,  кишащую
крысами и вшами. Воин лежал там, покрытый язвами. Он  спал,  и  его  дух
вышел из тела. Патаи хотела коснуться его щеки, но  призрачная  рука  не
могла ничего. В этот миг она заметила мерцающий контур вокруг его  тела,
дотронулась до света и сразу нашла его.
   Он был одинок, и его снедало отчаяние. Она заговорила с ним, стараясь
придать ему сил, но он простер к ней руки,  и  его  слова  напугали  ее.
Потом он исчез - очевидно, проснулся.
   Патаи плыла по коридорам крепости. В пустой кухне  дремал  старик,  и
то, что ему снилось, привлекло ее внимание. Он провел  несколько  лет  в
той же темнице, что и пленный воин. Патаи вошла в его разум и заговорила
с его грезящим духом, а после  вернулась  в  ночное  небо.  "Нет,  я  не
умираю, - подумалось ей. - Я просто свободна".
   Миг спустя она вернулась в Решу и в свое тело. Боль захлестнула ее, и
плоть  сомкнулась  вокруг  духа,  как  тюрьма.  Она  почувствовала  руку
Мишанека, и все мысли о пленном воине рассеялись, как туман под солнцем.
Счастье вдруг охватило ее, несмотря на боль. Он был так добр к ней,  так
почему же...
   - Ты не спишь? - тихо спросил он, и она открыла глаза.
   - Нет. Я люблю тебя.
   - И я тебя - больше жизни.
   - Почему бы нам  тогда  не  пожениться?  -  внезапно  севшим  голосом
выговорила она.
   - Тебе бы хотелось этого?
   - Я была бы... счастлива.
   - Сейчас пошлю за священником.
   Она нашла его на голом склоне горы,  где  свистал  зимний  ветер.  Он
замерз и ослаб, его била дрожь, и в глазах мутилось.
   - Что ты здесь делаешь? - спросила она.
   - Жду смерти.
   - Так нельзя. Ты воин, а воин никогда не сдается.
   - У меня нет больше сил.
   Ровена села рядом и обняла его за  плечи  -  он  ощутил  ее  тепло  и
сладость ее дыхания.
   - Найди их, - сказала она. - Отчаяться - значит потерпеть поражение.
   - Я не могу преодолеть камень, не могу зажечь свет во тьме. Тело  мое
гниет, и зубы шатаются.
   - Есть у тебя что-нибудь, ради чего стоит жить?
   - Да, - ответил он и простер к ней руки. - Это ты! Так было всегда  -
но я не могу тебя найти.
   Он очнулся в зловонном мраке темницы и ощупью дополз до  решетки.  Из
коридора шел холодный воздух, и Друсс с жадностью вдохнул его.  Во  тьме
замигал факел, слепя глаза. Друсс зажмурился. Тюремщик  прошел  мимо,  и
снова стало темно. У  Друсса  свело  желудок  -  он  застонал,  к  горлу
подступила тошнота.
   Опять показался слабый свет, и Друсс, с трудом  привстав  на  колени,
приник лицом к отверстию. Старик с жидкой  белой  бородой  спустился  на
колени по ту сторону двери. Маленькая глиняная лампа  давала  мучительно
яркий свет, и Друссу резало глаза.
   - Ага, ты жив! Это хорошо, - прошептал старик. - Я  принес  тебе  эту
лампу и огниво. Пользуйся ими осторожно  -  это  поможет  тебе  приучить
глаза к свету. Еще я принес немного еды. - Старик просунул  в  отверстие
полотняный узелок. У  Друсса  так  пересохло  во  рту,  что  он  не  мог
говорить. - Вернусь, когда смогу, -  сказал  старик.  -  Помни:  зажигай
свет, только когда тюремщика нет рядом.
   Шаги  медленно  удалились  по  коридору,  и  Друссу  показалось,  что
хлопнула дверь, но он не был уверен. Дрожащей рукой он поставил лампу на
пол, забрал из ниши узелок и железную коробочку с огнивом.
   Со слезящимися от света глазами он развязал узелок  -  там  были  два
яблока, кусок сыра и  немного  вяленого  мяса.  Друсс  запустил  зубы  в
яблоко. Вкус показался ему восхитительным, сок обжег кровоточащие десны.
Глотать было больно, но прохладная мякоть смягчила  раздражение.  Друсса
чуть не вырвало, но он сдержался и медленно  доел  плод.  После  второго
яблока усохший желудок взбунтовался. Друсс перестал жевать и  сел  тихо,
прижимая к себе сыр и мясо, словно драгоценные сокровища.
   Ожидая, когда успокоится  желудок,  он  разглядывал  свое  обиталище,
впервые видя здешнюю грязь и пыль. Руки у него потрескались и  покрылись
болячками. Кожаный колет забрали, а шерстяная рубашка  кишела  вшами.  В
углу виднелась Дыра, через которую лазали крысы.
   Отчаяние сменилось гневом.
   Отвыкшие от света глаза  продолжали  слезиться.  Он  снял  рубашку  и
оглядел свое исхудавшее тело. Руки утратили свою  мощь  на  них  торчали
суставы. "А все-таки я жив, - сказал он себе, - и буду жить".
   Он съел сыр и половину мяса.  Ему  не  терпелось  поглотить  все  без
остатка, но он не знал, когда вернется старик, поэтому завернул  мясо  в
тряпицу и сунул за пояс.
   Зажигательная коробочка была старого образца - огонь добывался ударом
кремня о зубчатое колесико, а в углублении  помещался  порошковый  трут.
Уверившись, что сумеет пользоваться всем этим в темноте, Друсс  неохотно
задул лампу.
   Старик вернулся  два  дня  спустя.  На  сей  раз  он  принес  сушеные
абрикосы, ломоть ветчины и мешочек с трутом.
   - Надо сохранять гибкость, - сказал он Друссу. - Упражняйся, лежа  на
полу.
   - Чего ради ты все это делаешь?
   - Я  сам  просидел  здесь  многие  годы  и  знаю,  каково  оно.  Надо
восстановить силы. Для этого есть два способа, насколько  мне  известно.
Первый такой: ложишься на живот, подобрав под себя руки, и,  держа  ноги
прямыми, приподнимаешься на одних руках. Столько раз,  сколько  сможешь.
Считай и каждый день добавляй один раз. А  второй  способ:  ложишься  на
спину и поднимаешь вверх прямые ноги. Это укрепляет живот.
   - Сколько времени я здесь пробыл? - спросил Друсс.
   - Об этом лучше не думать. Главное - восстановить силы. В другой  раз
я принесу тебе мазь от болячек и порошок от вшей.
   - Как тебя зовут?
   - Лучше тебе не знать этого - на тот случай, если они найдут лампу.
   - Я твой должник, дружище, а я всегда плачу свои долги.
   - Со мной ты не расплатишься, пока не окрепнешь.
   - Я окрепну, - пообещал Друсс.
   Когда старик ушел, он зажег лампу и лег на живот. Он  отжался  восемь
раз, прежде чем рухнуть на грязный пол.
   Неделю спустя он мог отжаться уже тридцать раз, а к  концу  месяца  -
сто.

Глава 3

   Часовой у главных ворот,  прищурив  глаза,  оглядел  трех  всадников.
Никого из них он не знал, между тем ехали они с небрежной  уверенностью,
болтая и смеясь. Часовой вышел им навстречу и спросил:
   - Кто такие?
   Первый, стройный светловолосый  воин,  носящий  перевязь  с  четырьмя
ножами, сошел со своей гнедой кобылы.
   - Мы путники, ищем пристанища на ночь. А в чем дело? Может, в  городе
чума?
   - Нет у нас никакой чумы. - Часовой поспешно  сделал  знак  Хранящего
Рога. - Откуда путь держите?
   - Из Лании на побережье, в Капалис. Нам нужна гостиница.
   - Гостиниц тут нет. Это крепость Кайивака.  Двое  других  остались  в
седлах. У одного через плечо висел лук, а на седельной  луке  -  колчан,
второй, в широкополой кожаной шляпе, имел при себе только охотничий  нож
длиной с короткий меч.
   - Мы можем заплатить  за  ночлег,  -  с  приветливой  улыбкой  сказал
светловолосый.
   Часовой облизнул губы, а приезжий, порывшись в  кошельке,  опустил  в
его ладонь увесистую серебряную монету.
   - Ну что ж... не прогонять же вас. - Страж спрятал монету в карман. -
Езжайте через главную площадь, а там налево. Увидите дом под  куполом  -
восточной стороной он выходит в переулок. Там есть трактир. Без  драк  в
этом кабаке не обходится, но хозяин, Акай, держит комнаты. Скажите  ему,
что вас послал Ратсин.
   - Очень любезно с твоей стороны. - Воин  с  перевязью  снова  сел  на
коня.
   Часовой, глядя им вслед, покачал головой. Он не надеялся  увидеть  их
снова. Серебра у них много, а меча ни одного.
   Старик приходил чуть ли не каждый  день,  и  Друсс  очень  ценил  эти
мгновения. Гость никогда не задерживался надолго и говорил кратко, мудро
и по делу.
   - Самая большая опасность для тебя, когда ты отсюда выйдешь, - глаза.
Ты слишком привык к темноте, и солнце может надолго  ослепить  тебя.  Я,
когда меня выпустили, ослеп почти на  месяц.  Смотри  почаще  на  лампу,
приучай зрачки суживаться.
   Друсс, окрепший настолько, насколько это возможно  в  тюрьме,  сказал
ему в последнюю встречу:
   - Завтра не приходи, и послезавтра тоже.
   - Почему?
   - Думаю уйти отсюда. - Старик рассмеялся. - Я серьезно. Дружище.  Два
дня не ходи ко мне.
   - Как ты собираешься выйти? Чтобы сдвинуть дверную глыбу, нужны двое,
притом она заперта на два засова.
   - Раз так, увидимся через два дня.
   И Друсс остался один в темноте. Мазь,  что  принес  старик,  залечила
почти все его язвы, а порошок, дьявольски едкий, изгнал всех  насекомых,
кроме самых упорных. Сытная еда восстановила силы Друсса,  зубы  во  рту
больше не шатались. Лучше и желать нечего - его время пришло.
   Весь долгий  день  он  ждал  и  наконец  услышал  шаги  тюремщика.  В
отверстие просунули чашку  с  водой  и  ломоть  черствого  хлеба.  Друсс
затаился в темноте, не шевелясь.
   - Эй ты, крыса, кушать подано,  -  окликнул  тюремщик.  Ответом  было
молчание. - Ну как знаешь. Авось передумаешь еще.
   Потянулись долгие часы, и вот в коридоре снова замигал факел.  Друсс,
выждав еще немного, зажег свою лампу и доел мясо,  оставленное  накануне
стариком. Потом поднес лампу к лицу и стал смотреть на крохотный огонек,
водя им перед глазами. Свет уже не жалил глаза так,  как  прежде.  Друсс
задул лампу, перевернулся на живот и отжался от пола сто пятьдесят раз.
   Он уснул, и его разбудил приход  тюремщика.  Тот  стал  на  колени  у
решетки, но в темноте, как достоверно знал Друсс, ничего  разглядеть  не
мог. Вода и хлеб остались нетронутыми. Главное теперь  в  том,  есть  ли
тюремщику дело до того, жив узник или мертв. Кайивак посулил Друссу, что
тот сам будет молить его о смерти - атаману скорее всего не  понравится,
что его лишили такого удовольствия.
   Тюремщик выругался и удалился в ту сторону, откуда пришел.  У  Друсса
пересохло во рту, сердце отчаянно колотилось. Минуты  шли  за  минутами,
долгие и тревожные. Потом тюремщик вернулся - и не один.
   - Я не виноват, - говорил он  кому-то.  -  Атаман  сам  назначил  ему
содержание.
   - Ты хочешь сказать, что виноват атаман?
   - Нет-нет! Никто тут не виноват. Может, у него  сердце  было  слабое,
кто знает. Или захворал чем. Может, он и жив еще, только хворый  -  надо
будет на время перенести его куда попросторнее.
   - Надеюсь, ты прав, иначе  тебе  повесят  собственные  кишки  на  шею
заместо ожерелья.
   Послышался скребущий звук  -  Друсс  догадался,  что  это  отодвигают
засовы.
   - Ну, теперь взяли! - И двое, навалившись разом, сдвинули  в  сторону
камень. - Боги, ну и вонища! - пожаловался кто-то, сунув  внутрь  факел.
Друсс сгреб его за горло втянул в темницу и ринулся наружу.  Выкатившись
за дверь, он встал на ноги, но его шатнуло.
   - Вот тебе и мертвец, - со смехом  сказал  второй  стражник  и  Друсс
услышал шорох вынимаемого из ножен меча. Видно было плохо -  в  коридоре
горело не меньше трех факелов, свет слепил глаза. - А ну,  крыса,  пошел
обратно в нору!
   Друсс бросился на стражника и двинул его  в  лицо  кулаком.  Железный
шлем слетел с тюремщика, тот качнулся назад и ударился головой о  стену.
Подоспел второй. У Друсса в глазах немного прояснилось - он увидел,  что
стражник намерен огреть его по голове. Друсс пригнулся  и  вогнал  кулак
ему в живот. Стражник  скрючился,  с  шумом  выпустив  воздух,  и  Друсс
обрушил кулак ему на шею. Раздался хруст, и стражник ничком повалился на
пол.
   Третий пытался вылезти из темницы, но Друсс повернулся к нему, и он с
испуганным визгом  уполз  обратно.  Друсс  втащил  туда  же  лишившегося
сознания первого стражника и труп второго. Потом, тяжело  дыша,  присел,
налег в порыве гнева на камень и задвинул его на  место.  Вогнав  его  в
проем до конца ногами, Друсс отдышался немного и задвинул засовы.
   Огни плясали у него перед глазами, сердце колотилось так, что  он  не
смог бы сосчитать удары. Но он заставил себя встать и оглядел коридор. В
дальнее окошко светило солнце, и пылинки  кружились  в  луче.  Это  было
неописуемо прекрасное зрелище.
   Коридор был пуст. Друсс разглядел стол, на котором стояли чаши, и два
стула. В чашах было разбавленное вино - он выпил обе. В коридор выходили
другие темницы, но в них  вместо  дверей  были  решетки.  За  деревянной
дверью оказалась темная лестница.
   Друсс медленно шагал вверх по ступенькам. Силы убывали, но гнев  гнал
его вперед.

***

   Зибен с неприкрытым ужасом смотрел на маленькую черную букашку у себя
на руке.
   - Это просто нестерпимо.
   - Что? - отозвался Варсава от окошка.
   - В комнате блохи. - Зибен раздавил насекомое двумя пальцами.
   - Похоже, они отдают предпочтение тебе, поэт, -  с  веселой  ухмылкой
вставил Эскодас.
   - Рисковать ж