ины  -  пассажирский
состав столкнулся с товарным. Тяжелое рыло локомотива так  и  утонуло  в
пробитом  им  вагоне.  Здесь  кишат  люди.  Я  вижу,  как  из   обломков
вытаскивают пострадавших. Возле поезда лежат носилки, звучат клаксоны  и
рожки; в их шуме теряются голоса далеких судовых сирен. Безумная энергия
этой трагической сцены заставляет меня остановиться,  и  я  наблюдаю  за
работой спасателей. Все новые и новые  люди,  окровавленные,  стенающие,
появляются из пассажирского  состава.  Позади  меня  в  обломках  что-то
взрывается, и люди бегут к этому новому очагу катастрофы. Уносят раненых
на носилках.
   - Эй, ты! - кричит мне кто-то. Он стоит на коленях у носилок,  держит
залитую кровью руку  женщины,  а  другой  человек  накладывает  жгут.  -
Помоги-ка нам. Берись за носилки. Осилишь?
   Возле поезда с этой стороны десять или двенадцать носилок.  Подбегают
спасатели и уносят их, но многие раненые остаются ждать своей очереди. Я
переступаю через рельс, по железнодорожному  пути  подхожу  к  носилкам,
берусь за одни вместе с каким-то парнем в спецовке. Мы доставляем их  на
аварийный поезд, там их забирают санитары.
   Среди обломков товарняка раздается новый взрыв. Когда мы возвращаемся
за очередной жертвой, оказывается, что аварийный поезд уже передвинут на
пути, подальше от взрывов. Нам приходится  нести  носилки  со  стонущим,
истекающим кровью мужчиной двести ярдов, к голове товарного  состава,  и
там нас сменяют фельдшеры. Мы снова бежим к пассажирскому поезду.
   Следующая жертва, возможно, уже мертва. Из этого человека кровь так и
хлещет. Железнодорожный чиновник велит нам нести  его  не  к  аварийному
поезду, а к соседнему, встречному.
   Это  экспресс,  он  тут  застрял  из-за  аварии   и   возьмет   часть
пострадавших, чтобы подвезти их к ближайшей больнице. Мы ставим  носилки
на пол вагона. Похоже на ресторан класса "люкс"; в  нем  врач  ходит  от
раненого к раненому. Мы  перекладываем  свою  ношу  на  белую  скатерть,
полотно тотчас пропитывается кровью. К нам приближается врач,  прижимает
к шее изувеченного пальцы, держит. Я еще не понял,  откуда  бьет  кровь.
Врач смотрит на меня. Он довольно молод, у него испуганное лицо.
   - Прижмите здесь, - говорит он мне, и я вынужден  держать  ладонь  на
шее раненого, пока доктор куда-то ходит. Мой напарник убегает. Я  ощущаю
слабый пульс лежащего на обеденном столе мужчины.  Его  кровь  течет  по
моим  рукам,  когда  я  расслабляюсь  или   стараюсь   получше   прижать
полуоторванный клок кожи к его шее. Я держу, я прижимаю,  я  делаю,  что
мне велено, и гляжу на лицо этого человека, бледное от потери крови.  Он
без чувств, но страдает. С него сорвана маска, которую он всегда надевал
перед встречей с миром, и  без  этой  маски  он  смахивает  на  какую-то
маленькую жалкую зверушку.
   - Хорошо, спасибо. - Это вернулись врач с медсестрой.  У  них  бинты,
капельница, пузырьки и шприцы. Я больше не нужен.
   Я осторожно пробираюсь между  скулящими  ранеными.  Останавливаюсь  в
пассажирском   вагоне,   безлюдном   и   неосвещенном.   Мне   нехорошо.
Присаживаюсь на минутку, а когда встаю, мне удается доплестись  лишь  до
туалета в конце вагона. Там я сажусь. В голове  глухо  стучит  кровь,  в
глазах пляшут огоньки. Я мою руки и жду, когда сердце придет в  согласие
с остальными органами. Наконец чувствую, что готов встать, и  тут  поезд
трогается.
   Когда он замедляет ход, я возвращаюсь в вагон-ресторан. Там  суетятся
сестры и нянечки из больницы, принимают носилки. Мне велят  не  путаться
под ногами. Три медсестры и два  фельдшера  столпились  вокруг  носилок,
которые заносят через ближайшую дверь. На них рожает раненая. Я вынужден
вернуться в туалет.
   Там я сижу и думаю.
   Никто меня не беспокоит. Во всем поезде вдруг становится очень  тихо.
Раза два его дергает и встряхивает, и  я  слышу  через  матовое  оконное
стекло крики, но в вагоне ни звука. Я иду в ресторан. Его уже не  узнать
- свежо, чисто, пахнет полиролью. Лампы погашены,  в  проникающем  через
окна сиянии моста призрачной белизной  отсвечивают  столы.  А  сам  мост
по-прежнему окутан туманом.
   Может, следует сойти? Этого от меня хотели  бы  и  добрый  доктор,  и
Брук, и, надеюсь, Эбберлайн Эррол.
   Но зачем? Ведь я способен только дурака валять и притворяться -  и  с
доктором, и с Бруком, и с мостом, и с Эбберлайн. Все это очень мило, а с
ней было просто бесподобно, если не считать того крика ужаса...
   Так что, сойти? Я ведь могу. А почему нет?
   Вот он  я,  в  вещи,  которая  становится  местом,  в  пути,  который
становится   пунктом   прибытия,   в   процессе,   который    становится
результатом... Я в этом  длинном  недвусмысленном  фаллическом  символе,
нацеленном к броску из средоточия нашего грандиозного  чугунного  идола.
Как велик соблазн взять да и остаться, то  есть  уехать.  Смело  бросить
дома женщину и -  отправиться  в  путешествие.  Место  и  вещь,  вещь  и
место... Неужели это действительно так просто?  Неужели  женщина  -  это
место, а мужчина всего лишь вещь?
   Ну конечно же нет, дорогой ты мой  друг-приятель.  Ха-ха-ха,  что  за
бредовая идея? Все гораздо цивилизованней, чем ты себе возомнил...
   И все же (лишь потому, что это мне  кажется  столь  отталкивающим)  я
подозреваю: в этом что-то есть. В таком случае что же я  здесь  означаю,
сидя в этом поезде, в этом  символе?  Хороший  вопрос,  говорю  я  себе.
Хороший вопрос. И тут поезд снова трогается.
   Я сижу за столом, гляжу, как мимо несется поток вагонов. Мы  медленно
набираем скорость, оставляем другой поезд позади. Снова притормаживаем -
проезжаем место крушения. Рядом с путями  громоздятся  товарные  вагоны,
исковерканные рельсы вздымаются с  опаленного  настила,  как  скрученные
провода, и дым головешек  растворяется  в  тумане  под  яркими  дуговыми
лампами. Аварийный состав стоит чуть дальше,  его  прожектора  светятся.
Наш  поезд  набирает  скорость,  и  вагон,  в  котором  я   сижу,   тихо
подрагивает.
   Туман пронизан лучами прожекторов. Мы  проскакиваем  главную  станцию
секции,  несемся  мимо  других  поездов,  мимо  трамваев,  мимо  уличных
фонарей, транспортных магистралей и зданий. Мы все еще разгоняемся. Огни
редеют, мы почти проехали секцию. Я еще секунду-другую  гляжу  на  огни,
затем иду в конец вагона, где находится дверь. Опускаю оконное стекло  и
выглядываю  в  туман,  с  ревом  проносящийся  мимо   меня,   с   ревом,
модулированным неразличимыми  фермами  моста,  и  эхом  отзывающийся  на
стремительное продвижение поезда, а характер эха  зависит  от  плотности
окружающих ферм и  зданий.  Позади  остаются  огни  последних  домов;  я
расстегиваю больничный браслет,  медленно,  болезненно  стягиваю  его  с
запястья, лижу там, где застревает, наконец решительно срываю, при  этом
порезавшись.
   Мы пересекаем соединительный пролет. Невидимая  граница,  до  которой
меня пускает идентификационный браслет, еще, конечно, далеко.  Маленький
пластиковый обруч с моим именем. Странное это ощущение, когда его нет на
запястье. Оказывается, я уже успел к нему привыкнуть.  И  теперь  словно
голый.
   Я бросаю его за окно, в туман. Браслет исчезает мгновенно.
   Закрываю окно, возвращаюсь в купе. Надо отдохнуть, а  там  посмотрим,
далеко ли я уеду.
 
*** 
 
   ...Так что, включен микрофон?
   А, вот вы где? Что ж, хорошо... Беспокоиться не о чем, никакой тут не
бардак, ей-богу. Наоборот, полный порядок. Все под контролем, на мази  и
работает как часики. Лучше просто не бывает. "Мы знали  все  время,  что
хрень  включена".  Это  цитата  из  бессмертного...  Что-что?   Виноват,
виноват,  цитата  из  смертного  Джими  Хендрикса.  Ну,  так  на  чем  я
остановился? Ах да.
   Так вот, состояние пациента стабильное: он мертв.  Стабильнее,  блин,
не бывает, правильно я говорю? Конечно, конечно, гниение и все такое.
   Я просто шучу, такой уж у меня юмор.  Господи  боже,  некоторые  люди
совершенно шуток не понимают. Эй, вы там, на галерке! Угомонитесь.
   Ну что ж, ребята, двинули дальше (оказывается). Откуда и куда? Вопрос
не в бровь, а в глаз.
   Рад, что вы его задали. А знает ли кто-нибудь ответ? Нет?
   Черт. Ну да ладно.
   Куда меня тащат? И главное, за что? Да кто меня спрашивал? Вы, уроды!
Кому-нибудь пришло в голову поинтересоваться: "Ты, как  там  тебя...  не
возражаешь, если мы тебя переведем?" А? Фигушки! А может, там, откуда  я
взялся, мне совсем не плохо жилось. Кто-нибудь из вас об этом подумал?
   Ну так вот, можно полосовать меня вдоль  и  поперек,  можно  отрезать
кишки и вшивать новые, можно латать меня и накачивать всем, чем  угодно,
можно на меня давить и можно меня щипать, а вот  чего  нельзя,  так  это
меня поймать, так это меня найти, так это до меня добраться. А я  -  вот
он: на недосягаемой высоте, неуязвим, непобедим, командую парадом.
   Но злая королева-то какова! Как она могла дойти до такой подлости, до
такой низости, до такой пакости, мерзости и гнусности, до  недоразумения
столь вопиющего? Как она  могла  опуститься  столь  низко?  (Эка  фигня,
берешь и сгинаешься, вот так...) Подговорила чертовых варваров  восстать
против меня! Ха! Неужели ничего поумнее не способна была придумать?
   Наверное, не способна. Никогда не  отличалась  сильным  воображением,
бедняжка. Может, разве что в койке  или  еще  где-нибудь.  Нет,  это  не
правда. Просто во мне живет обида; начистоту  так  начистоту  (обычно  с
легким,  слабым,  еле  заметным  оттенком  алого,   как   мне   довелось
выяснить... впрочем, не стоит об этом).
   И все-таки какое это хамство -  поднимать  против  меня  мятеж!  Ведь
совершенно же без толку, и тем не менее... А сейчас-то что не так?  Черт
возьми,  нельзя  уже  человеку  немного  самому  с   собой   поговорить?
Обязательно надо его... Опять! Блядь! Да что тут происходит, вашу мать?!
Уроды безрукие, за кого вы меня тут держите, а? Это часть...
   Ну хватит же, наконец! Ухаб на ухабе! Больно же! Это  часть  терапии,
что ли? Если уж очень захочется, я как встану да как настучу кое-кому по
Кумполу - на всю жизнь запомните! Хрясь!!! И хрен зашьешь, Джимми.
   Ну, слава Богу, прекратилось наконец. Только небольшая боковая качка,
но это пустяки. Как на лодке или еще на чем-то вроде. Трудно сказать.
   Нет, это  не  лодка.  Качает  помягче.  Это  что-то  на  подвеске,  с
амортизаторами. Скрипит? Слышатся ли мне голоса? (Все  время,  док.  Это
они  меня  подучили.  Так  что  моей  вины  тут  нет.  Идеальное  алиби,
непробиваемая защита.)
   Изнасиловал? Какая наглость! В суд подам! (И хрен пришьешь,  Джемима.
Да я сам тебя пришью. Нет, простите, это не смешно, но в натуре! Что  вы
себе, распронахер, позволяете, а?)
   Для меня это никогда ничего не значило. Наверное,  и  для  нее.  Она,
знаете ли, несмотря на всю свою ученость, была женщиной прямой, если  не
сказать буквальной. Да-да. И не только буквальной, но  еще  и  знаковой.
Как-то раз я ей об этом сказал, и она смеялась. И мы в этом разобрались.
Сейчас покажу.
   За каждым коленом есть буква Н.  Перекрестие  межъягодичной  щели  со
складкой под ягодицами - чем не +? Ее ноздри - это , (надеюсь, я вас еще
не совсем запутал), талия - ) (, а самое интересное место смахивает на V
(вид спереди)  и  !  (вид  снизу).  Тут  она,  понятное  дело,  все  это
переварила и добавила, что еще у нее есть :  и  регулярные  .  (но  это,
впрочем, не знаки, а  каламбуры;  я  уже  говорил,  что  она  буквальная
женщина). Не суть; но, завидев !, я сделал I (а она - О).
   Ну да ладно, хватит об этом. Поехали дальше. Вр-р-р, вр-р-р...  Снова
-  часть  машины;  загрузились,  удолбались  и  полетели   (Ми-и-мя-а-у,
ми-и-мя-а-у?.. Джимми, никогда не торгуй мороженым  на  такой  скорости.
Мне бутерброд  с  джемом,  пожалуйста.  И  чтоб  малины  побольше).  Вот
смеху-то будет, если навернемся! Надеюсь, не через мост (ой,  Харон,  ты
уж извини, но на дорогах сейчас такие пробки...). Не знаю, может, я  уже
покойник, а может, это просто они так  думают.  Трудно  сказать  (ничего
трудного), я тут, типа, потерял  ориентацию.  Все  маленько  травматично
(травм... травма? Опять - буквы и  ни  во  что  не  складываются.  Ре...
волю... поллю... ция... Ля-ля-ля, бля-бля-бля...
   (что он городит?
   "бля-бля-бля"
   Да? похоже, на поправку идет).
   Вы б на меня, типа, раньше позырили. Впечатляющий был чувак.  Ну  так
мне казалось. Пламенный реполлюционер. Стойкий как ! (да ладно вам  если
можно иметь римский нос почему нельзя иметь римский хрен и не надо  меня
доставать учтите я нездоров). Вот так-то.
   Как она пищит, зараза! Мог бы и догадаться. Рассказ о  моей  долбаной
жизни. Нет на свете ни  хера  справедливости  (вообще-то  есть,  да  как
обрушится градом с земного нимбосвода;  хаотично,  с  эпизодическими  то
наводнениями, то засухами на десятилетия кряду).
   Ну так где я на этот раз остановился? Ага, мы в машине,  прекрасно  в
нее вмонтированы и шпарим по трассе. Будем надеяться,  шпарим  не  через
сами знаете что. Это мне напоминает одну историю... Совершенно заурядную
историю, без каких-нибудь там  наворотов,  без  стрельбы  и  сумасшедших
погонь (извините, коли разочаровал). Если  вас  интересует  мое  честное
мнение, то и не история это, скорее уж биография с географией...  И  тем
не менее...
   Она получила
   Да погоди, сынок, дай вступленье-то закончу;  угомонись,  а?  Господи
Исусе, уж и договорить не дадут...
   Она получила
   И ты козел щас получишь если не заткнешь Джимми свое
   Она получила степень
   С микрофоном проблемы? да? Не слыхать меня ни хрена, что ли?
   Она
   Ну получила она степень, получила. Валяй, вперед и с песней; не стоит
благодарности. Блин, нельзя же быть таким впечат...
   Она получила вожделенную степень и буквы после своей  фамилии,  а  он
немножко постебался над ее новой профессией и отыскал в ее облике  новые
символы. Из комнаты  на  Сайеннес-роуд  он  переселился  в  квартирку  в
Кэнонмиллзе. Андреа подолгу жила у него, но оставила за  собой  квартиру
на Камли-бэнк. Там поселилась Шона, кузина из Инвернесса,  пока  училась
на преподавательницу физкультуры в Крамоне,  городе,  откуда  вышел  род
Андреа.
   На каникулах ему приходилось по-прежнему работать, а она отдыхала  за
границей с семьей и друзьями, чем будила в нем и ревность, и зависть. Но
потом они снова встречались, и все шло как раньше. И однажды (он  так  и
не сумел вспомнить, когда именно) ему начало казаться, что их  отношения
способны перерасти в нечто посерьезнее череды коротких встреч.  Родилась
даже мыслишка, не  предложить  ли  Андреа  оформить  брак.  Но  какая-то
гордость не позволила ему пойти на такую  уступку  государству,  уже  не
говоря о Церкви. Да и кому вообще нужен этот официоз? Главное то, что  у
них в сердцах или, скорее, в мозгах, а не  в  какой-нибудь  книге  актов
гражданского состояния. Да к тому же Андреа, вероятнее  всего,  ответила
бы отказом. Он понимал, что не стоит питать иллюзий.
   По  его  мнению,  они  были  уже  экс-хиппи.  Хотя  являлись  ли  они
когда-нибудь настоящими хиппи, это еще вопрос. Поколение  цветов...  что
ж, люди выбирают афоризмы  на  свой  вкус  -  завяло,  пошло  в  семена,
отцвело... Он как-то высказался, что проблема в усталости лепестков.
   Она усердно училась, ради хороших выпускных  отметок,  а  он  получил
диплом лишь спустя год после того, как  она  закончила  аспирантуру.  На
праздниках она гостила у знакомых в других краях Шотландии, в  Англии  и
Париже, а каникулы проводила в Штатах, странах Европы и Советском Союзе.
Она восстановила связи с давними эдинбургскими приятелями. Она  стряпала
ему, когда он учился, навещала мать, иногда  играла  в  гольф  со  своим
отцом  -  вполне  здравомыслящим  и  легким  в  общении  человеком,  как
выяснилось, - и читала романы на французском.
   Из СССР она вернулась с твердым намерением изучать  Россию.  Приезжая
на квартиру, он иногда заставал ее за чтением беллетристики и  учебников
с курьезным кириллическим алфавитом,  половина  букв  которого  казались
знакомыми. Она хмурила лоб, карандаш застывал над блокнотом.  Затем  она
недоверчиво смотрела на часы и  долго  извинялась,  что  ничего  ему  не
приготовила. А он отвечал: "Не говори ерунды" - и  сам  шел  к  кухонной
плите.
   День  торжественного  вручения  дипломов  он   пропустил,   так   как
отлеживался в "Ройал инфёрмэри" - ему вырезали  аппендицит.  Однако  его
мать и отец отправились на  церемонию  -  услышать,  как  прозвучит  его
фамилия. С ним рядом была Андреа, и они  отлично  провели  время.  Когда
пришли родители, он поразился тому, что с Андреа они  разговаривают  как
старые друзья, - и покраснел при мысли о том, что раньше краснел за них.
   Стюарт Маки познакомился  с  Шоной,  кузиной  из  Инвернесса,  и  они
поженились в первый год учебы Стюарта  в  аспирантуре.  Он  был  шафером
Стюарта, Андреа - подружкой жениха.  Оба  произносили  тосты.  Он  лучше
подготовился, но у нее лучше получилось. Он сидел и глядел, а она стояла
и говорила. И тогда он понял, как сильно любит ее, как  восхищается  ею.
Он даже смутно чувствовал, что гордится ею, хоть это, наверное, было  не
правильно. Она села под бурные аплодисменты, он поднял в ее честь бокал.
Она подмигнула.
   Через несколько месяцев она сказала, что собирается в Париж - изучать
русский. Он подумал, что это шутка. Он тогда все еще искал работу.  Были
туманные идеи поехать вместе с ней, пройти ускоренный курс  французского
и  подыскать  какое-нибудь  поприще,  но  тут  ему  предложили  неплохое
местечко в  фирме,  проектировавшей  электростанции,  так  что  пришлось
согласиться. "Три года, - сказала она ему. - Всего-то навсего три года".
"Всего-то навсего?" - спросил он.  Она  пыталась  его  соблазнить,  мол,
будем вместе проводить в Париже выходные и праздники, но он  решил,  что
это вряд ли осуществимо.
   Он был беспомощен, а она ясно видела свои цели.
   Провожать ее в аэропорт он не поехал, зато  вечером  накануне  отлета
они побывали за мостом,  в  Файфе;  доехали  до  Куросса  и  посидели  в
прибрежном ресторанчике. Ездили на  его  машине  -  он  купил  в  кредит
маленький новый "БМВ". Ужин прошел не слишком гладко. Он перебрал  вина,
она  же  к  спиртному  не  притронулась  -  завтра  предстояло   лететь.
Путешествовать воздухом она любила, всегда брала место  у  иллюминатора.
Поэтому обратно машину вела она. Он по пути уснул.
   Проснувшись, он сначала решил, что они вернулись в Кэнонмиллз  или  к
ее старому дому на Камли-бэнк. Но огни мерцали слишком далеко, до  огней
была миля темной воды. Прежде чем она выключила фары, он мельком  увидел
что-то  огромное,  нависающее  над  ними.  И  массивное,   и   эфемерное
одновременно.
   - Блин... куда нас черти занесли? -  спросил  он,  протирая  глаза  и
озираясь. Она вышла из машины.
   - Норт-Куинсферри. Выходи, посмотришь на мост,  -  сказала,  оправляя
жакет.
   Он недовольно оглядывался. К ночи похолодало, да и дождик накрапывал.
   - Давай, - позвала она. - Мозги проветришь.
   - Так это и шпалер долбаный может сделать, - пробормотал  он,  выходя
из машины.
   Они прошли мимо знаков, предупреждающих о  том,  что  с  моста  могут
падать предметы, и мимо других, гласивших, что далее проход воспрещен  -
частная территория, и добрались до щебенчатого разворотного  кольца,  до
каких-то старых домов, до низких, скользких, заросших травой и утесником
скал. До круглого гранитного быка железнодорожного моста.  Ветер  принес
водяную пыль, и его пробрала  дрожь.  Он  поднял  взгляд  на  гигантское
сооружение, в чьем железном костяке завывал ветер. У ближайших  скал  на
берегу залива  Ферт-оф-Форт  негромко  плескались  волны,  и  в  темноте
неторопливо мигали справа и слева огни  бакенов.  Андреа  взяла  его  за
руку. Выше по течению был автомобильный мост - высокая паутина  света  и
далекий фоновый рокот.
   - Мне здесь нравится, - обняла его Андреа.
   Она вся дрожала. Он прижима