костюм на похороны мистера  Крамона.  Ведь  мать  он  провожал  в
последний путь всего лишь с траурной повязкой на рукаве.
   Когда он ехал в крематорий, в желудке жужжали мухи. Изводило похмелье
- вечером он выпил почти целую бутылку виски.  Начиналась  простуда,  он
это чувствовал. По  какой-то  причине,  въезжая  через  серые  массивные
ворота, он думал, что она не приедет. Его уже всерьез тошнило, и он  был
готов развернуться и ехать куда глаза глядят.  Попытался  контролировать
дыхание и  сердцебиение,  унять  потливость  ладоней.  Завел  "сааб"  на
обширную безупречно выметенную площадку, припарковал рядом со скоплением
машин перед низким зданием крематория.
   Ничего из того, что он переживал в те минуты, не  было  на  похоронах
матери, а ведь они с адвокатом  даже  не  дружили,  а  были  всего  лишь
приятелями. Может быть, все кругом решили, что  он  еще  не  протрезвел?
Утром он принял душ и почистил зубы, но запах виски,  наверное,  исходит
из пор. Даже в новом костюме он  казался  себе  грязным  бродягой.  Надо
было, наверное, купить венок. Почему он раньше об этом не подумал?
   Он оглядел стоянку. Андреа, конечно же,  здесь  быть  не  может,  это
противоречило бы здравому (упокойному?) смыслу. Если он ее ждет, значит,
она не появится, ей что-то помешает. Ведь ничто не  помешало  ей  как  с
неба свалиться на похороны его матери. "Очередной фрагмент  бесконечного
многообразия жизни, - говорил он себе, подходя  к  отворенным  дверям  и
поправляя галстук. - Не забывай, сынок: это страна летучих мышей".
   Конечно же, она оказалась здесь. Выглядела старше, но  еще  красивее.
Под глазами - маленькие складочки, которых он раньше никогда не замечал.
Крошечные бугорки кожи, наводящие на мысль, что  она  привыкла  щуриться
под ветром пустыни. Она взяла его за руку, поцеловала в губы,  подержала
секунду в объятиях и отпустила. Он хотел сказать, что она прекрасна, что
ей потрясающе идет черное, но (хоть и думал он при  этом:  "Какой  же  я
кретин!") рот его бормотал что-то столь  же  банальное,  пусть  и  более
общепринятое. В ее идеально накрашенных глазах он не увидел ни слезинки.
   Панихида была краткой,  однако  провели  ее  с  удивительным  вкусом.
Священник был старым  другом  адвоката,  и  от  его  короткой,  но  явно
искренней надгробной речи у него  защипало  глаза.  "Старею,  похоже,  -
подумал он. - А может, слишком много пью, вот и раскис. Будь рядом  тот,
кем я был лет десять назад, он бы сейчас надо мной насмехался. Надо  же,
со  слезами  слушаю,  как  священник  читает  панегирик   преуспевающему
адвокату".
   И все же... После панихиды он поговорил с миссис Крамон. Если  бы  не
знал ее так хорошо, подумал бы, что она  чем-то  закинулась.  Она  будто
сияла, глаза  были  широко  раскрыты,  кожа  так  и  лучилась  энергией,
рожденной смертью. Вдова не проливала слез. Она была в шоке  -  потеряла
человека, который больше чем половину ее жизни был половиной  ее  жизни.
Такое горе не каждый сумеет быстро постичь, а быстро избыть его не  дано
никому. Похоже на то, когда видишь,  как  молоток  бьет  по  пальцу  или
соскользнувшее лезвие рассекает кожу и кровь выступает раньше, чем нервы
сигнализируют мозгу о боли. Он подумал, что сейчас миссис Крамон в  зоне
затишья, плавает на спокойной маслянистой поверхности в глазу  бури.  На
следующий день она уезжала с сестрой в Вашингтон.
   - Ты позаботишься об Андреа? - спросила она у него на прощание. - Она
так любила отца, а лететь со мной сейчас не может. Позаботишься?
   - Если она позволит, - сказал он. - В Париже у нее кто-то есть, и она
может...
   - Нет, - решительно качнула головой миссис Крамон (привычку  к  этому
жесту он замечал и у ее дочери). - Нет, у нее есть только ты.  -  И  она
сжала его руку, прежде чем сесть в "бентли" своего сына, и прошептала:
   - Ты теперь у нее самый близкий человек.
   Он какое-то время озадаченно стоял, потом пошел искать Андреа.  Нашел
за  воротами,  в  парке;  она,  прислонясь  к  лимузину   "даймлер"   от
похоронного бюро, закуривала ментоловый "Мор". "Не надо бы тебе  курить,
- сказал он, нахмурившись, - о легких подумай".
   - Это я из солидарности, - с горечью ответила она, поглядев на  него.
- Мой старик тоже курил до последнего дня.  -  У  нее  дрожал  маленький
мускул на челюсти.
   - Андреа, Андреа... - Он протянул к  ней  руку,  внезапно  охваченный
жалостью, но Андреа отвернулась и плотней запахнула  черное  пальто.  Он
неподвижно стоял секунду-другую, думая о том, что  несколько  лет  назад
его бы уязвила такая реакция и он бы, наверное, сейчас же ушел.  Наконец
она бросила окурок на гравий и растерла подошвой черной туфли.
   - Увези меня отсюда, малыш, - сказала она.  -  Подхвати  меня  лучом,
Скотта. Где тут твой "порш"? Никак его не найду.
   Они поехали на "саабе" в Галлан. Она хотела увидеть, где погиб  отец,
поэтому они остановились у еще не разглаженных рытвин на обочине, у  еще
не отремонтированной ограды. Он следил за ней в зеркальце заднего  вида,
а она стояла и глядела вниз, на изуродованный дерн, словно ожидала,  что
новая трава вырастет у нее на глазах. Она дотронулась до раненой  земли,
до каменной кладки и вернулась  к  машине,  отряхивая  пыль  и  землю  с
бледных  наманикюренных  пальцев.  Она  сказала,  что  брат  за  желание
приехать сюда назвал ее некрофилкой. "А ты как думаешь?" "Ну что  ты,  -
сказал он, - какая ерунда!" Они приехали в пустой выстуженный дом  среди
дюн, с окнами на залив.
   Она повернулась и обняла его,  едва  они  вошли  в  дверь.  Когда  он
попытался ее мягко, нежно поцеловать, она с силой прижала свой рот к его
рту, ее ногти впивались в его затылок, в спину через пиджак,  в  ягодицы
через черные брюки. Он услышал всхлип и вспомнил, что  еще  ни  разу  не
слышал, как она плачет. Она и сейчас не плакала  -  на  глазах  не  было
слез.
   Она стянула пиджак с его плеч. Он решил ответить на этот  эротический
призыв, рожденный отчаянием и горем, и очень быстро отказался  от  мысли
увести ее в какую-нибудь комнату  поуютнее  прихожей  с  ее  сквозняком,
холодными керамическими плитками пола и колючей циновкой. В этом уже  не
было необходимости, его тело как будто проснулось  и  осознало,  что  же
происходит. Как будто он  заразился  от  Андреа  мгновенно  передающейся
лихорадкой. Слепая, нерассуждающая страсть охватила и его, он умирал  от
желания, никогда еще он не хотел ее так сильно. Они упали на коврик  для
ног, она притянула его к себе, не снимая пальто и платья. Для них  обоих
все закончилось в считаные секунды, и только после этого она заплакала.
   Адвокат оставил ему свои клюшки для гольфа - красивый жест. Вдова,  у
которой были собственные сбережения, получила дом  на  Морэй-плейс.  Сын
унаследовал все книги по юриспруденции и две  наиболее  ценные  картины.
Остальное досталось Андреа, за исключением нескольких тысяч  фунтов  для
детей   сына,   племянников   и   племянниц   и   взносов   в    парочку
благотворительных учреждений.
   У сына хватало хлопот с оформлением наследства, поэтому он  и  Андреа
отвезли миссис Крамон в Прествик - ей предстояло ночью лететь в США.  Он
обнимал Андреа за  худые  плечи  и  смотрел,  как  самолет  поднимается,
разворачивается над  темным  Клайдом,  направляется  в  Америку.  Он  не
соглашался уезжать, пока самолет не исчезнет из виду, поэтому они стояли
и глядели, как слабее и слабее мигают в последних лучах дня его бортовые
огни. Где-то над Малл-оф-Кинтайром, уже почти скрывшись из глаз, самолет
вдруг вынырнул из тени Земли в лучи закатного солнца,  и  засверкал  его
инверсионный след, восхитительно розовый на густосинем  фоне.  У  Андреа
даже захватило дух, и она хихикнула -  в  первый  раз  с  тех  пор,  как
услышала новость о смерти отца.
   Он и не  подозревал,  что  инверсионный  след  может  проявиться  так
внезапно. О чем и сказал ей, когда  машина  катила  по  берегу  глубокой
темной реки. А еще, после недолгих колебаний, признался, как  год  назад
пытался ехать по  следу  улетающего  в  Париж  борта.  Она  его  назвала
сентиментальным дурачком и поцеловала.
   Они съездили навестить его отца, а потом несколько дней  колесили  по
стране. Возвращаться в Париж ей предстояло только через две недели, да и
его не ждала никакая неотложная работа Поэтому  они  просто  ехали  куда
глаза глядят, ночевали в маленьких гостиницах с полупансионом и  понятия
не имели, куда их черти понесут завтра. Повидали острова  Малл  и  Скай,
мыс Кейп-Рат, Инвернесс, Абердин, Данфермлин (там  отдохнули  вместе  со
Стюартом и Шоной), потом обогнули Мосты и город и двинули через Куросс и
Стерлинг, мост Блайт-бридж и Пиблс к границам. В дороге отпраздновали ее
день рождения, он подарил браслет из белого золота. В последний день они
ехали из Джедбурга в Эдинбург, и она вдалеке увидела башню.
   - Давай свернем, - предложила Андреа.
   На "саабе" от трассы удалось проехать только полмили.  Припарковались
на узком пустом проселке, она надела  кроссовки,  он  взял  фотоаппарат.
Предстояло идти через поле, а затем подниматься через кустарник и густые
заросли орляка к основанию башни - широкой,  поросшей  травой  скале.  С
дороги  башня  виделась  маленькой,  вблизи  же   оказалась   громадной,
массивной, - вероятно, памятник тому, как местный лэрд  решил  в  начале
прошлого столетия проблему безработицы. А  заодно,  возможно,  монумент,
посвященный какому-то конкретному человеку и какой-то конкретной битве.
   Казалось, эта темная каменная кладка уходит в бесконечность, тонет  в
бездонном ветреном небе. Тяжелая серая деревянная надстройка была похожа
на открытую обзорную  площадку,  венчал  ее  смешной  деревянный  шпиль.
Странно, подумал он, что здесь нет ни подъездной дороги, ни автостоянки,
ни лавки сувениров, ни турникетов, ни администрации, ни билетов, ни толп
народа. Тропинки и той нет. Они стояли, задрав головы, и смотрели вверх.
Уже при взгляде со склона холма башня внушала трепет. Он снял  несколько
кадров.
   Андреа повернулась к нему с ухмылкой:
   - Как, говоришь, она называется? Он заглянул в  захваченную  с  собой
карту автодорог, пожал плечами:
   - Пенилго вроде...
   - Пенис - ого! - рассмеялась она. - Интересно, а войти можно?
   Она пошла к низкой узкой дверке. Та была завалена  большими  камнями.
Андреа попыталась их откатить.
   - Ну-ну, флаг тебе в руки,  -  ухмыльнулся  он,  а  затем  пришел  на
помощь. Часть камней откатил, часть отбросил.
   Дверь отворилась. Андреа похлопала в ладоши и шагнула в проем.
   - Оба-на! - воскликнула, когда он прошел следом.
   Башня оказалась полой - огромная каменная труба. В  ней  было  темно,
земляной пол усыпан голубиным пометом и крошечными мягкими перышками,  и
в сумраке разносилось слабое эхо воркования потревоженных  птиц.  Словно
робкие,  жидковатые  аплодисменты,  раздались  вдруг   хлопки   крыльев.
Несколько голубей в  вышине  пролетели  через  пыльные  снопы  солнечных
лучей, проникавших через деревянный купол. Остро  пахло  птицами.  Узкая
винтовая лестница - каменные блоки торчат из стены - поднималась  сквозь
увенчанный светом сумрак.
   - Потрясающе! - выдохнул он.
   - Сколь нежен звук... Прямо толкиновщина. -  Запрокинув  голову,  она
глядела вверх, рот был приоткрыт.
   Он  подошел  к   нижней   ступеньке   лестницы,   снабженной   узкими
металлическими перилами на хилых, очень ржавых прутьях.  "Века  полтора,
если это оригинал, - подумал он. -  А  то  и  больше".  Он  с  сомнением
покачал головой.
   - По-твоему, это не опасно? - хрипло спросила она.
   Он снова посмотрел вверх. Похоже, до вершины путь  не  близок.  Футов
полтораста? Двести? Он вспомнил о камнях, которые только что откатил  от
двери. Она тоже подняла голову, поймала  голубиное  перо,  поглядела  на
него. Он пожал плечами:
   - А хрен ли? - И стал подниматься по каменным ступеням.
   Она немедленно пошла следом. Он остановился:
   - Дай я немного  вперед  пройду,  я  потяжелее.  -  Он  поднялся  еще
ступенек на двадцать, держась поближе к стене и не опираясь  на  перила.
Она тоже шла, но не приближалась. - Кажись, все в порядке, -  сказал  он
на полпути, поглядев вниз, на кружок пятнистой мглы в основании башни. -
Не удивлюсь,  если  окажется,  что  здесь  тренируется  местная  команда
регбистов - носятся каждый день вверх-вниз.
   - Ну да. - Больше она ничего не сказала.
   Они поднялись наверх. Там их ждала широкая  восьмиугольная  платформа
из дерева, покрашенного серой краской: толстые бревна, солидные доски  и
крепкие, надежные перила.  Оба  тяжело  дышали,  у  него  сильно  билось
сердце.
   Был ясный день. Они стояли, переводя дух, и ветер теребил им  волосы.
Вдыхая свежий, прохладный воздух, он прошелся вдоль перил  по  площадке;
он впитывал все, на что падал взор, и сделал несколько фотоснимков.
   - Как думаешь,  можно  отсюда  Англию  увидеть?  -  подойдя  к  нему,
спросила она.
   Он глядел на север и гадал, что это за пятно на горизонте, за  грядой
покатых холмов. Может, уже над  Эдинбургом?  Он  мысленно  наказал  себе
купить  туристский  бинокль  и  держать  его  в  машине.   Огляделся   и
проговорил:
   - А то! Да в ясный день ты отсюда свою матушку увидишь.
   Она обняла его за талию и прижалась, положила голову ему на грудь. Он
гладил ее волосы.
   - Как насчет Парижа? - спросила она.
   Он глубоко вздохнул, посмотрел мимо нее, на красивый  пейзаж:  холмы,
леса, поля и зеленые изгороди.
   - Да, можно и Париж. - Он заглянул в ее зеленые глаза:
   - Париж ты небось откуда угодно разглядишь.
   Она ничего на это не сказала, только крепче прижалась.  Он  поцеловал
ее в макушку:
   - Ты и правда возвращаешься?
   - Да. - (Он почувствовал, как  она  кивнула,  щека  потерлась  о  его
грудь.) - Да, я возвращаюсь.
   Он еще какое-то время разглядывал далекий ландшафт, следил, как ветер
шевелит верхушки сомкнутых елей. Рассмеялся,  но  звук  не  вырвался  из
горла, остался в груди. Лишь передернулись плечи.
   - Ты чего? - спросила она, не поднимая головы.
   - Да так, ничего, - ответил он. - Вряд ли ведь ты скажешь "да",  если
предложу выйти за меня замуж.
   Он гладил ее волосы. Она медленно подняла голову,  и  ему  ничего  не
удалось прочитать на ее безмятежном лице.
   - Вряд ли, - медленно кивнула она,  и  в  глазах  появилась  блестка.
Андреа внимательно всмотрелась сперва в один его зрачок, потом в другой,
и крошечная складка прочертилась меж круто изогнутых темных бровей.
   Он пожал плечами и отвел взгляд:
   - Ладно, проехали.
   Она снова прильнула к нему, положила голову ему на грудь.
   - Не сердись, малыш. Если б замуж, то только за тебя. Просто  это  не
мое.
   - И ладно, и к черту. Видно, и не мое. Просто жутко не в  кайф  снова
так надолго с тобой расставаться.
   - А зачем расставаться? - (Ветер бросил ему  в  лицо  ее  глянцевитые
рыжие волосы, защекотал ими нос.) - Понимаешь, это ведь не только  из-за
Эдинбурга, это еще и из-за тебя, - тихо сказала она  ему.  -  Мне  нужно
найти свое место в жизни, а ведь я так легко  схожу  с  прямой  дорожки,
стоит услышать ласковые слова или увидеть красивую задницу... Ладно,  мы
ведь о тебе говорим. Ты уверен,  что  не  хочешь  себе  подыскать  милую
женушку-хлопотунью?
   - О-о, - протянул он. - Еще как уверен.
   Она его поцеловала. Сначала легонько,  но  он  прислонился  спиной  к
серому вертикальному брусу, сжал ее ягодицы и засунул язык ей в рот. При
этом думал: "Сломается чертов брус - и  хрен  с  ним.  Может,  я  больше
никогда  в  жизни  не  буду  так  счастлив,  как  сейчас.  Есть  способы
угробиться и похуже".
   - Ах ты, шельмец сладкоречивый! - Она отстранилась от него,  на  лице
появилась знакомая усмешка. - Все-таки уболтал меня.
   Он рассмеялся и прижал ее к себе.
   - Самка ненасытная!
   - Ты умеешь разбудить во мне самое лучшее. - Она ласково ухватила его
за промежность, ощутила сквозь джинсы растущую эрекцию.
   - А я вообще-то думал, у тебя критические дни начались.
   - А даже если и так? Ты что, вампир, кровушки боишься?
   - Конечно не боюсь, только я не прихватил бумажных салфеток или...
   - Ну что вы, мужики, такие брезгливые, - прорычала она и укусила  его
за грудь через рубашку и вытянула из кармана своей куртки  тонкий  белый
шарф, как фокусник извлекает кролика.  -  Держи.  Это  если  надо  будет
почиститься. - И закрыла ему рот своими губами.
   Он вытянул из ее брюк рубашку, посмотрел на шарф,  который  держал  в
другой руке.
   - Это ведь шелк, - сказал он. Она потянула вниз замок его молнии:
   - Ты уж мне поверь, малыш: я достойна самого лучшего.
   Потом они лежали, чуть дрожа на  холодном  идольском  ветру,  который
продувал крашеное деревянное сооружение. Он ей сказал, что кружки вокруг
ее сосков похожи на розовые шайбы, соски - на болты цвета лекарственного
алтея, а узкие щелочки на них - на пазы для отвертки. Ее рассмешили  эти
сравнения. Она смотрела на него, и на ее лице было ироничное, плутоватое
выражение.
   - Ты и правда меня любишь? - недоверчиво спросила Андреа.
   - Боюсь, что да.
   - Ну и дурачок,  -  ласково  упрекнула  она  и  подняла  руку,  чтобы
поиграть с прядью его волос. И улыбнулась.
   - Это ты  так  считаешь.  -  Он  на  секунду  сдвинулся  ниже,  чтобы
поцеловать ее в кончик носа.
   - Да, - согласилась она, - я ветреная и себялюбивая.
   - Ты щедрая и независимая. - Он откинул с  ее  лба  сдвинутый  ветром
локон. Она рассмеялась и потрясла головой.
   - Любовь слепа, - сказала она.
   - Да, мне все это твердят, - с  притворной  грустью  вздохнул  он.  -
Самому-то не видно.
 
Метаморфоз 
 
Олигоцен 
 
   В юные годы я любил наблюдать, как  эти  крапинки  проплывают  сверху
вниз перед моим взором, но я понимал, что они находятся на моих глазах и
движутся точно так же, как фальшивые снежинки  в  сувенирных  стеклянных
шарах  с  пейзажиками.  Я  много  раз  пытался  выяснить,  что  это   за
чертовщина, и  однажды  описал  ее  врачу,  сравнив  потоки  крупинок  с
дорогами на карте, и до сих пор это сравнение мне  кажется  удачным,  но
сейчас  на  ум  чаще  идут  тонюсенькие  гнутые  стеклянные  трубочки  с
пылинками черного  вещества  внутри.  А  поскольку  никаких  проблем,  в
сущности, это не доставляло, я особо и не волновался. Лишь спустя  много
лет узнал, что это совершенно нормальное явление: просто отмершие клетки
смываются с роговицы глаза. В какой-то момент я обеспокоился,  не  может
ли  при  этом  случаться  своего  рода  заиливание,  однако  решил,  что
какой-нибудь физиологический процесс  наверняка  следит  за  тем,  чтобы
этого не происходило. Обидно, с таким воображением из меня мог бы  выйти
великолепный ипохондрик.
   Кто-то что-то мне говорил об иле. Да, тот  темноволосый  коротышка  с
тросточкой. Сказал, что все кругом тонет: слишком много  берут  воды  из
артезианских скважин, слишком много выкачивают нефти и газа,  и  поэтому
весь мир просто погружается  в  воду.  По  сей  причине  он  пребывал  в
глубоком расстройстве. Есть, конечно, способ исправить ситуацию  -  надо
заливать в  отработанные  скважины  морскую  воду.  Понятное  дело,  это
гораздо дороже, чем просто выкачивать, что тебе нужно,  но  ведь  нельзя
получать   все,   не   платя   за   это   ничего.   Существует    предел
безответственности, и мы к этому пределу уже очень близки.
   Мы - камень, деталь машины. (Какой машины? Да вот этой. Вот  же  она!
Возьми ее, встряхни. Видишь, как образуются  красивые  узоры?  Снегопад,
дождь, ветер, ясное солнышко.) И мы  живем,  как  живут  камни:  сначала
вулканическое детство,  потом  метаморфическое  отрочество,  и  наконец,
осадочное старческое слабоумие (возвращение в зону субдукции). Вообще-то
истинная правда еще более фантастична: все  мы  звезды.  И  мы,  и  наша
планета, и Солнечная система не что иное, как  накопившийся  ил  древних
взрывов;  ил  звезд,  которые  умирают  со  дня  своего   перворождения,
взрываются в  тишине,  меча  шрапнель  г