ты  -
порождение моего разума.
   Мы оба разом замолчали.
   Я взглянул на его карету, а он посмотрел на мою.  Внешне  его  экипаж
мало  отличался  от  моего.  Был  ли  тот  обвязан  ремнями,  заперт   и
опломбирован, я не мог судить, равно как и  о  том,  так  ли  важно  его
содержимое, как и мой груз.
   Внезапно я шагнул вбок, и незнакомец двинулся в то же мгновение,  как
будто хотел преградить мне путь. Мы  отступили  друг  от  друга.  Я  уже
чувствовал  его  запах,  какую-то  непривычную,  резкую  парфюмерию,   с
примесью несвежего запашка иноземной пряности или луковичного  растения.
У него чуть сморщилось лицо, словно и от меня повеяло  чем-то  не  особо
приятным. Отчего-то у него дернулась бровь, я вспомнил о  револьвере.  В
мозгу разыгралась абсурдная сцена, как мы выхватываем оружие и  стреляем
и пули сталкиваются между нами  в  воздухе,  расплющиваются  в  идеально
круглую монету.  Мой  несовершенный  двойник  улыбнулся,  точно  так  же
поступил и я. Мы покачали  головами.  По  крайней  мере,  этот  жест  не
нуждался в переводе, хотя мне пришло в голову, что медленный  задумчивый
кивок был бы столь же уместен. Мы отступили на  шаг  и  дружно  оглядели
безмолвную, стылую, дикую местность, как будто в самом  этом  запустении
кто-нибудь из нас мог найти что-то ободряющее, или даже оба.
   Я ничего ободряющего не увидел.
   Каждый из нас повернулся, подошел к своей карете и забрался на козлы.
   Некоторое время смутный силуэт сидящего во мгле за  неровным  сиянием
фонарей человека не шевелился (наверное, в точности как и я).  Затем  он
безнадежно пожал плечами (как и я), ссутулился, одной рукой взял вожжи -
стариковским, как мне показалось, движением (а я всему этому подражал, и
на меня тоже нахлынули старческая тоска, усталость и тяжесть, а холод  -
не чета холоду ветра - пронизал все мое тело).
   Он осторожно потянул вожжи, заставив коней запрокинуть головы;  такой
же сигнал и я дал своей упряжке. Мы начали  разворачиваться,  каждый  на
своей половине тесного разъезда, подавали  свои  кареты  то  вперед,  то
немного назад и свистели коням.
   "Когда мы окажемся  вровень,  -  подумал  я,  -  как  боевые  корабли
сходятся бортами, я выхвачу оружие и выстрелю". Возвращаться я не  могу,
и если он не уступит дорогу, то буду прорываться с боем,  потому  что  у
меня нет выбора.
   Наши неуклюжие колесницы медленно маневрировали. Его  карета,  как  и
моя, была наглухо заперта и крепко обвязана.  Он  посмотрел  на  меня  и
неторопливо, почти расслабленно, сунул руку за отворот пальто. Точно так
же действовал и я - запустил  ладонь  во  внутренний  карман  сюртука  и
осторожно потянул револьвер. Снимет ли недруг сейчас  перчатку?  Мы  оба
ждали. Наконец он расстегнул перчатку на запястье, как и я,  положил  ее
рядом с собой на сиденье, а затем навел на меня оружие.
   На спусковые крючки  мы  нажали  одновременно.  Раздались  два  тихих
щелчка, больше ничего.
   Мы дружно отщелкнули барабаны. В свете фонаря я увидел, что боек  бил
по капсюлю - на медной  поверхности  осталась  крошечная  вмятина.  Либо
капсюль бракованный, либо порох отсырел. Такое не редкость.
   Незнакомец посмотрел на  меня,  и  улыбки  наши  были  печальны.  Оба
спрятали револьверы в карманы, затем окончательно  развернули  кареты  и
разъехались; я повез свой страшный груз обратно в долину,  под  облачный
покров, а он свой - в другую долину.
   - ...И тогда мы разом стреляем, вернее, нажимаем на спуск,  и  ничего
не случается. Оба патрона  оказались  негодными.  Поэтому  мы  просто...
улыбаемся друг другу, с покорностью, наверное,  разворачиваем  кареты  и
едем восвояси, - заканчиваю я свой рассказ.
   Доктор Джойс глядит на меня поверх золотой оправы очков:
   - Это и есть ваш сон?
   Я киваю:
   - И тут я проснулся.
   - И все? - проявляется раздражение в голосе Джойса. -  Больше  ничего
не было?
   - На этом сон закончился, - твердо произношу я.
   На лице доктора Джойса отчетливо видится недоверие (и вряд  ли  можно
строго судить за это моего лечащего врача,  ведь  все  вышеизложенное  -
сплошное вранье), он  качает  головой,  и  трудно  объяснить  этот  жест
чем-либо иным, кроме недовольства.
   Мы стоим в центре зала о шести черных  стенах,  но  без  мебели.  Это
теннисный корт, и близится конец гейма. Доктор Джойс  -  джентльмен  лет
пятидесяти, в неплохой физической  форме,  хоть  и  чуть  полноватый,  -
считает, что лечение можно проводить в любой обстановке.  Оба  мы  умеем
махать ракетками, поэтому предпочитаем играть здесь, а не сидеть  в  его
кабинете. В перерывах между розыгрышами очков я рассказываю свои сны.
   Доктор Джойс румян и сед. Выбеленные временем  кудри,  розовое  лицо,
розовые же,  с  веснушками  и  седыми  волосками,  руки  и  ноги  торчат
соответственно из рукавов рубашки и штанин  серых  шорт.  Однако  глаза,
прячущиеся за очками в золотой оправе и  цепочкой,  голубые,  их  взгляд
тверд, остер и вовсе не подходит к румяной физиономии. Как будто в  шмат
сырого мяса на блюде воткнули два осколка синего бутылочного стекла.  Он
тяжело дышит (в отличие от меня), обильно потеет (а я только в последнем
розыгрыше немножко взмок)  и  глядит  на  меня  с  глубоким  подозрением
(вполне, как я уже сказал, обоснованным).
   - Проснулись? - спрашивает он.
   Я стараюсь придать своему тону максимум возмущения:
   - Да помилуйте, не могу же я контролировать свои сны!
   (Это ложь.)
   С  глубоким  профессиональным  вздохом   врач   подцепляет   ракеткой
пропущенный им в конце последнего розыгрыша мяч и пристально  глядит  на
стенку для подач.
   - Ваша подача, Орр, - говорит он кисло.
   Моя так моя. Подаю.  Теннис  -  игра  для  двух  игроков.  У  каждого
участника  две  ракетки:  ударная   и   ведущая.   Корт   шестиугольный,
покрашенный в черное; мячей два, оба розовые. Благодаря сему  последнему
факту и тяжеловесной разновидности юмора,  которая  на  мосту  считается
остроумием, теннис прозван "мужской игрой". У доктора Джойса стаж в  ней
побольше, чем у меня, но мой партнер ниже ростом, больше весит и старше,
да и с координацией движений у него похуже.  Я  играю  (по  рекомендации
физиотерапевта) всего лишь шесть месяцев, но одерживаю верх в  последнем
розыгрыше, а значит, и в гейме без особого труда,  ведя  по  корту  один
мяч, пока Джойс неловко возится с другим. И вот доктор стоит,  пыхтит  и
прожигает меня взглядом - воплощенное недовольство.
   - Вы уверены, что больше ничего не было? - спрашивает он.
   - Вполне, - отвечаю.
   Доктор Джойс - толкователь моих снов. Он специализируется на  анализе
сновидений и верит, что копание в моих кошмарах позволит узнать обо  мне
больше, чем я сам способен рассказать (у  меня  амнезия).  Он  надеется,
изучив все добытые  с  помощью  этого  метода  находки,  затем  каким-то
образом встряхнуть, вернуть к жизни  мою  усопшую  память.  Оп-ля!  Один
могучий скачок воображения - и я исцелен. Вот уже полгода я честно  лезу
из кожи вон, пытаясь ему помочь в этом благородном деле. Беда в том, что
обычно мои сны либо слишком сумбурны  и  их  невозможно  восстановить  в
деталях, либо слишком банальны и просто не заслуживают  исследования.  В
последнее время доктор явно теряет терпение, и я, чтобы его не огорчать,
придумал сон. Я очень надеялся, что  история  о  запертых  каретах  даст
доктору Джойсу пищу для его желто-серых зубов, но, судя  по  его  кислой
физиономии и вызывающему поведению, я дал маху.
   - Благодарю за игру, - говорит он.
   - Всегда к вашим услугам, - улыбаюсь.
   В душевой доктор Джойс бьет меня ниже пояса:
   - Орр, как у вас с либидо? Нормально?
   Он намыливает брюшко, я декорирую пенными кругами свою грудь.
   - Да, доктор. А у вас?
   Добрый доктор отворачивается.
   - Я задаю этот вопрос,  исходя  из  профессиональных  соображений,  -
объясняет он. - Мы, медики, считаем,  что  на  сексуальной  почве  могут
возникнуть кое-какие проблемы. Если вы уверены, что... - Голос замирает,
Джойс заходит под струи воды - смыть пену.
   Чего хочет добрый доктор? Чтобы я ему рекомендации предоставил?
   Вымывшись, переодевшись и заглянув в бар при теннисном клубе,  мы  на
лифте поднимаемся на этаж, где расположена  клиника  доктора  Джойса.  В
сером костюме и розовом галстуке ему удобней, чем в спортивной форме, но
он все равно потеет. А мне в брюках, шелковой рубашке, жилете и  сюртуке
(правда, сейчас перекинутом через руку)  свежо  и  прохладно.  Гудит  на
подъеме лифт - класса  "люкс":  кожаные  сиденья,  растения  в  горшках.
Доктору Джойсу угодно присесть на  скамью  у  стены,  рядом  с  читающим
газету лифтером. Врач достает не очень свежий носовой платок и  вытирает
лоб.
   - И что же, по вашему мнению, означает этот сон, Орр?
   Я гляжу на чтеца-лифтера. В кабине, кроме нас троих, никого нет,  но,
на  мой  взгляд,   для   столь   приватной   беседы   даже   присутствие
обслуживающего  персонала  -  серьезная  помеха.  Не  случайно   же   мы
направляемся в клинику. Я рассматриваю деревянные панели, кожаную обивку
и маловпечатляющие маринистские эстампы. И прихожу  к  выводу,  что  мне
больше по вкусу лифты с видом на море.
   - Не имею представления, - отвечаю.
   Вроде помнится, что раньше я думал, будто Джойс  и  призван  раскрыть
мне значение моих снов, однако  добрый  доктор  давно  развеял  это  мое
заблуждение, и я  уже  не  пытаюсь  видеть  сны,  достаточно  насыщенные
смыслом для его исследований.
   - Но в том-то и дело, что вы должны  иметь  представление,  -  устало
говорит Джойс.
   - Но не хочу вам рассказывать? - предполагаю я.
   Доктор Джойс отрицательно качает головой:
   - Наверное, просто не можете рассказать.
   - Зачем же спрашиваете?
   Лифт тормозит  и  останавливается.  Клиника  расположена  примерно  в
середине верхней половины моста, на равном удалении от вечно  окутанного
паром железнодорожного яруса и  одной  из  часто  затягиваемых  облаками
верхушек  грандиозного  сооружения.  Доктор  Джойс  -   человек   весьма
влиятельный,  поэтому  его  кабинеты  находятся  в  пристройке  на  боку
основной конструкции. Насколько мне известно, такие помещения с видом на
море столь же популярны, сколь и дефицитны.  Мы  ждем,  когда  отворится
дверь.
   - Орр, вы должны  спросить  себя,  -  говорит  доктор  Джойс,  -  что
означают подобные сны в связи с мостом.
   - С мостом? - гляжу на врача.
   - Да, - кивает он.
   - Чего-то я недопонял, - возражаю. - Ума не приложу, какая может быть
связь между мостом и снами вашего покорного слуги.
   Врач снова пожимает плечами.
   - Быть может, сон - это мост,  -  рассуждает  он,  пока  разъезжаются
створки  двери  кабины.  Вынимает  из  кармана  пропуск,   демонстрирует
лифтеру. - А быть может, мост - это сон.
   (Очень ценная информация, ничего не  скажешь.)  Я  показываю  лифтеру
больничный  браслет-пропуск  и  иду  за  добрым  доктором  по  широкому,
устланному коврами коридору.
   Браслет на моем  правом  запястье  представляет  собой  пластмассовую
полоску. В нее заделано какое-то электронное  устройство,  хранящее  мое
имя и адрес. Также оно излагает кому  следует  мой  диагноз,  показанную
терапию и имя лечащего врача. На полоске отпечатано мое имя: "Джон Орр".
Вообще-то, имя не настоящее, мне его дала администрация больницы,  когда
я туда попал. "Джон" - потому  что  это  распространенное  и  безобидное
слово. Почему "Орр"? Когда меня выловили из бурлящих вокруг исполинского
гранитного быка вод, на груди увидели большую  багровую  ссадину,  почти
идеальную окружность, впечатавшуюся в мою плоть (и кость - у  меня  было
сломано шесть ребер). Орр - первое слово на "О", пришедшее в голову моей
сиделке. По традиции имена найденышам-несмышленышам  дают  медсестры,  а
при мне не обнаружили никакого удостоверения личности, да  и  сам  я  не
помнил, как меня зовут.
   Надо добавить, что у меня все еще побаливает иногда грудь, как  будто
удивительная фигурная отметина сохранилась во всей  своей  красе.  И  уж
конечно, на голове остались  следы  страшных  ударов,  из-за  которых  я
потерял память. Доктор Джойс склонен и боль в моей груди списывать на ту
же  травму,  что  явилась  причиной  амнезии.  По  его  мнению,  в  моей
неспособности вспомнить прошлое  лишь  отчасти  виноваты  ушибы  головы.
Возможно,  я  вдобавок   пережил   какой-то   психологический   шок,   а
следовательно,  разгадку  амнезии  надо  искать  в   моих   сновидениях.
Собственно говоря, потому-то он и взялся меня  лечить.  Я  -  интересный
случай, вызов его профессионализму.  Он  раскопает  мое  прошлое,  и  не
важно, сколько времени займет эта работа.
   В прихожей  клиники  мы  встречаем  симпатичного  молодого  человека,
секретаря доктора. Этакий живчик и  весельчак,  не  лезет  в  карман  за
шуточкой-прибауточкой, всегда готов предложить чайку-кофейку или  помочь
посетителю снять-надеть  пальто.  Его  мордашка  не  знает  мрачности  и
уныния,  раздражения  и  досады,  и  любые  слова  пациентов  Джойса  он
воспринимает с искренним любопытством. Он строен, хорошо одет, прилизан;
запах его одеколона приятен, но ненавязчив; прическа аккуратна и  изящна
и притом не кажется искусственной. Следует ли  добавлять,  что  все  мои
знакомые из числа пациентов доктора Джойса  откровенно  презирают  этого
типа?
   - Доктор! - восклицает секретарь. -  Как  я  рад  снова  вас  видеть!
Надеюсь, игра доставила вам удовольствие?
   - Да, да, - без особого энтузиазма отвечает врач, оглядывая приемную.
Кроме секретаря  здесь  лишь  двое  людей:  полицейский  и  некий  тощий
настороженный субъект  с  густейшей  перхотью  на  голове.  Он  сидит  с
закрытыми глазами в одном из полудюжины кресел. Полицейский устроился на
его  плечах  и  прихлебывает  кофе.  Доктор  Джойс  не  удостаивает  эту
мизансцену  повторного  взгляда.  -  Мне  звонили?  -  обращается  он  к
Молодому-Да-Раннему, а тот  встает  и  низко  кланяется,  сложив  ладони
домиком.
   - Ничего срочного, сэр. Я все зафиксировал в хронологическом порядке,
список у вас на столе; в левой колонке - нумерация  по  ориентировочному
порядку приоритетности касательно ответов. Чашечку  чая,  доктор  Джойс?
Или, может быть, кофе?
   -  Нет,  спасибо,  -  отмахивается  Джойс  от  Молодого-Да-Раннего  и
скрывается в своем кабинете.
   Я отдаю МДР свой сюртук, и МДР говорит:
   - Доброе утро, мистер Орр!  Можно,  я  возьму  ваш?..  О,  благодарю!
Надеюсь, игра доставила вам удовольствие, мистер Орр?
   - Нет.
   Полицейский все так же сидит на плечах тощего  субъекта  и  глядит  в
стенку, на его лице не то угрюмость, не то смущение.
   - О  господи!  -  Физиономия  юного  секретаря  изображает  последнюю
степень отчаяния. - Как досадно это слышать, мистер Орр! Может быть, вас
взбодрит чашечка кофе или чая?
   - Нет, спасибо.
   Я спешу вслед за врачом в кабинет. Доктор Джойс  разглядывает  список
звонков, лежащий под пресс-папье на его внушительном столе.
   - Доктор, - говорю, - почему в вашей приемной  полицейский  сидит  на
человеке верхом?
   Врач смотрит на только что притворенную мной дверь.
   - А-а... - произносит он, снова обращая взор на машинописный текст. -
Это мистер Беркли. У него нетипичная мания, он  считает  себя  предметом
мебели. - Врач хмурится, стучит пальцем по какой-то строчке.
   Я сажусь на пустой стул:
   - В самом деле?
   - Да. Причем каждый день он  воображает  себя  чем-нибудь  новым.  Мы
приставляем к нему охранников с наказом потакать его бредням,  насколько
это возможно.
   - Вот оно что... А я-то подумал, это какая-то театральная  труппа  из
радикалов-минималистов. Как я догадываюсь, нынче мистер Беркли  возомнил
себя креслом?
   Доктор Джойс супится:
   - Орр, не говорите ерунды. Вы же не поставите одно кресло на  другое,
верно? Очевидно, он себя считает подушкой.
   - Ну конечно, - киваю. - Но почему - полицейский?
   - С мистером Беркли бывают проблемы - он то и  дело  входит  в  образ
биде в дамском туалете. Обычно он не так  чтобы  буен,  но...  -  Доктор
Джойс секунду-другую рассеянно глядит в пастельно-розовый потолок,  ищет
нужное слово, наконец изрекает:
   - Упорен. - И опять смотрит в список.
   Я откидываюсь на спинку стула.  В  кабинете  доктора  Джойса  пол  из
тикового дерева, по нему абы как разбросаны ковры - сложной расцветки, с
банальными  абстрактными  рисунками.  Под  стать  импозантному  столу  -
картотечный шкаф и парочка набитых томами  книжных  полок,  а  еще  есть
низкий столик и вокруг него - изысканно безликие  стулья,  на  одном  из
которых сижу я. Половину стены кабинета занимает  окно,  но  вид  наружу
закрыт полупрозрачными вертикальными жалюзи. Они сияют в лучах утреннего
солнца; другого освещения в кабинете сейчас нет.
   Доктор сминает в  комок  лист  с  аккуратно  напечатанным  текстом  и
бросает  в  мусорную  корзину.   Выезжает   на   кресле   из-за   стола,
останавливается передо мной, берет со стола блокнот и кладет на  колено,
потом достает из нагрудного  кармана  пиджака  маленький  автоматический
карандаш.
   - Итак, Орр, на чем мы с вами остановились?
   - Кажется, последняя конструктивная идея из ваших уст - насчет  того,
что мост может быть сном.
   У доктора Джорджа опускаются уголки рта.
   - A чем докажете, что мост не сон?
   - А чем докажете, что все это не сон?
   Доктор откидывается на спинку кресла, на лице - понимающее выражение.
   - Вот именно.
   - Ладно, доктор, так чем докажете, что это не сон? - улыбаюсь я. Врач
пожимает плечами.
   - Спрашивать меня об этом  бессмысленно,  ведь  я  -  из  сна.  -  Он
наклоняется вперед. Я поступаю точно так же,  мы  едва  не  сталкиваемся
носами. - Что означает запертая карета? - произносит он.
   - Надо полагать, я чего-то боюсь, - рычу в ответ.
   - И чего же вы боитесь? - шипит в упор Джойс.
   - Сдаюсь. Скажите вы.
   Еще несколько секунд мы играем в гляделки. Победа в  итоге  за  мной.
Доктор выпрямляет спину и  выдыхает  с  таким  присвистом,  что  я  даже
недоумеваю:  может,  кресло  под  ним   надувное   и   в   кожзаменителе
образовалась  дырка?  Он  что-то  записывает  в   блокнот   и   деловито
спрашивает:
   - Как идет ваше расследование? Я чую подвох. Щурюсь:
   - О чем это вы?
   - Пока вы находились в больнице, да и  после  выписки,  до  недавнего
времени вы держали меня в курсе. Говорили, что выясняете  насчет  моста.
Тогда вам это казалось исключительно важным.
   Я снова откидываюсь в кресле:
   - Да, я пытался кое-что выяснить.
   - Но потом опустили руки, - кивает доктор, записывая.
   - Я пытался. Писал во все конторы,  бюро,  департаменты,  библиотеки,
институты и газеты подряд. Ночи  напролет  переводил  чернила,  неделями
просиживал в прихожих, приемных и коридорах. Кончилось  все  это  писчим
спазмом,  жуткой  простудой  и  вызовом  в  Комиссию  по   (пере)расходу
прожиточных средств амбулаторными пациентами - там  не  могли  поверить,
что я вбухал столько денег в переписку.
   - И что вы обнаружили? - забавляется доктор Джойс.
   - Пытаться узнать что-то стоящее абсолютно бессмысленно.
   - И что же вы считаете стоящим?
   - Где  находится  мост?  Что  с  чем  соединяет?  Сколько  лет  назад
построен? И так далее.
   - Неужели ваши поиски оказались совершенно неудачны?
   - Сомневаюсь, чтобы удача имела ко всему  этому  какое-то  отношение.
Похоже, просто никого ничего не волнует. Мои письма исчезали без  следа,
или  возвращались  нераспечатанными,  или  сопровождались  ответами   на
неизвестных мне языках. Более того, их не могли прочесть и все, к кому я
обращался.
   - Хорошо, хорошо, - машет ладонью врач. - У вас проблема  с  языками,
не правда ли?
   Да, у меня проблема с языками. В любой секции моста разных  языков  -
до дюжины: специальные жаргоны, созданные разными  гильдиями  много  лет
назад, измененные и развитые с тех пор до такой степени, что  совершенно
непонятны посторонним. Сейчас уже никто не возьмется  сказать,  когда  и
при каких