цо кажется чуть опечаленным.  Я  жалею,  что
набросок не понравился мне чуть больше.
   Но до чего же широка эмоциональная гамма  у  серо-зеленых  глаз  мисс
Эбберлайн Эррол! Сейчас они смотрят на меня едва ли не сочувственно! И я
думаю о том, что мне очень нравится эта молодая леди.
   - А ведь я специально для вас старалась.  -  Она  вынимает  из  сумки
тряпку, стирает угольные следы с рук.
   - Правда? - Я откровенно польщен. - Вы очень добры.
   - Спасибо. - Она снимает лист с этюдника  и  скатывает  в  трубку.  -
Можете делать с этим все, что угодно, - говорит  она.  -  Хоть  бумажный
самолетик.
   - Ну что вы! - Я принимаю подарок. Такое чувство, будто  мне  вручили
диплом. - Я его в рамку и  на  стенку.  И  он  уже  гораздо  больше  мне
нравится, ведь я теперь знаю, что это вы специально для меня.
   Отъезд Эбберлайн Эррол опять  выглядит  эффектно.  На  этот  раз  она
остановила дрезину инженера-путейца - изящную, с  красивыми  стеклами  и
панелями, битком набитую сложными, но устаревшими инструментами.  Внутри
- сплошь медный  блеск,  позвякиванье  противовесов,  шуршание  бумажных
рулонов и стрекот самописцев. С шипением и громыханием дрезина тормозит,
дверь складывается гармошкой,  и  молодой  охранник  отдает  честь  мисс
Эррол, которой угодно позавтракать с отцом. Я стою и держу этюдник,  мне
велено снова спрятать его под навесом. Ее сумку  распирают  свернутые  в
рулон наброски - она рисует на заказ. Отдав мне  картинку  с  джунглями,
она занялась тем, ради чего, собственно, и приехала. Правда, за  работой
она не прекращала разговаривать со мной. Уже поставив  ногу  на  верхнюю
ступеньку подножки, она протягивает мне руку:
   - Спасибо за помощь, мистер Орр.
   - Спасибо за рисунок, - пожимаю я ее  кисть.  Впервые  между  подолом
юбки и сапожком мелькает чулок - тонкая черная сеточка.
   Я сосредоточиваюсь  на  глазах  Эбберлайн  Эррол.  В  них  -  веселые
блестки.
   - Надеюсь, мы еще увидимся.
   Гляжу  на  изящные  припухлости  под  серо-зелеными  глазами.  И  тут
сеточка! Неужели я попался в эти прекрасные тенета? Голова  кружится  от
нелепой эйфории. Мисс Эррол сильнее жмет мою руку:
   - Что ж, мистер Орр, если я  наберусь  храбрости,  то,  может,  и  не
откажусь, если вы пригласите меня на ужин.
   - Это будет... в высшей степени приятно. Надеюсь, вы отыщете  в  себе
неисчерпаемые запасы храбрости, и в самое ближайшее время. - Я отвешиваю
легкий поклон  и  в  награду  получаю  еще  один  шанс  мельком  увидеть
пьяняще-чарующую ножку.
   - Коли так, до свидания, мистер Орр. Не пропадайте.
   - Не пропаду. До свидания.
   Дверь  закрывается,  дрезина  лязгает  и  шипит.  Ее  прощальный  пар
окутывает меня, клубится вокруг, словно туман, и у меня слезятся  глаза.
Я вынимаю платок.
   На нем появилась монограмма. В уголке  мисс  Эррол  приказала  вышить
изящное "О" голубой шелковой нитью.
   Как это мило! Нет, я и впрямь попался в сеть! А эти несколько  дюймов
восхитительной женской кожи под черным шелком!
   После ленча мы с Бруком сидим в "Дисси Питтоне" на подвесных  скамьях
у окна, попиваем подогретое вино с пряностями  и  глядим  на  поредевший
рыболовецкий флот. Уходящие траулеры трубят, минуя своих собратьев,  что
застыли на противовоздушной вахте.
   - Вряд ли стоит тебя за  это  упрекать,  -  ворчит  Брук.  -  Я  тоже
сомневаюсь, что этот деятель медицины способен кого-нибудь  вылечить.  -
(Я уже рассказал мистеру Бруку, что решил не  соглашаться  на  гипноз  у
доктора Джойса. Мы  оба  глядим  на  море.)  -  Чертовы  пузыри!  -  зло
высказывается  мой  приятель,  подразумевая  надоевшие  аэростаты.   Они
серебристо отсвечивают в лучах солнца,  их  тенями  регулярно  испятнаны
серые воды - налицо еще одна явная система.
   - А мне казалось, ты - за...  -  Но  я  тут  же  умолкаю,  хмурюсь  и
напрягаю слух. Брук оборачивается ко мне:
   - Не мое это дело - быть за или против... Орр?
   - Тсс! - шиплю.
   Я сосредоточиваюсь на далеком звуке, потом отворяю большое окно. Брук
встает. Уже отчетливо слышен гул приближающихся самолетов.
   - Только не говори, что опять летят эти проклятые штуковины! - кричит
за моей спиной Брук.
   - Так ведь летят.
   В поле зрения появляются самолеты, ниже, чем в прошлый  раз,  средняя
машина - почти на одном уровне с "Дисси Питтоном".  Они  направляются  в
сторону Королевства тем же вертикальным строем, что и  прежде.  И  снова
каждый двигатель выпускает маслянистый  дым,  порцию  за  порцией,  и  в
воздухе зависают  длиннейшие  гирлянды  темных  пятен.  Серебристо-серые
фюзеляжи не несут никаких опознавательных знаков. Фонари кабин блестят в
солнечных  лучах.  Тросы  аэростатов,  по  всей  видимости,  лишь  чисто
символическое препятствие для самолетов - они летят в четверти  мили  от
моста, где тросов особенно много, но только раз мы замечаем,  что  звену
пришлось свернуть, огибая преграду. Гул пропадает вдали, остается дым.
   Брук с размаху бьет кулаком о ладонь:
   - Сволочи наглые!
   Ровный морской ветерок медленно несет гирлянды дымовых пятен к мосту.
   После двух энергичных партий в теннисном клубе я  звоню  в  столярную
мастерскую, где делают рамы для картин. Рисунок мисс  Эррол  накладывают
на фанеру, покрывают  небликующим  стеклом  и  во  второй  половине  дня
возвращают мне.
   Я подыскиваю для подарка местечко, где он будет ловить утренний свет,
- над книжной полкой, сбоку от уже починенной  входной  двери.  Когда  я
поправляю картинку на стене, включается телевизор.
   На экране все тот же мужчина в окружении  больничной  аппаратуры.  На
его лице - никакого выражения. Но освещение чуть  изменилось,  в  палате
стало темней. Скоро надо будет заменить капельницу. Я смотрю на бледное,
дряблое лицо. Хочется постучать по экрану, разбудить бедолагу, но вместо
этого я выключаю телевизор. Есть ли смысл  проверять  телефон?  Поднимаю
трубку. Все те же ровные, короткие гудки.
   Я решаю отобедать в баре при теннисном клубе.
   Как  уверяет  тамошний  телевизор,   официальная   версия   появления
самолетов такова: кому-то где-то в другой части моста  приспичило  вдруг
устроить дорогостоящий розыгрыш. Но сегодняшний инцидент показывает, что
"оборону" из аэростатов необходимо усилить (и ни  слова  о  том,  почему
"обороняется" только одна сторона моста). Ведутся  поиски  ответственных
за  эти  несанкционированные  полеты.  Администрация  просит  всех   нас
проявлять бдительность. Я отыскиваю в баре знакомого журналиста.
   - Ничего не могу к этому прибавить, - разводит он руками.
   - А как насчет Третьей городской библиотеки?
   - В наших архивах о ней никаких сведений. На том  уровне  был  не  то
пожар, не то взрыв, но уже давно. А ты уверен, что два дня назад,  а  не
раньше?
   - Вполне.
   - Ну, может быть, до сих пор тушат... - Он  щелкает  пальцами.  -  О,
могу сказать то, чего в новостях не было.
   - Давай.
   - Установлено, на каком языке пишут самолеты.
   - И на каком?
   - На Брайле.
   - Что-что?
   - Азбука Брайля, язык слепых.  Текст  местами  расшифрован  -  полная
чушь. Но что Брайль - это точно.
   Я откидываюсь в кресле, напрочь сбитый с толку уже во второй  раз  за
этот день.
 
Глава вторая 
 
   Я стою над болотистой, чуть всхолмленной  тундрой,  она  простирается
передо мной к горной гряде под серым, невзрачным  небом.  Землю  овевает
холодный порывистый ветер, он теребит  и  вздувает  мою  легкую  одежду,
пригибает жесткую низкорослую траву и вересковый кустарник.
   Тундра полого уходит вниз, тает в серой дали - там  склон  постепенно
набирает  крутизну.  Монотонность   и   унылость   травянистой   пустоши
нарушается лишь одним - узкой  влажно  блестящей  полоской.  Это  что-то
вроде канала. Студеный ветер гонит рябь по поверхности воды.
   С гряды раздается далекий звук паровозного гудка.
   Вдоль горизонта виден серый дым,  гонимый  и  терзаемый  ветром.  Над
гребнем появляется поезд. Он приближается, и снова звучит гудок, резко и
гневно. Черный  паровоз  и  несколько  темных  вагонов  образуют  смутно
различимую черточку, и она движется прямо на меня.
   Я опускаю взгляд. Я стою между рельсами  железнодорожного  пути.  Две
тонкие серебристые линии ведут от меня к приближающемуся  поезду.  Делаю
шаг в сторону и снова опускаю глаза. Я по-прежнему между рельсами. Снова
шаг в сторону. Железнодорожный путь преследует меня.
   Рельсы словно ртутные: я движусь, и они движутся.  Я  все  еще  между
ними. Снова верещит гудок поезда.
   Я делаю еще шаг вбок, и снова смещаются рельсы.  Кажется,  будто  они
скользят   по   поверхности   тундры   самопроизвольно,   не    встречая
сопротивления. А поезд все ближе.
   Я пускаюсь бежать, но рельсы не отстают, один всегда впереди,  другой
всегда за моей спиной. Пытаюсь остановиться, падаю, качусь кувырком,  но
я все еще между рельсами. Встаю  и  бегу  в  другую  сторону,  навстречу
ветру; в легких бушует огонь. А рельсы скользят впереди и позади.  Поезд
уже совсем рядом, он снова ревет. Ему нипочем все крутые  повороты,  все
зигзаги,  которые  появляются  на  железнодорожном  пути   из-за   моего
лавирования, из-за моих судорожных метаний. А я все  бегу,  я  взмок  от
пота, охвачен ужасом, не верю, что это со мной происходит на самом деле,
но рельсы слаженно скользят, выдерживают  неизменную  дистанцию.  Состав
надвигается, оглушительно ревет гудок.
   Трясется земля. Звенят рельсы. Я кричу и обнаруживаю рядом  канал.  И
за миг до того, как меня бы настиг локомотив, я бросаюсь  в  неспокойную
воду.
   Под ее поверхностью, оказывается, есть воздух. Я тону в густом тепле,
медленно переворачиваюсь лицом вверх, вижу нижнюю поверхность воды,  она
блестит, как масляное зеркало. Я мягко приземляюсь на покрытое мхом  дно
канала. Тут покойно и очень тепло. Над головой - ни шевеления.
   Сверху падает тусклый свет. Стены здесь из гладкого серого  камня,  и
расстояние между ними очень невелико: я едва не касаюсь  обеих,  вытянув
руки в стороны. Они слегка изгибаются, постепенно исчезая из виду позади
и впереди меня. Я веду ладонью по гладкой стене и ушибаю  большой  палец
ноги обо что-то твердое, скрытое подо мхом.
   Я отгребаю мох и обнаруживаю блестящий металл. Расчищаю  дальше.  Моя
находка длинна, как труба, и прикреплена ко дну канала. В поперечнике  у
нее форма раздутой буквы "I". Вскоре оказывается, что она  тянется  подо
мхом вдоль всей стены, - невысокий такой валик,  едва  приметный.  Вдоль
другой стены туннеля - аналогичный гребень мха.
   Я вскакиваю на ноги, торопливо заравниваю мох над рельсом.
   И тут плотный  теплый  воздух  начинает  медленно  обтекать  меня,  и
издали,  из-за  поворота  узкого   туннеля,   доносится   слабый   гудок
приближающегося паровоза.
   У меня легкое похмелье. Сижу в закусочной  "Завтрак  на  траве",  жду
заказанную копченую сельдь и  размышляю,  не  снять  ли  дома  со  стены
рисунок мисс Эррол.
   Я сильно встревожен сном. Пробудился весь в поту, ерзал, ворочался на
простыне, пока наконец не пришло время вставать. Я принял ванну, уснул в
теплой воде - и очнулся от холода,  вскинулся  в  ужасе,  как  от  удара
электротоком: приснилось, что я в туннеле, который на самом деле вовсе и
не  туннель,  а  западня  со  сходящимися  стенами,  а   ванна   -   это
туннель-канал, и холодная вода в ней - это мой собственный пот.
   Читаю утреннюю газету и пью кофе. Автор передовицы  критикует  власти
за вчерашний полет. В настоящее время обсуждаются меры (какие именно, не
сказано) для предотвращения новых  вторжений  в  воздушное  пространство
моста.
   Вот  и  нарезанная  ломтиками  сельдь;  удаленные  косточки  оставили
рисунок на светло-коричневой рыбьей плоти. Вспоминаю свои рассуждения по
поводу  общей  топографии  моста.  На  похмелье  стараюсь  не   обращать
внимания.
   Итак, возможностей три:
   1. Мост - это всего лишь мост, связующее звено между двумя  массивами
суши. Они очень далеко отстоят друг от друга, и мост  ведет  независимое
от них существование, но транспорт движется по  нему  с  одного  массива
суши на другой.
   2. Мост - это, по сути, пирс: один конец примыкает к земле, другой  -
нет.
   3. Мост вовсе не имеет связи с землей,  если  не  считать  крошечного
островка под каждой третьей секцией.
   Второй и третий варианты не исключают вероятности того, что мост  еще
находится в процессе  строительства.  Пирсом  он  может  быть  и  просто
потому, что еще не достиг дальнего массива суши. А если  у  него  вообще
нет соприкосновения с землей,  то,  возможно,  его  начали  возводить  в
открытом море и достраивают не с одного конца, а с обоих.
   В случае номер три есть одна  интересная  возможность.  Мост  кажется
прямым, но существует горизонт; солнце всходит, описывает  на  небосводе
дугу и заходит.  Поэтому  можно  допустить,  что  мост  в  конце  концов
встречается сам с собой, образует замкнутый круг.
   По пути сюда я заглянул в библиотеку, искал учебник Брайля, и это мне
напомнило о  запропастившейся  Третьей  городской.  После  завтрака  мое
самочувствие приходит в норму, и я  решаю  прогуляться  до  секции,  где
расположены и клиника доктора Джойса, и мифическая библиотека.  Попытка,
как говорится, не пытка.
   День  опять  выдался  погожий.  Легкий  теплый  ветерок  дует  против
течения, натягивает тросы  -  серые  пузыри  тянутся  к  мосту.  В  небе
появились новые аэростаты, на больших баржах лежат полунадутые  баллоны,
а некоторые траулеры держат уже по два аэростата, и пары тросов образуют
гигантские "V". Отдельные баллоны покрашены в черный цвет.
   Насвистывая и  помахивая  тросточкой,  я  иду  от  секции  к  секции.
Общедоступный, хоть и отделанный плюшем лифт поднимает меня на высший из
открытых для посещения ярусов, который, впрочем,  находится  несколькими
ярусами ниже самого верха  секции.  Мне  уже  знакомы  высокие,  темные,
пахнущие  плесенью  коридоры.  По  крайней  мере,  шапочно  знакомы.  Их
детальная планировка остается для меня загадкой.
   Я прохожу под флагами, потемневшими от времени. Шагаю от ниши к нише,
где стоят запечатленные в камне чиновники. Я пересекаю комнаты, где тихо
переговариваются опрятно и одинаково наряженные клерки. На  перекрестках
коридоров цокаю каблуками по  тусклому  белому  кафелю  световых  люков.
Заглядываю в замочные скважины и вижу темные безлюдные галереи, на  полу
там дюймовый слой пыли и мусора.  Я  пытаюсь  открыть  двери,  но  петли
приржавели намертво.
   Наконец прихожу на знакомое  место.  Впереди,  там,  где  расширяется
коридор, на ковре лежит большое круглое пятно света. Пахнет сыростью,  и
я готов поклясться, что толстый темный  ковер  еле  слышно  чавкает  под
моими ногами. Вижу высокие растения в кадках и участок стены, где должен
располагаться вход в L-образный лифт. В  центре  белого  пятна  на  полу
лежит тень, которую я не припоминаю, и эта тень шевелится.
   Я подхожу к свету. Вижу большое круглое окно, оно  смотрит  "вниз  по
течению" и похоже на огромный циферблат без стрелок. Тень отбрасывает не
кто  иной,  как  мистер  Джонсон,  пациент  доктора  Джойса,  тот  самый
маньяк-стекломой, отказывающийся вылезать из  своей  люльки.  Он  чистит
раму,  водит  по  стеклам  тряпкой,  на  лице   -   выражение   глубокой
сосредоточенности.
   Позади и чуть ниже его, прямо в воздухе, в доброй  тысяче  футов  над
морем, дрейфует маленький траулер.
   Суденышко висит на  трех  тросах.  Оно  темно-коричневое,  с  полосой
ржавчины над ватерлинией и слоем ракушек - под. Набирая высоту,  траулер
медленно сближается с мостом.
   Я подхожу к окну.  Высоко  над  летящим  траулером  вижу  три  черных
аэростата. Я гляжу на увлеченно работающего мистера Джонсона.  Стучу  по
стеклу. Он не обращает внимания.
   А траулер все поднимается - прямиком  к  нашему  окну.  Я  колочу  по
стеклу, так высоко, как могу достать,  размахиваю  тростью  и  шляпой  и
кричу во всю силу легких:
   - Мистер Джонсон! Оглянитесь! Назад!
   Он перестает тереть, но только для того,  чтобы  нежно  улыбнуться  и
дохнуть на стекло.
   Я стучу по стеклу на уровне  колен  мистера  Джонсона;  выше  мне  не
достать даже тростью. Траулер  уже  в  двадцати  футах.  Мистер  Джонсон
самозабвенно  орудует   тряпкой.   Бью   по   толстому   стеклу   медным
набалдашником трости. Появляются трещины. Пятнадцать футов. Траулер  уже
на одном уровне с башмаками мистера Джонсона.
   - Мистер Джонсон!
   Я что есть силы  ударяю  по  стеклу  набалдашником.  Оно  наконец  не
выдерживает, сыплются  осколки.  Я  отшатываюсь  от  стеклянного  града.
Мистер Джонсон глядит на меня и злобно щерится.
   Десять футов.
   - Сзади! - кричу я, показывая тростью, и спешу в укрытие.
   Мистер Джонсон смотрит, как я убегаю, затем поворачивается. Траулер в
морской сажени от него. Мистер Джонсон бросается на дно своей люльки,  а
траулер врезается в центр огромного круглого  окна,  его  киль  царапает
поручень люльки и осыпает мистера Джонсона ракушками. Лопаются рамы,  на
площадку перед окном сыплется блестящее крошево. Звон  бьющегося  стекла
соревнуется  со  скрежетом  разрываемого  металла.  Форштевень  траулера
таранит окно в центре, металлическая рама сминается,  точно  паутина,  с
ужасающим треском, с душераздирающим  грохотом.  Подо  мной  содрогается
пол.
   В следующий миг наступает тишина. Траулер чуть отшатывается,  но  уже
через секунду снова рвется вперед и вверх, переваливает  через  верхушку
огромной  мандалы,  обрушивая  все  новые  дожди  осколков.  Ракушки   и
стекляшки вместе сыплются на ковер, барабанят по широким листьям фикусов
в кадках.
   И вдруг, к моему изумлению, все это прекращается. Траулер исчезает из
виду. Перестает сыпаться стекло. Скрежет удаляется  -  корабельный  киль
бороздит верхние ярусы.
   Люлька мистера  Джонсона  качается  маятником,  колебания  постепенно
затухают. Стекломой шевелится, медленно встает, озирается; на его  спине
золотистой чешуей блестят осколки. Он лижет  ранку  на  тыльной  стороне
ладони, осторожно стряхивает со спецовки ракушки и битое стекло, идет  в
конец покачивающейся люльки и берет швабру с коротким черенком.
   Сметает мусор, насвистывает при этом. Время от  времени  он  печально
поглядывает на то, что осталось от круглого окна.
   Я стою и наблюдаю за ним. Он  вычищает  люльку,  проверяет,  целы  ли
тросы, перевязывает кровоточащие  руки.  Затем  внимательно  осматривает
окно и находит несколько фрагментов, не выбитых и не  вымытых.  И  снова
приступает к любимому делу.
   После удара траулера прошло минут десять, а я в коридоре  по-прежнему
один. Никто не приходит выяснить, что случилось, не надрываются  сирены.
А мистер Джонсон знай себе моет и натирает.  В  разбитое  окно  затекает
теплый бриз, ворошит изорванные листья растений. Там, где была  дверь  в
L-образный лифт, сейчас голая стена с нишами для статуй.
   Я ухожу. Поиск Третьей  городской  библиотеки  снова  прерван  по  не
зависящим от меня обстоятельствам.
   Возвращаюсь в свою квартиру, но там меня ждет еще большая катастрофа.
   В апартаменты входят и выходят люди  в  серых  спецовках,  складывают
одежду на тележку. Перед моим  оторопелым  взором  появляется  очередной
грузчик, сгибающийся под тяжестью картин  и  рисунков.  Сгружает  их  на
тележку и возвращается в комнату.
   - Эй! Вы! Эй, вы! Что вы тут вытворяете?!
   Люди останавливаются и недоуменно смотрят на меня. Я пытаюсь  вырвать
из рук одного, долговязого, рубашки, но он слишком силен. Он  озадаченно
моргает, но крепко держится за мою одежду. Его приятель пожимает плечами
и исчезает в дверях.
   - А ну стоять! Вон отсюда!
   Я оставляю в покое олуха с рубашками и бросаюсь в комнату.  А  там  -
настоящее столпотворение. Всюду мельтешат люди в сером, одни опрастывают
шкаф с постельным бельем, другие выносят вещи, третьи сгребают  с  полок
книги и  укладывают  в  коробки,  снимают  картины  со  стен  и  фигурки
мостовиков со столов. Я озираюсь. Я в ужасе. Я па