сваренным или сплавленным. Да какая разница?
   Повторяю, мост невелик. Он  пересекает  речушку,  которую  я  вижу  в
просветах толстых чугунных брусьев, подпирающих высокие перила. Речка  в
этом месте прямая, она медленно вытекает из тумана, журчит под мостом, а
затем, такая же прямая и медленная, пропадает в таком же точно проклятом
тумане.
   Я бы переплыл речушку за пару минут, да вот незадача - здесь  водятся
плотоядные рыбы. Собственно, я бы и по мосту добрался до берега,  причем
за гораздо меньшее время, даже если бы еле плелся.
   Мост - это часть поверхности цилиндра, верхняя четверть. В  целом  он
представляет собой большое полое колесо, через которое течет река.
   Позади  меня  к  мосту  подходит  через   болото   дорога,   мощенная
булыжником. На противоположном берегу живут мои дамы, они  бездельничают
или развлекаются в многочисленных павильончиках,  или  открытых  возках,
или на полянке, окруженной высокими широколистыми деревьями (их я  вижу,
когда чуть редеет туман). Я все иду и иду к этим женщинам. Иногда  шагаю
медленно, иногда быстро, а порой даже бегу. Они зовут  меня,  простирают
ко мне руки, машут. До меня доносятся голоса, но слов не  разобрать.  Но
голоса такие нежные, ласковые, теплые и соблазнительные и таким  бешеным
желанием наполняют мои чресла... Нет, это невозможно передать.
   Дамы разгуливают или лежат на атласных  подушках  в  павильончиках  и
широких возках. На них  самые  разнообразные  одежды.  Есть  и  строгие,
деловые, закрывающие своих владелиц с головы до пят, есть  и  свободные,
ниспадающие шелковыми волнами, есть  и  тонкие  до  прозрачности  или  с
множеством искусно размещенных прорех и отверстий,  отчего  пухлые  тела
(белые, как алебастр, черные, как гагат, золотистые,  как  само  золото)
просвечивают, словно заключенный в них юный любовный жар не метафора,  а
физическое явление, которое мои глаза способны улавливать.
   Иногда,  глядя  на  меня,  женщины  демонстративно  раздеваются.   Их
движения при этом неторопливы,  большие  печальные  очи  полны  желания,
изящные тонкие руки плавно касаются плеч, стряхивают, отбрасывают полосы
и слои материи, точно капли воды после купания. Я вою, я бегу быстрее; я
кричу во всю силу легких.
   Бывает, что дамы подходят к воде,  чуть  ли  не  к  самому  мосту,  и
срывают одежды, и стенают от похоти, и заламывают руки, и водят бедрами,
и опускаются на колени, и раскидывают ноги, и взывают  ко  мне.  Я  тоже
кричу и рвусь  вперед,  несусь  что  есть  сил.  Все  мои  мышцы  сводит
желанием, член торчит, как копье охотника на мамонтов; я бегу,  потрясая
им; я реву от чудовищного спермотоксикоза. Я часто эякулирую  и,  вялый,
выжатый, опускаюсь на жесткое ржавое железо, и лежу, и  тяжело  дышу,  и
хнычу, и заливаюсь слезами, и до крови  разбиваю  кулаки  о  шелушащийся
чугун.
   Порой женщины занимаются  любовью  друг  с  дружкой,  прямо  на  моих
глазах. В такие минуты я вою и рву на  себе  волосы.  Они  могут  часами
предаваться обоюдным ласкам, нежно  целовать  и  поглаживать,  лизать  и
массировать. Они  кричат  в  оргазме,  их  тела  содрогаются,  корчатся,
пульсируют в едином ритме. Бывает, дамы при этом смотрят на меня, и я не
могу понять, остаются ли в больших влажных глазах печаль и  желание  или
их сменила сытая насмешка. Я останавливаюсь и грожу кулаком, я  надрываю
голосовые связки: "Суки! Шалавы неблагодарные! Подлые садистки! А как же
я? Идите сюда! Сюда! Сюда поднимайтесь! Сюда! Ну?! Идите же! Что  стали?
Топайте! Хоть веревку говенную мне киньте!"
   Но ничего такого они не делают. Только  манят,  показывают  стриптиз,
трахаются, спят, читают старые книжки, стряпают и оставляют для меня  на
краю моста бумажные подносики с едой.  Но  иногда  я  бунтую.  Сбрасываю
подносики в реку, и плотоядные  рыбы  уничтожают  и  жратву,  и  рисовую
бумагу. Но женщины все равно не ступают на мост. Я вспоминаю, что ведьмы
не способны переходить через воду.
   Я  все  шагаю  и  шагаю.  Мост   плавно   крутится,   подрагивает   и
погромыхивает. Брусья по его бокам неспешно рассекают туман. Я бегу,  но
и мост ускоряет свое вращение, не отстает,  дрожит  под  ногами;  брусья
тихонько стрекочут в  тумане.  Я  останавливаюсь,  замирает  и  мост.  Я
по-прежнему над серединой медлительной речушки. Сажусь. Мост неподвижен.
Я подпрыгиваю и бросаюсь к берегу, к дамам. Кувыркаюсь,  ползу,  прыгаю,
скачу, сигаю, а мост знай себе погромыхивает, и никогда не позволяет мне
продвинуться  вперед  больше  чем  на  несколько  шагов,  и  каждый  раз
обязательно возвращает меня назад, на середину своего невысокого  горба,
в высшую точку над медлительной рекой. Я - ключевой камень моста.
   Сплю я - в основном по ночам,  но  иногда  и  днем  -  над  стрежнем.
Несколько раз я таился до глубокой ночи, часами  гнал  сон,  а  потом  -
р-раз! Прыг! Могучий скок вперед! Стремительный рывок! Але-оп!  Но  мост
тот еще ловкач, его  не  проведешь.  И  не  важно,  бегу  я,  скачу  или
кувыркаюсь, - он обязательно возвращает меня на середину реки.
   Я пробовал бороться с мостом, обращая против  него  его  же  инерцию,
суммарное количество движения, громадную неповоротливую массу,  то  есть
устремлялся сначала вперед, а потом обратно, пытался молниеносной сменой
направления застичь  его  врасплох,  обмануть,  перехитрить,  околпачить
подлеца, доказать, что я ему не  по  зубам  (и,  разумеется,  памятуя  о
плотоядных рыбах, я всегда это делал  с  тем  расчетом,  чтобы  в  итоге
очутиться на дамском берегу), но без успеха. При всей своей тяжести, при
всей своей громоздкости мост всегда ухитряется оставить меня в дураках и
позволяет мне приблизиться к берегу лишь на считаные прыжки.
   Иногда налетает ветерок, ему не по  силам  разогнать  туман,  но  мне
хватает и этого. Если ветер дует  со  стороны  павильонов,  он  приносит
запахи духов и женских тел. Я зажимаю нос, я отрываю длинные лохмотья от
своих ветхих одежд и затыкаю ими ноздри. Я  подумываю,  не  заткнуть  ли
заодно и уши, не закрыть ли повязкой глаза.
   Раз в несколько десятков дней из леса  за  лужком  выбегают  ряженные
сатирами  приземистые,  плотные  мужички  и  кидаются  на  дам.  А   те,
продемонстрировав должное жеманство, с  непринужденной  грацией  сдаются
своим маленьким любовникам. Оргии длятся без перерыва, практикуются  все
мыслимые и немыслимые формы сексуальных извращений. По ночам  эту  сцену
освещают  костры  и  красные  фонари,  и   в   их   сиянии   поглощается
невообразимая  уйма  жареного  мяса,  экзотических  фруктов   и   пряных
деликатесов вкупе с  бесчисленными  бурдюками  вина  и  бутылками  более
крепких напитков. Про меня в такие праздники обычно все забывают и  даже
еду не приносят на мост, поэтому я вынужден страдать от голода, пока они
предаются обжорству, насыщают все и всяческие аппетиты.  Я  сижу  к  ним
спиной, скалю зубы и гляжу на  сырой  торфяник  и  недосягаемую  дорогу,
трясусь от злобы и ревности и схожу с ума от  криков  наслаждения  и  от
сочных запахов жаркого.
   Однажды я охрип, крича на дам и сатиров, повредил лодыжку, прыгая  на
месте,  прикусил  язык,  исторгая  площадную  брань.   Дождался,   когда
захотелось по-большому, и запустил в них какашками. Но моим экскрементам
тут же нашлось применение в грязной сексуальной игре.
   Когда чернявые мужички, еле волоча ноги, убирались в свой лес, а дамы
отсыпались и приводили себя в порядок после безумных игрищ, все шло  как
прежде,  разве  что  мои   истязательницы   выглядели   теперь   чуточку
смущенными, пристыженными, даже задумчивыми. Для  меня  готовили  особые
блюда и вообще  кормили  щедрей,  чем  прежде.  Но  я  все  равно  часто
расстраивался и бросал в них едой или скармливал  ту  плотоядным  рыбам.
Покаявшись-постыдившись, дамы возвращались к старым своим делам, то есть
к чтению и сну, прогулкам и смене нарядов и любовью друг с дружкой.
   Глядишь, когда-нибудь мои слезы превратят этот мост в ржавую пыль и я
наконец обрету свободу.
   Сегодня тумана не было. Рассеялся он ненадолго, но мне хватило.  Мост
бесконечен, но я-то, я уже дошел до своего конца.
   Я не одинок.
   Когда туман поднялся, я увидел, что с обоих боков моста река уходит в
чистые дали. С одной стороны к ней примыкает торфяник, с другой - луг  и
лес. Выше по течению, шагах в ста, еще один мост, в  точности  как  мой:
чугунная бочка без дна и крышки, но с толстыми радиальными брусьями.  На
ней мужчина, он держится за брусья и смотрит на меня. Дальше опять мост,
на нем тоже мужчина. И так далее. Череда мостов постепенно  превращается
в чугунный туннель,  и  он  пропадает  на  горизонте.  К  каждому  мосту
подходит по болоту  отдельная  дорога,  а  на  другом  берегу  собрались
женщины со своими павильонами и повозками, И ниже  по  течению  -  точно
такая же картина. Но мои дамы, похоже, этого не замечают.
   Мужчина на ближайшем, ниже по течению, мосту какое-то  время  смотрит
на меня, затем пускается бежать. Я смотрю, как вращается громадный полый
цилиндр,   поражаюсь   идеальной   плавности   его   движения.   Человек
останавливается и снова глядит на меня,  потом  на  мост,  что  ниже  по
течению от него. Незнакомец карабкается по брусу, становится на перила и
почти без колебаний падает в воду. Та окрашивается  в  алое.  Самоубийца
вопит и тонет.
   Возвращается туман. Я какое-то время кричу, но ни сверху, ни снизу по
течению не доносится отклика.
   Теперь я бегу. Ровно, быстро и решительно. И так -  несколько  часов.
Темнеет. Дамы обеспокоены - я уже растоптал три подноса с едой.
   Дамы стоят и наблюдают за мной, у них большие печальные  глаза,  и  в
них какое-то смирение - будто все это они уже видели, будто  всегда  это
только так и заканчивается.
   А я знай себе бегу. Мы с мостом теперь одно целое,  детали  какого-то
огромного отлаженного механизма, игольного  ушка  для  речки-ниточки.  Я
буду бежать, пока не упаду, пока не умру.  Иными  словами,  буду  бежать
всегда.
   Дамы мои плачут, я же - счастлив. Это они в плену, это они в западне.
Узницы, покорившиеся своей судьбе. А вот я - свободен.
   Я просыпаюсь от крика, я всерьез верю, будто скован льдом  похолоднее
того, что получается из воды. Мой лед такой студеный, что  прожигает  до
костей, как расплавленный камень. И такой тяжелый, что с треском  дробит
кости.
   Но это не я кричу. Я безмолвствую, а  визжит  разрезаемый  металл.  Я
одеваюсь, иду в туалет.
   Вытираю руки носовым платком. Вижу в зеркале  свое  лицо,  распухшее,
без кровинки. И несколько зубов чувствуют себя в деснах посвободнее, чем
им полагается. Я весь в синяках, но серьезных травм вроде бы нет.
   В конторе, где меня зарегистрировали для выдачи пособия, обнаруживаю,
что половину месячной суммы удержали за носовой платок и шляпу.  Получаю
деньги. Их кот наплакал.
   Мне дают адрес магазина подержанного платья, там  я  покупаю  длинное
пальто. Оно  старое,  но,  по  крайней  мере,  прячет  зеленую  робу.  С
половиной денег  пришлось  расстаться.  Иду  в  соседнюю  секцию.  Я  не
отказался от намерения встретиться  с  доктором  Джойсом.  Скоро  устаю,
приходится сесть на трамвай и заплатить за билет наличными.
   - Травма на три  этажа  ниже,  в  двух  кварталах  к  Королевству,  -
сообщает юный секретарь, когда я добираюсь до приемной  своего  лечащего
врача. И он снова утыкается в газету.  Кофе  или  чаю  на  этот  раз  не
предлагает.
   - Я мистер Орр. Мне нужно встретиться с  доктором  Джойсом.  Помните,
вчера мы с вами об этом говорили? По телефону.
   Молодой человек устало поднимает ясные, как хрусталь, очи, оглядывает
меня с головы до ног, прикладывает к гладкой щеке наманикюренный  палец,
втягивает воздух через чистейшие, даже чуть светящиеся от белизны зубы.
   - Мистер... Орр? - Он поворачивается заглянуть в картотеку. Мне снова
дурно. Сажусь на стул. Секретарь смотрит на меня возмущенно:
   - Кто вам позволил садиться?
   - А что, я спрашивал разрешения?
   - Ну ладно... надеюсь, пальто на вас чистое.
   - Я могу повидать доктора?
   - Я ищу вашу карточку.
   - Так вы меня помните или нет?
   Он долго меня разглядывает.
   - Да, но ведь вас, кажется, перевели.
   - А что от этого меняется?
   Он с язвительным смешком качает головой и роется в картотеке.
   - Ну, так я  и  думал,  -  говорит  он,  прочитав  текст  на  красной
карточке. - Вы переведены.
   - Я это уже заметил. Мой новый адрес...
   - Нет, я в том смысле, что у вас теперь другой врач.
   - Не нужен мне другой врач. Мне нужен доктор Джойс.
   - Да что вы говорите? - Он смеется и стучит пальцем по красной карте.
- Боюсь, придется вам уйти ни с чем. Доктор Джойс вас к кому-то перевел,
и все тут. И если вас это не устраивает, что с того? - Он кладет красный
лист обратно в картотеку. - А теперь будьте любезны выйти.
   Я подхожу к двери в кабинет доктора. Она заперта.
   Молодой  человек  больше  не  поднимает  глаз  от  бумаг.  Я  пытаюсь
заглянуть в кабинет через матовое стекло, потом вежливо стучу.
   - Доктор Джойс! Доктор Джойс!
   Секретарь хихикает. Я поворачиваюсь к нему,  и  тут  звонит  телефон.
Юноша отвечает:
   - Клиника доктора Джойса. Сожалею, но его сейчас  здесь  нет.  Он  на
ежегодной  конференции  руководящих  работников.  -  При   этих   словах
секретарь  разворачивается  вместе  с  креслом  и  смотрит  на  меня   с
презрительным снисхождением. - Две недели, - ухмыляется он  мне.  -  Код
межгорода подсказать?.. О да, офицер, доброе утро. Да,  конечно,  мистер
Беркли. Как пожи... О да! В самом деле? Стиральная  машина?  Да  неужто?
Ну, должен сказать, это что-то новенькое. Мм... гм... -  Юный  секретарь
напускает на себя профессиональную важность и  пишет  в  блокноте.  -  И
много ли он съел носков?  Так-так...  Хорошо.  Да,  понял  и  немедленно
отправляю своего  заместителя  в  автопрачечную.  А  вам  желаю  чудесно
провести день. До свиданья, мистер Беркли.
   У моего нового врача фамилия Анцано. Помещение у него в  четыре  раза
меньше, чем у Джойса, и восемнадцатью этажами ниже, без  вида  на  море.
Анцано стар, пузат, с редкими желтоватыми волосами и зубами им в тон.
   Прождав часа два, я удостаиваюсь чести побеседовать с ним.
   - Нет, - говорит доктор. -  Скорее  всего  с  переводом  я  не  смогу
помочь. Да я здесь и не для этого, видите ли. Дайте время прочитать вашу
историю болезни. Наберитесь терпения. У  меня  сейчас  и  так  забот  по
горло. Как только освобожусь, мы подумаем,  как  вернуть  вам  здоровье.
Хорошо? - Он старательно изображает бодрость и участие.
   - Ну а пока? - Меня охватывает усталость. Наверное, выгляжу я ужасно:
в лицевых мышцах пульсирующая боль, у левого глаза сужено  поле  зрения,
волосы грязные, да и побриться мне сегодня не удалось. Разве  могу  я  в
таком виде убедительно претендовать на свой прежний образ  жизни?  Я  же
одет черт-те во что и вообще потрепан и в прямом, и в переносном смысле.
   - Пока? - недоуменно переспрашивает доктор Анцано и пожимает плечами.
- Вам рецепт нужен? У вас достаточно того, что вам прописывали?..
   Он тянется за рецептурной книжкой. Я мотаю головой:
   - Я о том, как мне теперь быть...
   - Тут я вряд ли могу существенно помочь, мистер Орр. Я же  не  доктор
Джойс. Мне даже себе помещения побольше никак не выхлопотать, что уж тут
говорить о пациентах... - В словах пожилого врача звучит горечь, похоже,
его раздражает мое присутствие. - Вам  остается  лишь  ждать  пересмотра
вашего дела, а я дам все рекомендации, которые сочту нужными. У  вас  ко
мне больше нет вопросов?  Я  очень  занятой  человек,  мне,  знаете  ли,
некогда на конференциях краснобайствовать.
   - Вопросов больше нет, - успокаиваю его. - Спасибо, что  уделили  мне
время.
   - Не за что, не за что. Мой секретарь  свяжется  с  вами  и  известит
насчет приема. Обещаю, это будет очень скоро. Если  вам  еще  что-нибудь
понадобится, звоните.
   Возвращаюсь в свою комнату.
   В дверях снова появляется мистер Линч.
   - А, мистер Линч! Добрый день!
   - Что с тобой стряслось, приятель?
   - Имел неосторожность повздорить  с  отвратным  привратником.  Да  вы
входите, входите. Устроит вас этот стул?
   - Я задерживаться не  могу.  Вот,  принес.  -  Он  сует  мне  в  руку
запечатанный конверт.
   На бумаге  остались  следы  пальцев  мистера  Линча.  Я  вскрываю.  -
Почтальон в дверях оставил. Ведь так и спереть могут.
   - Спасибо, мистер Линч,  -  говорю.  -  Вы  уверены,  что  не  хотите
остаться? Я надеюсь отблагодарить  вас  за  вчерашний  добрый  поступок,
пригласив сегодня на ужин.
   - Да ну? Спасибо, приятель, только сегодня не  могу.  Сверхурочная  у
меня.
   - Ладно, тогда как-нибудь в другой раз. - Я смотрю на письмо, оно  от
Эбберлайн Эррол. Просит прощения за наглое использование моего  имени  -
под предлогом ужина со мной хочет сбежать с вечеринки,  грозящей  скукой
смертной. Не желаю ли я стать ее сообщником,  постфактум?  Она  записала
номер телефона в апартаментах ее родителей  и  просит  позвонить.  Читаю
адрес на конверте. Письмо переслали сюда из моей прежней квартиры.
   - Ну, чего? - спрашивает мистер Линч, так глубоко засунувший  руки  в
карманы пальто, как будто карманы его брюк набиты краденым свинцом и  он
изо всех сил пытается их удержать. - Новости-то хорошие хоть?
   - Да, мистер Линч. Одна молодая леди хочет, чтобы я пригласил  ее  на
ужин. Мне надо позвонить по телефону. Но не  забудьте:  вы  следующий  в
списке тех, кого я намерен угостить, насколько это позволят мои скромные
средства.
   - Да как скажешь, приятель.
   Удача пока на моей стороне -  мисс  Эррол  оказывается  у  родителей.
Человек, которого я принимаю за слугу, отправляется ее искать.  Ожидание
стоит мне нескольких монеток. Вероятно, апартаменты у семейства  Эрролов
довольно внушительных размеров.
   - Мистер Орр? Алло? - Похоже, она запыхалась.
   - Добрый день, мисс Эррол. Я получил ваше письмо.
   - Да? Хорошо. Вы сегодня вечером как, свободны?
   - Я бы очень хотел с вами встретиться, но...
   - Что случилось, мистер Орр? У вас простуженный голос.
   - Простуда ни при чем, у  меня  рот...  -  Я  замолкаю  на  несколько
секунд. - Мисс Эррол, я правда очень хочу вас  увидеть,  но  боюсь...  в
моей жизни  наступила  черная  полоса.  Меня  перевели.  Можно  сказать,
понизили в должности, причем существенно. Это доктор Джойс меня опустил,
если можно так выразиться. Если точнее, на уровень У-семь.
   - Да?
   Бесцветный тон, с каким она произносит это простое  слово,  дает  мне
больше, чем дал бы целый час вежливых объяснений о праве  собственности,
социальном положении, благоразумии  и  такте.  Возможно,  от  меня  ждут
продолжения  разговора,  но  это  выше  моих  сил.  Сколько  длится  мое
молчание? Секунды от силы две? Три? По  меркам  моста  это  пренебрежимо
мало, однако я успеваю пережить гамму чувств в диапазоне от отчаяния  до
гнева. Что же  делать?  Бросить  трубку,  уйти,  порвать  с  мисс  Эррол
немедленно и навсегда? Положить конец этой пытке? Да, я так и сделаю.  И
пропади оно все пропадом! Бросаю трубку! Вот сейчас... Да, сейчас же...
   - Простите, мистер Орр, я отходила дверь затворить.  Тут  мой  братец
рядом сшивается.
   Так куда, говорите, вас  перевели?  Я  могу  помочь?  Хотите,  сейчас
приеду? Орр, ты идиот!
   Облачаюсь в одежду брата Эбберлайн Эррол. Девушка появилась у меня за
час до условленного времени,  с  чемоданом,  полным  ношеных  шмоток,  в
основном ее  братца.  Мисс  Эррол  сочла,  что  у  нас  с  ним  примерно
одинаковое телосложение. Пока  я  переодевался,  она  ждала  за  дверью.
Ужасно неприятно было оставлять ее в столь вульгарной  обстановке  одну,
но вряд ли она смогла бы находиться в комнате.
   И вот я выхожу. Она ждет в коридоре, прислонившись  спиной  к  стене,
согнув ногу в колене и упершись пяткой в стену, так что ягодица касается
каблука. Руки сложены на груди.  Мисс  Эррол  разговаривает  с  мистером
Линчем, а тот глядит со смесью подозрения и благо