ый путь вперед? А я-то думал, мы пытаемся идти назад.
   - Вы уверены?
   Мне надо подумать. Чего хочет доктор Джойс? И чего он хочет от меня?
   - Вполне уверен, - говорит врач. - Абсолютно убежден!
   Какой пафос! Я нервно тереблю  браслет  на  руке.  Собираюсь  просить
время на размышление.
   - Наверное, вы хотите это обдумать?  -  произносит  доктор  Джойс.  Я
ничем не выдаю облегчения. -  Кроме  того,  -  добавляет  он,  глядя  на
карманные часы, - у меня через  полчаса  заседание.  И  я  бы  предпочел
встречаться с вами вне своего расписания - нам  явно  понадобятся  более
продолжительные сеансы. Так что сейчас, пожалуй, не очень удобное время.
- Он собирается: кладет на стол блокнот, прячет  серебряный  карандаш  в
футляр, а футляр - в нагрудный карман.  Снимает  очки,  дует  на  линзы,
протирает носовым платком. - У вас исключительно яркие и... связные сны.
Удивительная плодовитость ума.
   Что у него с глазами? Мерцают или мигают?
   - Вы слишком добры ко мне, доктор, - говорю.
   Секунду-другую он переваривает эту фразу, затем улыбается.  Я  ухожу,
согласившись со своим лекарем в том, что туман - это большое неудобство.
За   дверью   я    благополучно    уворачиваюсь    от    подобострастных
"чайку-кофейку", дебильных реплик  и  тошнотворно-слащавых  пожеланий  и
спешу к выходу.
   Едва не сталкиваюсь с мистером Беркли и его  конвоиром-опекуном.  Изо
рта у мистера Беркли пахнет нафталином. Мне остается лишь  предположить,
что он возомнил себя платяным шкафом.
   Я иду по Кейтинг-роуд. Мост утопает  в  клубящемся  облаке,  улицы  и
проспекты обернулись тоннелями в тумане, огни магазинов и кафе с  трудом
вылавливают из серой мглы человеческие  силуэты,  очень  смахивающие  на
призраков.
   Подо мной шумят поезда.  То  и  дело  отработанный  пар  стремительно
прорывается через  железный  настил  и  спешит  раствориться  в  тумане.
Локомотивы завывают, словно  неприкаянные  души,  и  человеческий  разум
машинально пытается перевести эти протяжные крики на свой язык. А может,
гудки с тем расчетом и задумывались  -  чтобы  будить  в  нас  зверя.  С
невидимого моря, лежащего в сотнях футов внизу,  поездам  вторят  сквозь
туман судовые сирены,  их  крики  дольше  и  басовитей,  звучат  мрачным
предостережением, как будто каждый из этих ревунов водружен  над  местом
страшного кораблекрушения, чтобы оплакивать души  давным-давно  погибших
моряков.
   Из  тумана  неудержимо  вырывается  рикша,  оповещая  о  себе  визгом
клаксончиков. Повозка  стремительно  приближается,  девчушка,  торгующая
спичками, спешит уступить дорогу, я оборачиваюсь и  в  глубине  плетеной
коляски замечаю белое лицо в обрамлении темных волос.  Рикша  проносится
мимо; я готов поклясться, что седок ответил  на  мой  взгляд.  Сзади  на
коляске тускло светится в тумане красный фонарь. Слышится  окрик,  когда
уже  почти  истаял,  сгинул  красный  свет,  и  писк  каблуков-клаксонов
неожиданно смолкает. Рикша остановился. Я иду вслед, и вот я  рядом.  Из
коляски показывается голова с белым, как будто сияющим в тумане, лицом.
   - Мистер Орр!
   - Мисс Эррол.
   - Какой сюрприз! Кажется, нам по пути.
   - Похоже на то. - Я останавливаюсь рядом с двуколкой. Между оглоблями
стоит парень, глядит вверх, тяжело дышит. Капли пота блестят  в  неярком
свете уличного фонаря. Кажется, Эбберлайн Эррол смущена, лицо у нее  при
ближайшем рассмотрении не белое, а почти розовое. Я  почему-то  радуюсь,
видя, что отчетливые  припухлости  под  ее  глазами  никуда  не  делись.
Наверное, они у нее  всегда  или  она  сегодня  опять  допоздна  кутила.
Похоже, как раз возвращается домой. Но нет: у человека  бывают  утренние
вид и самочувствие, а бывают вечерние. И сейчас дочь  главного  инженера
Эррола прямо-таки источает свежесть.
   - Подбросить вас?
   - Куда уж выше, я и так на седьмом небе от счастья, - изображаю  я  в
кратком варианте ее изощренный поклон.
   У нее глубокий, горловой смех. Совсем мужской.
   Рикша следит за нами с откровенным раздражением. Достает из-за  пояса
счеты, громко, демонстративно щелкает ими.
   - Да вы галантны, мистер Орр! - кивает мисс Эррол. - Мое  предложение
еще в силе. Чего наверняка не скажешь о  вас.  Присаживайтесь,  в  ногах
правды нет.
   Я обезоружен:
   - С удовольствием.
   Я забираюсь в легкую повозку. Мисс Эррол, в высоких сапогах,  кюлотах
и жакете из плотной, тяжелой ткани, двигается  на  сиденье,  освобождает
мне местечко. Рикша уже не только щелкает, но и возбужденно  говорит,  и
жестикулирует. Эбберлайн Эррол отвечает на таких же повышенных  тонах  и
энергично машет рукой.
   Юноша отпускает оглобли (новый громкий щелчок) и  скрывается  в  кафе
возле мощенной деревом дороги.
   - Пошел за напарником, - объясняет мисс Эррол. - В одиночку он бы нас
вез слишком медленно.
   - А это не опасно? В таком  тумане?  -  Я  чувствую,  как  с  мягкого
сиденья через ткань пальто поднимается тепло.
   Эбберлайн Эррол фыркает:
   - Ну что вы. - Ее глаза сейчас, в уличном освещении, скорее  зеленые,
чем серые. Они сужаются, изгибается уголок красивого рта.  -  Это  сущая
ерунда.
   Рикша возвращается с подмогой, вдвоем они берутся за оглобли и рывком
увлекают нас в туман.
   - Моцион, мистер Орр?
   - Нет, от врача возвращаюсь.
   - И как идет лечение?
   - Да ни так ни сяк. У доктора новая  светлая  мысль  -  вздумал  меня
гипнотизировать. Как-то я начинаю сомневаться в пользе его терапии, если
это можно назвать терапией.
   Я говорю, а мисс Эррол следит за моими  губами,  и  от  этого  мне  и
приятно, и как-то не по себе.  Через  секунду  она  широко  улыбается  и
переводит взгляд на дорогу, на двух парней, бегущих перед нами,  лавируя
в пронизанном светом фонарей тумане, заставляя  встречных  шарахаться  с
нашего пути.
   - Мистер Орр, человек должен во что-то верить, - говорит мисс Эррол.
   - Хм... - мычу я, тоже на какой-то миг захваченный нашей лихой  ездой
в условиях недостаточной видимости. - А мне кажется,  было  бы  разумней
сосредоточиться на моих поисках.
   - Поиски, мистер Орр?
   - Да. Наверное,  вы  тоже  ничего  не  слышали  о  Третьей  городской
архивно-исторической библиотеке?
   Она отрицательно качает головой:
   - Нет, к сожалению.
   Рикши предостерегающе  кричат.  Мы  резко  огибаем  стоящего  посреди
дороги старика, проносимся меньше чем в футе от него. Коляска  кренится,
меня прижимает к мисс Эррол, затем коляска выпрямляется.
   - Похоже, о ней мало кто слышал, а кто слышал, тот не нашел.
   Мисс Эррол пожимает плечами, щурится, глядя в туман.
   - Такое случается, - серьезно говорит  она.  И  поворачивает  голову,
чтобы взглянуть на меня. - Это и есть главная цель ваших поисков, мистер
Орр?
   - Нет, я хочу побольше узнать о Королевстве и о Городе.  О  том,  что
лежит за мостом...
   Я слежу за ее лицом, но она,  похоже,  сосредоточилась  на  тумане  и
дороге. Я продолжаю:
   - Но для этого полезно было бы попутешествовать, а я в этом отношении
связан по рукам и ногам.
   Она снова поворачивает голову ко мне. Ее брови приподняты.
   - Ну а мне путешествовать не в диковинку,  -  говорит  она.  -  Может
быть...
   - Дорогу! - вскрикивает наш первый рикша.
   Мы с Эррол дружно поворачиваем  головы  и  видим  прямо  перед  собой
портшез, стоящий на деревянном настиле и целиком перегораживающий  узкую
улочку. Его носильщики держат в руках обломки рукоятей. Оба отскакивают.
Наши парни пытаются тормозить, бороздят пятками  доски,  но  препятствие
уже слишком близко. Коляска сворачивает, и нас  угрожающе  кренит.  Мисс
Эррол выбрасывает руку влево, мне на грудь. Я оцепенело гляжу вперед,  а
повозка подскакивает, с душераздирающим скрипом наклоняется вбок и летит
прямиком на портшез. Мою спутницу бросает ко  мне;  крыша  повозки  косо
дыбится и бьет меня по голове. На мгновение туман прорезает расплывчатая
вспышка - и гаснет.
   - Мистер Орр, мистер Орр? Мистер Орр?
   Я открываю глаза.  Я  лежу  на  досках.  Кругом  все  очень  серое  и
незнакомое, толпятся какие-то люди, глядят на меня. Надо мной склонилась
молодая женщина с припухлыми глазами и длинными темными волосами.
   - Мистер Орр!
   Я  слышу  гул  авиационных  двигателей.  Я  слышу   нарастающий   шум
пропеллеров. Самолеты летят в расстелившемся над морем  тумане.  Словами
просто не передать, до чего я расстроен.  Я  лежу  и  слушаю  и  пытаюсь
определить,  в  какую  сторону  они  летят  (это  кажется  исключительно
важным).
   - Мистер Орр!
   Гул стихает. Я жду,  когда  из  слабо  шевелящегося  тумана  появятся
расплывчатые буквы бессмысленного дымового послания.
   - Мистер Орр?
   - Да? - Голова идет кругом, уши издают свел собственный шум - как шум
водопада.
   Вокруг туманно, горят огни, словно мазки  восковым  мелком  на  серой
бумаге. Посреди улицы валяются разбитый портшез и изувеченная  двуколка.
В стороне спорят два наших рикши и несколько незнакомых мужчин. Рядом со
мной на коленях стоит молодая женщина, она очень красива, но у нее течет
кровь из носа, на верхней губе собираются красные капли, и я  вижу,  что
она уже вытирала  кровь:  на  левой  щеке  остался  след.  Изнутри  меня
наполняет теплое сияние, похожее на свет маяка в тумане,  -  я  понимаю,
что знаком с этой женщиной.
   - О, мистер Орр! Простите меня! Вы целы?
   Она шмыгает носом и снова вытирает кровь с  верхней  губы.  Ее  глаза
блестят в рассеянном свете, но я думаю, что это не  от  слез.  Ее  зовут
Эбберлайн Эррол, я уже вспомнил. Мне казалось, вокруг целая толпа  -  но
никого нет, лишь она. Из тумана  возникают  какие-то  люди,  глазеют  на
следы аварии.
   - Со мной все хорошо, просто великолепно. - Я сажусь.
   - Вы уверены? - Мисс Эррол  привстает,  но  только  для  того,  чтобы
опуститься  на  корточки.  Я  киваю  и  ощупываю  голову.  Вроде   висок
побаливает, но крови нет.
   - Уверен, - отвечаю.
   На самом деле мне все кажется слегка отдаленным, но головокружения  и
слабости я  не  чувствую.  Да  и  сознание  достаточно  ясное,  чтобы  я
догадался сунуть руку в карман и предложить мисс Эррол  носовой  платок.
Она его берет и прикладывает к носу.
   - Спасибо, мистер Орр, - благодарит она, не  отнимая  от  носа  белую
ткань.
   Парнишки-рикши и носильщики  портшеза  вопят,  переругиваются,  машут
руками. Толпа зевак все  растет.  Я  с  помощью  девушки  поднимаюсь  на
дрожащие ноги.
   - Правда-правда, я целехонек. - На время в моих ушах снова появляется
рев, потом постепенно стихает.
   Мы подходим к покалеченным транспортным средствам. Мисс Эррол  глядит
на меня и говорит через платок, отчего голос получается насморочным:
   - А как ваша память? Не проснулась от такого удара по голове?
   Я осторожно качаю  головой,  а  мисс  Эррол  заглядывает  в  коляску,
вынимает тонкий кожаный атташе-кейс и смахивает с него пыль.
   - Нет, - отвечаю, подумав. Я бы нисколько не удивился, обнаружив, что
после столь мощной встряски еще больше забыл. -  А  вы?  С  вами  все  в
порядке? Ваш нос...
   - Чуть-чуть кровоточит, - кивает она, - но не сломан.  Еще  несколько
синяков, но в целом дешево отделалась. - Она кашляет и сгибается чуть ли
не в три погибели; я не сразу понимаю, что это опять смех.  Отсмеявшись,
резко встряхивает головой:
   - Простите, мистер Орр, это я во всем виновата. Обожаю быструю  езду.
- Она поднимает атташе-кейс. - Папа в соседней секции, это его  чертежи,
он их ждет. Я и решила: хороший предлог, чтобы с  ветерком  прокатиться.
Может, на поезде и быстрее, но... Извините, мне  и  правда  надо  ехать.
Если вы уверены, что целы, то я вас  здесь  оставлю,  а  сама  поднимусь
лифтом наверх и там сяду в поезд. А вам лучше отдохнуть. Тут рядом  бар,
я угощу вас кофе.
   Протестую, но сейчас я слишком беспомощен. Меня  отводят  в  кафе.  С
минуту мисс Эррол скандалит на улице с носильщиками портшеза и  рикшами,
затем поворачивается: из тумана позади нее с визгом клаксонов появляется
новый рикша. Она бросается к этому пареньку, что-то быстро ему  говорит,
возвращается в бар, где я прихлебываю кофе.
   - Ничего, наняла другую коляску. - Она запыхалась. -  Надо  ехать.  -
Мисс Эррол отнимает от  лица  окровавленный  платок,  смотрит  на  него,
шмыгает носом на пробу, заталкивает платок в глубокий карман кюлотов.  -
Потом верну, - обещает. - Уверены, что вам не надо в больницу?
   - Да.
   - Тогда до свидания. Еще раз простите.  И  будьте  осторожны.  -  Она
пятится, машет мне, потом быстро  выходит  на  улицу,  щелкает  пальцами
рикше. Еще один - прощальный - взмах  руки,  и  мисс  Эррол  исчезает  в
тумане.
   Подходит бармен, чтобы снова наполнить мою чашку.
   - Молодежь... - улыбается он и укоризненно качает головой.
   Интересно, кто же тогда я в его глазах? Почетный пенсионер?  Впрочем,
поглядев в зеркало за стойкой бара, я понимаю, в чем  тут  дело.  Я  уже
готов объяснить вслух причину своей непрезентабельности, но тут с улицы,
как безумные, бибикают каблуки, и мы с барменом дружно поворачиваемся  к
окну. Снова возникает только  что  нанятая  мисс  Эррол  коляска,  резко
тормозит  и  разворачивается  у  самой  двери.  В  проеме   показывается
темноволосая голова.
   - Мистер Орр!
   Я машу рукой. Похоже, новый  рикша  уже  злится.  Двое  предыдущих  и
носильщики портшеза оторопело внимают.
   - Это насчет путешествий. Я дам о себе знать, ладно?
   Я киваю. Кажется,  мисс  Эррол  удовлетворена.  Она  откидывается  на
спинку сиденья и щелкает пальцами. Коляска снова срывается с места. Мы с
барменом переглядываемся.
   - Наверное, боженька чихнул, когда вдыхал жизнь  в  это  создание,  -
ухмыляется он.  Я  киваю  и  пью  кофе,  разговаривать  не  хочется.  Он
возвращается к своему привычному занятию - мытью стаканов.
   Я изучаю в зеркале напротив, над гордым строем стаканов и  красочными
рядами бутылок, свою бледную физиономию. Соглашаться на  гипноз  или  не
соглашаться? Кажется, меня уже загипнотизировали.
   Еще какое-то время сижу в кафе, прихожу в себя. С  улицы  уже  унесли
портшез и двуколку, а туман никуда не делся,  наоборот,  он  теперь  еще
гуще. Покидаю кафе и сажусь в лифт, потом еду на поезде, потом снова  на
лифте, и вот я дома. Там меня ждет посылка.
   Инженер Буч возвратил мою шляпу, присовокупив к ней  сопроводительную
записку с пространными извинениями. В них много  выспренности,  но  мало
оригинальности и еще меньше грамотности. Даже фамилию мою он  написал  с
ошибкой: "Ор".
   Зато шляпу привела в порядок рука  опытного  чистильщика.  Страдалица
пахнет освежителем и выглядит новей, чем перед  моим  походом  в  "Дисси
Питтон". Я выношу ее на балкон и швыряю с размаху, и она улетает в серый
туман по нисходящей кривой, быстро, бесшумно и гордо, словно в невидимых
отсюда серых водах ее ждет какая-то почетная и важная миссия.
 
Триас 
 
   Мне вовсе не обязательно тут торчать я вообще блин куда  угодно  могу
сквозануть.
   Тут в моем разуме в моем мозгу в моем черепе  (и  все  кажется  таким
оч-) нет (нет, потому что "все это кажется  сейчас  таким  очевидным"  -
клише, а у меня вжившаяся, въевшаяся, впитанная  с  материнским  молоком
ненависть к клише (и кликам, и кличам). Кстати, насчет кличей  -  это  я
так, провожу точку (бред с точки зрения математики, ведь если  проводить
точку, получишь линию, и какая тогда,  к  чертям  собачьим,  точка?).  В
смысле, что это за точка, дьявол ее побери? Где это я,  о  чем?  (Дьявол
побери и эти огни, и эти трубы, и все это верчение-кручение, и  все  эти
уколы-приколы, и вообще, трудно ли тут сбиться с толку напрочь?
   Обратная перемотка. Раньше, в  начале,  была  проблема  идентификации
разума-мозга. Ага! Га-га-га! Никакой проблемы (ф-фу-ух, как я  рад,  что
все  уладилось!),  разумеется,  никакой  проблемы,  они  же   совершенно
одинаковы и абсолютно разные; я имею в виду чё ежли твоя долбаная  мозга
не сидит в твоей долбаной черепухе где еще нахрен ей сидеть? Или, может,
вы из этих идиотов, религиозных фанатиков?
   (Тихо:) Нет, сэр.
   Да уж конечно, "нет сэр". Окоп видите?
   А насчет проведения точки - это стопроцентный верняк, точняк, хуяк, и
в яблочко, и я сим охеренио горд. Чего ж это я все  ругаюсь-то?  Пардон.
Просто я сейчас, видите ли, нахожусь  под  мощнейшим  прессингом  (точно
сиська в тигриных клыках // точно писька в железных тисках). В  жизни  у
меня не все благополучно,  и  я  могу  это  доказать,  позвольте  только
отмотаю...
   Доставлен в больницу бригадой "скорой помощи". Над  головой  -  огни.
Громадные  белые  звезды  в  небе.   Быстрей   на   операцию,   ситуация
критическая, о-ля-ля-ля, бля-бля-бля (а то она когда-нибудь не была  для
меня критической?), состояние пациента стабильное (если  чесна  до  миня
это тока натчало д'хадить). Быстрая перемотка вперед, т-р-р-р.
   ...Э народ вот чё раз не хочете знать про мои пр'блемы (а уж  мине-то
ваши точна до звизьды) так можа я  свово  др'гана  пердьставлю  эта  мой
старый корефан чувак с децтва прашу любить и
   Столица-призрак...
   Да не гони ты. Я уже гаварил мы с етим чупаком д'вно кореша и  я  ему
хочу дать наст'ящий
   Столица-призрак. Настоящий город из...
   Ну все все да па-аш'л ты валяй ...к'зел.
   Столица призраков. Настоящий  город  из  камня  разных  пород,  серое
царство переулков и сквозняков. Город вперемежку стар и нов, будничен  и
праздничен. Это громадный каменный пень между рекой и холмами. Замерзший
поток времени, истрескавшийся слиток самой материи древности.
   Он остановился на Сайеннес-роуд  -  не  по  чьему-то  совету,  просто
название понравилось. Вдобавок отсюда было близко и до  университета,  и
до института. И даже, если прижаться лицом к оконному стеклу в  холодной
комнате  с  высоким   потолком,   можно   увидеть   краешек   Утесов   -
коричнево-серых складок над шиферными крышами и городским дымом.
   В памяти навсегда осталось чувство свободы, испытанное в том, первом,
году. Сам себе хозяин, что хочешь, то и делаешь.  Впервые  у  него  была
собственная комната и собственные деньги, и можно  было  их  тратить  по
своему усмотрению. Покупать  еду,  какая  нравится,  ходить,  куда  ноги
несут, и вообще  распоряжаться  собственной  судьбой.  Это  было  просто
классно.
   Его родной дом остался на западе страны, в  ее  промышленном  сердце,
которое  уже  страдало  аритмией,  зарастало  дурным  жиром,  испытывало
энергетический   голод,   наполнялось   шлаками   и   угрожало   вот-вот
разорваться. Вместе с ним жили мама и папа, братики и сестренки.  У  них
был дом, оштукатуренный с каменной крошкой, и клочок  земли  у  подножия
низкого холма. Оттуда было рукой подать до паровозных дымов и увенчанных
паровыми флажками труб над депо, там работал его отец.
   Еще отец держал на  пустыре  голубей.  Соседи  тоже  понаставили  там
голубятен,  не  меньше  десятка.  Сооружения  эти  все   были   высокие,
бесформенные, и места для них выбирали наобум, и строили  их  из  ржавой
жести, а красили дешевым битумом. Летом он приходил туда помочь отцу или
просто поглядеть на воркующих птиц; на голубятне  было  очень  жарко,  и
куда ни ткнись - всюду перья. Но зато сумрачная клетушка, остро пахнущая
голубями, казалась уголком какого-то иного, таинственного мира.
   В школе у него дела шли неплохо, хотя учителя говорили, что  он  мало
старается. Он облюбовал историю, всегда имел по ней пятерки, и этого ему
хватало. Если надо будет напрячься - он прибавит оборотов.  Пока  же  он
играл, читал, рисовал и смотрел телевизор.
   Отец получил тяжелую травму в депо и полтора года пролежал  в  койке.
Мать пошла работать на сигаретную фабрику, а старшие сестра и  брат  уже
достаточно выросли,  чтобы  присматривать  за  остальными  детьми.  Отец
наконец поправился, правда стал нервным и вспыльчивым, мать же  перевели
на неполный рабочий день, а через несколько лет  уволили  по  сокращению
штатов.
   Он любил папу, пока не стал немного стыдиться его, а  заодно  и  всей
своей семьи. Отец интересовался только