очень  умных  и  не  очень
прочных люков шлюзовой камеры.
   - И все? Дурак сучий, какого хрена распустил охрану, какого хрена...
   - Пожалуй, старина, я дал  маху,  -  говорит  талисман  и  зевает.  И
запрыгивает мне на плечо. И мы оба смотрим на входной люк. Сквозь металл
проникает острие меча и вырезает круг, который с лязгом падает на пол. И
в отверстие пролезает этот светловолосый  мордоворот.  -  Поля,  -  тихо
произносит  зверушка  и  кивает  возле  моего  уха.  -   Люк   армирован
моноволокном; чтобы разрезать его с такой  легкостью,  необходимо  очень
тонкое силовое лезвие. Неплохим оружием разжился этот парень... хотя это
еще как посмотреть, кто кем разжился.
   - Где же этот долбаный кинжал? - кричу я вне себя от страха. Я  готов
нагадить в койку, а амбал топает по  коридору  замка  и  выглядит  очень
настороженным, но и очень решительным и машет мечом с самыми серьезными,
судя по всему, намерениями. Потом глядит в сторону, и его  взгляд  мечет
молнии.
   К  нему  движется  кинжальчик,  но  слишком   медленно,   как   будто
раздумывая. Блондин  все  так  же  свирепо  таращится  на  него.  Кинжал
останавливается в воздухе, а потом и вовсе падает на  пол  и  катится  в
угол.
   - У, бля! - восклицаю.
   - Я же говорил: это дешевая копия. Система опознавания на нем  стоит,
но, наверное, меч нашего приятеля, а может, шлем послал фальшивый сигнал
"свой". Настоящие вещи обладают волей, они  достаточно  смышлены,  чтобы
поступать по-своему, и поэтому они совершено бесполезны для  таких,  как
мы с тобой.
   - Хорош чушь нести, ты же не  барыга-оружейник!  Сделай  чёнибуть!  -
кричу на зверька,  но  он  лишь  пожимает  серыми  плечиками  и  глубоко
вздыхает.
   - Боюсь, старина, слишком поздно.
   - Ты баишся? - ору я ему в мордочку. - Так это ж  не  тебя  в  Хадесе
ждут нидаждутся! Представляешь хоть, каких пакостей там могли  для  меня
напридумывать за триста лет?
   - Да успокойся ты,  дружище.  Разве  нельзя,  глядя  смерти  в  лицо,
сохранять достоинство?
   - В жопу достоинство! Я жить хочу!
   - Гм...  Это  хорошо,  -  говорит  зверушка,  а  светловолосый  битюг
исчезает с экрана. Где-то  за  дверью  спальни  раздается  оглушительное
лязганье, пол ходит ходуном.
   - У, бля! - Я намочил простыню и матрас. Просто взял  и  описался.  -
Маматчка! Папатчка!
   Дверь  распахивается.  Передо  мной  стоит,  заполнив   весь   проем,
здоровенный светловолосый ублюдок. Он еще больше, чем казался на экране.
А мечище долбаный - длиной с мой рост, не меньше. Я свернулся в  калачик
на кровати, я весь трясусь. Воин входит, пригнув голову, иначе бы шлем с
волчьей башкой задел притолоку.
   - Т-ты чё, в натуре? - спрашиваю. - К-каки праблемы?
   - Никаких праблем сынуля, - отвечает жлоб и приближается  к  кровати.
Не человек - гора долбаная. И поднимает надо мной меч.
   - Да погодь ты... Можиш забирадь всешто...
   Хабах.
   Такого удара я еще никогда в жизни не получал.  Как  будто  меня  сам
Господь Бог отоварил или через тело пропустили разряд в миллиард  вольт.
Звезды, свет, головокружение. Я видел, как падал на меня клинок, сверкая
в свете ламп, видел гримасу на  морде  воина-громилы  и  слышал  звук  у
самого уха. Противный такой звук, вроде смешка. Готов поклясться, это  и
был смешок.
   Старой пидрила в койки был мёртв, я иму чирипушку раскраил как гнелой
какосавый apex. Штючка с  иво  плитча  ищезла  пуф  и  нету  тока  димок
асталса. А у миня бошка кружылас и я видил звьёздачки и все такое. Гатов
па клястца мужык на кравати уже не такой был как  када  я  вашел  в  ету
комнату у ниво в роди воласы тада были нетакие серабелые правда же?
   - Ну что ж... ламца-дрица-оп-ца-ца, сработал чертов перенос. Ну и как
ты, дубина стоеросовая, теперь себя чувствуешь?
   Ета мой шлем загаварил.  Тута  я  сел  на  койку  и  снял  шлем  штоб
пасматреть на волчу бошку.
   Да какта ни так, атвичяю.
   - Как сам не свой, - киваит мине волча  бошка  и  скалица.  -  Ничего
удивительного.  Ты  тоже  перешел.  Мой   могучий   интеллект   выдержал
перемещение  благополучно,  остался  цел  и  невредим.  А  уж  коли  это
получилось с  такой  грандиозной  библиотекой  знаний,  то  твоя  жалкая
пародия на сознание и подавно должна была уцелеть. Ну а сейчас  к  делу:
бортовые системы наконец среагировали  на  вторжение,  они  не  согласны
считать тебя законным владельцем,  а  мне  понадобится  какое-то  время,
чтобы перенастроить телепатические контуры в этом  дурацком  колпаке.  В
общем, давай отчаливать, пока корабль не всполошился. Иначе будет  много
чего неприятного, в том числе термоядерный взрыв, и вряд ли я  или  даже
твой чудесный меч спасет нас в самом эпицентре. Стартуем.
   Лады преятиль гаварю и пад нимаюс  наноги  и  на  диваю  шлем.  Такое
ащющение будта мозги из бошки выбралис будта я тока  што  спал  а  сичяс
праснулса. И будта штота в мине  есть  ат  старикажки  каторый  в  койки
валяица. Нуда хрен с ним патом разбирёмса. Раз волча бошка гаварит  нада
из замка выбираца значит так-тому и быть. Я  паднял  метч  и  пабижал  к
выхаду. Здеся тожа ни нашлос сакровишча так вить всех багатстсв на свети
ни дабудиш. Да к таму-же ишо не вечир. Мала ли на белам свети  замков  и
валшебников и старых варворов и всиво такова протчева...
   Во блин житуха, а? Не жизня а молина...
 
Четвертичный период 
 
   - Знаешь, этот диск у меня три года пролежал, пока я не врубился, что
имя Фэй Файф - это прикол, - сказал он Стюарту, покачивая головой. - "Вы
откуда?" - "Айм фэй Файф".
   - Ага, - отозвался Стюарт. - Знаю.
   - Господи, я иногда такой дурак, -  тихо  проговорил  он  и  печально
взглянул на банку "экспортного".
   - Ага, -  кивнул  Стюарт.  -  Знаю.  -  И  встал,  чтобы  перевернуть
пластинку.
   Он посмотрел в окно, на город и  далекие  голые  деревья  в  лесистой
долине. Наручные часы показывали 2.16.
   Уже темнело. Кажется, скоро солнцестояние. Он глотнул еще.
   Он выпил пять или  шесть  банок,  так  что,  похоже,  надо  было  или
оставаться у Стюарта, или возвращаться в Эдинбург поездом. "Пусть  будет
поезд, - подумал он. - Сколько лет уже не ездил  на  поезде.  А  ведь  и
правда, чем плохо: сесть на вокзале в  Данфермлине,  въехать  на  старый
мост, с него бросить монетку и пожелать, чтобы Густав  наложил  на  себя
руки, или чтобы Андреа  забеременела  и  захотела  вырастить  ребенка  в
Шотландии, или..."
   "Прекрати, урод", - сказал он себе. Стюарт вновь сел. Они говорили  о
политике. Сошлись на том, что весь их  левацкий  базар  -  чистая  поза,
иначе быть бы им сейчас в Никарагуа, сражаться за сандинистов.  Говорили
о прошлом, о старой музыке, о былых друзьях. О ней  -  ни  слова.  Потом
речь зашла о "звездных войнах", СОИ.  Только  что  под  этой  программой
подписалась Британия. Обоим тема  была  довольно  близка,  оба  знали  в
университете кое-кого из разработчиков  оптических  компьютерных  сетей,
которыми интересовался Пентагон.
   Говорили о том, что  в  университете,  по  Кёстлеровскому  завещанию,
открыли новую кафедру  -  парапсихологии,  и  о  передаче,  которую  оба
смотрели по телевизору с месяц назад, насчет сновидений при не полностью
выключенном сознании. Еще вспомнили гипотезу морфологического  резонанса
(он сказал: "Да, это интересно"; но он не  забыл  и  те  времена,  когда
интересными считались теории фон Деникена).
   Обсудили случай, упоминавшийся на этой неделе и по  телевизору,  и  в
газетах. Француз, инженер из русских эмигрантов, разбился  в  Англии  на
машине. Среди обломков нашли кучу денег, есть подозрение, что во Франции
он занимался какими-то махинациями. Сейчас пострадавший в коме, но врачи
считают, что он симулирует.
   - Мы, инженеры, народ хитрожопый, - сказал он Стюарту.
   Вообще-то говорили почти обо всем, кроме того, о  чем  ему  на  самом
деле хотелось поговорить. Стюарт несколько раз затрагивал  тему,  но  он
каждый раз уклонялся.  Сны  бодрствующего  разума  всплыли  потому,  что
именно об этом они последний  раз  спорили  с  Андреа.  Стюарт  не  стал
выпытывать  про  Андреа  и  Густава.  Возможно,  ему  просто  надо  было
поговорить. Хоть о чем.
   - Кстати, как дети? - спросил он.
   Стюарту пора было есть, и тот спросил, не желает ли и он  перекусить.
Но он голода не испытывал.  Пыхнули  еще  по  косяку,  он  опростал  еще
баночку. Поговорили.  Смеркалось.  Подуставший  Стюарт  сказал,  что  не
мешало бы придавить ухо; он поставит будильник и заварит чай, уже  когда
встанет.  А  поев,  можно  будет  выбраться  куда-нибудь,  по   кружечке
пропустить.
   Он послушал через наушники старый Jefferson  Airplane,  но  пластинка
была вся в царапинах. Порылся среди  книг  друга,  прихлебывая  пиво  из
банки, и докурил последний косяк. Наконец он встал  и  подошел  к  окну,
глянул сквозь щели жалюзи на парк, на разрушенный дворец, на аббатство.
   С наполовину затянутого тучами неба медленно исчезал  свет.  Зажглись
уличные фонари, дорога была полна припаркованных  или  идущих  на  малой
скорости  машин  -  Рождество  на  носу,  народ  озаботился   подарками.
"Интересно, - подумал он, - как тут все выглядело, когда во  дворце  еще
жили короли?"
   Королевство Файф... Сейчас это всего лишь  область,  а  тогда...  Рим
тоже когда-то был маленьким, зато потом разросся будьте-нате. Интересно,
как бы сейчас выглядел мир, если бы  в  свое  время  какая-нибудь  часть
Шотландии - еще  до  возникновения  Шотландии  как  таковой  -  расцвела
подобно Риму? Нет, для этого не было причин,  исторических  предпосылок.
Когда Афины, Рим и Александрия располагали  библиотеками,  мы  -  только
крепостцами  на  холмах.  Наши   предки   не   были   дикарями,   но   и
цивилизованными их не назовешь. Потом-то мы могли бы сыграть свою  роль,
но время оказалось упущено. Вот так у нас всегда: или слишком рано,  или
слишком поздно. И лучшее, что мы делаем, мы делаем для других.
   "Наверное, это сентиментальный шотландизм, - предположил он. - А  как
насчет классового сознания вместо национализма? Ну-ну".
   Как она так может? Не говоря уже о том,  что  здесь  ее  родина,  что
здесь  живет  ее  мать,  ее  самые  старые  друзья,  что  здесь  у   нее
отпечаталось столько первых воспоминаний и складывался ее характер, - но
как она может бросить все, что к настоящему моменту приобрела?  Он-то  -
ладно, сам готов вычеркнуть себя из уравнения. Но у нее так много и  уже
сделанного, и того, что предстоит сделать. Как она может?
   Самопожертвование. Куда мужчина, туда и  женщина.  Она  ухаживает  за
Густавом, а сама отошла на второй план.  Но  ведь  это  же  противоречит
всему, во что она верит.
   А он? Почему до сих пор не поговорил с ней как надо? Сердце  забилось
быстрей,  он  задумчиво  опустил  банку.  Ведь  он  на  самом  деле   не
представлял себе, что надо сказать, знал лишь, что хочет с ней говорить,
хочет обнимать ее, просто быть с ней и рассказывать обо всем, что к  ней
чувствует. Надо рассказать ей  обо  всем,  что  он  когда-либо  думал  и
чувствовал. И о ней, и о Густаве,  и  о  самом  себе.  Он  будет  с  ней
абсолютно честен, и она бы по крайней мере узнала наконец, что он  собой
представляет, и уже не питала бы на его счет иллюзий. Но  к  черту.  Это
все ерунда.
   Он допил пиво, бросил в дырочку окурок  и  аккуратно  сложил  красную
банку. Из треснувшего алюминиевого уголка пролилось на ладонь. Он  вытер
руку. Я должен с ней увидеться. Я должен с  ней  поговорить.  Интересно,
чем она сейчас занята? Наверное, дома. Ну да, они обе дома. У них гости.
Меня тоже приглашали, но я хотел навестить Стюарта. Он пошел к телефону.
   Занято. Может, опять в Париж звонит? Тогда это  на  час.  Даже  бывая
здесь, она проводит половину времени с Густавом.  Он  положил  трубку  и
стал ходить по  комнате.  Сердце  колотилось,  ладони  потели.  Надо  бы
отлить. Он пошел в санузел, потом тщательно вымыл руки, прополоскал рот.
Все в порядке, он даже не пьян и не обдолбан. Снова взял трубку. Тот  же
сигнал. Постоял у окна. Если прижаться лбом к  стеклу  и  глядеть  прямо
вниз, виден "ягуар" - белый обтекаемый призрак на темной улице. Еще  раз
посмотрел на часы. Самочувствие отличное, сознание ясное. Можно ехать.
   "А почему бы и нет", - подумал он. Ягуар-альбинос в  серых  сумерках;
добраться до шоссе и  рвануть  по  автомосту,  повесив  на  рожу  наглую
ухмылку и врубив музыку на всю катушку. И горе  ушам  бедного  засранца,
которому придется брать с меня дорожный сбор... Блиин, как  это  в  духе
"Страха и ненависти", очень по хантер-эс-томпсоновски. Заметь, приятель,
от этой чертовой книги ты потом  всегда  ездишь  чуть  быстрее.  Сам  же
виноват, несколько минут назад слушал "White Rabbit"  -  вот  музыкой  и
навеяло. Нет, про вождение забудь. Ты перебрал.
   Япона мать,  да  какое  там  перебрал?  Конец  года,  все  ездят  под
хмельком. Бля, я же пьяным лучше вожу, чем большинство  -  трезвыми.  Не
бери в голову, малыш, все у нас получится. Дорога-то  знакома  как  свои
пять... Просто надо в  городе  поосторожней,  вдруг  на  проезжую  часть
ребенок выскочит, а с реакцией что-нибудь не того. На автостраде же  все
пройдет как по маслу, там  главное  -  не  затевать  гонки  с  сопливыми
местными шумахерами на "капри" и не кидать подлянок бээмвешникам, у  них
и так глаза остекленевшие. Главное - не трусить, не рассеивать внимание,
не думать о "Красных акулах" и "Белых китах", не испытывать подвеску  на
бетонных стенках, не  тренировать  контролируемый  юз  на  магистральной
развязке. Короче, расслабься и слушай музон. К примеру, тетушку  Джоанн.
Что-нибудь поспокойнее. Не снотворное, но и не  слишком  будоражащее.  А
то, бывает, врубишь что-нибудь этакое - и тапка сама в пол...
   Он решил сделать последнюю попытку.  Телефон  не  отвечал.  Он  пошел
глянуть на Стюарта - тот спал как младенец и перевернулся на бок,  когда
отворилась дверь и в спальню проник свет из  гостиной.  Он  написал  для
Стюарта записку и оставил  ее  у  будильника.  Потом  взял  свою  старую
байкерскую кожанку и шарф с монограммой и вышел из квартиры.
   Выбраться из города  удалось  не  скоро.  Прошел  дождь,  улицы  были
влажны. Ведя "ягуар" в  транспортном  потоке,  он  слушал  Big  Country,
альбом "Steeltown" - на родине Карнеги  это  казалось  вполне  уместным.
Самочувствие было просто класс. Он сознавал, что не стоило  садиться  за
руль, и  со  страхом  думал  о  полицейских  с  алкогольно-респираторной
трубкой. Впрочем, часть его мозга оставалась трезвой, и она  следила  за
ним, оценивала вождение.  И  он  доедет,  все  будет  тип-топ,  лишь  бы
внимание не подвело да и везение. "Больше не  повторится,  -  сказал  он
себе, выведя наконец "ягуар" на свободный отрезок дороги к автостраде. -
Второго раза не будет. И первого бы не было - если б  не  такая  крайняя
нужда.
   И я буду очень осторожен".
   Здесь движение было  двухполосным,  и  он  от  души  прибавил  газку.
Ухмыльнулся, когда позвоночник вдавило в спинку сиденья. "О, как  мне  в
кайф мотора рык", - напел он тихонько. Вынул из "накамичи"  кассету  Big
Country, нахмурился, заметив, что превысил разрешенную  скорость.  Убрал
ногу с педали газа, заставил машину опустить нос.
   Поставим-ка  что-нибудь  помягче,  не  слишком   хрипло-крикливое   и
адреналиновое. Все-таки приближаемся  к  громадному  серому  мосту.  Как
насчет "Bridge Over Troubled Water"? Он состроил печальную мину  -  увы,
не держим-с, причем давно. Зато есть Lone Judgement  и  есть  Los  Lobos
("How Will the Wolf Survive?"), на одной кассете. Он ее нашел, поднес  к
глазам, уже приближаясь  к  автостраде.  Да,  сейчас  бы  лучше  подошли
техасцы, но они как раз на другой стороне, а мотать всю пленку  недосуг.
Ладно, пусть будут Pogues. "Rum, Sodomy and the  Lash".  Веселые  ритмы,
заебись мелодии, в аккурат для вождения. Не  без  хриплого  ора,  ну  да
ничего страшного. И заснуть не дадут. Главное - не гнаться все время  за
музыкой. Ну, давайте, ребята...
   Он выехал на М90, на южную трассу. В темно-синем небе висели  пестрые
облака. А ничего вечерок, даже не холодно. Дорога еще  не  просохла.  Он
подпевал Pogues и старался  не  слишком  газовать.  Захотелось  пить.  В
кармашке на дверце он обычно возил банку кока-колы  или  "айрн-брю",  но
забыл пополнить запас. В последнее  время  он  слишком  многое  забывал.
Несколько встречных машин помигали ему, и он переключил фары на  дальний
свет.
   Автострада забиралась на холм между Инверкитингом  и  Розитом,  и  он
увидел сигнальные огни  моста  (предупреждение  самолетам)  -  внезапные
белые вспышки на двух высоких башнях. Ну и  зря,  ему  больше  нравились
прежние  огни,  красные.  Он  съехал  на  крайнюю  левую  полосу,  чтобы
пропустить "сьерру", и, когда уменьшились ее габаритные  огни,  подумал:
"Чувак, в другой раз я бы тебе этого не спустил". Он откинулся на спинку
сиденья, пальцы барабанили под музыку по узкому спортивному рулю. Трасса
шла узкой долиной, прорубленной в скале, которая образовывала  небольшой
мысок; виднелись огни Норт-Куинсферри. Можно  бы  свернуть  туда,  снова
постоять под железнодорожным мостом, но  какой  смысл  удлинять  поездку
сверх необходимого. Не к чему искушать судьбу или  провоцировать  ее  на
иронию.
   "А ради чего я это делаю? - подумал он. -  Будет  ли  какой-то  прок?
Ведь ненавижу тех, кто водит машину в пьяном виде, так какого  же  черта
сам?.." Появилась мысль, что  надо  бы  ехать  назад,  на  худой  конец,
свернуть к Норт-Куинсферри. Там есть станция. Машину загнать на стоянку,
сесть на поезд (в ту или другую сторону)... Но он уже миновал  последний
съезд с трассы. И хрен с ним!  Можно  остановиться  на  той  стороне,  у
Дэлмени, припарковаться там. Все лучше, чем рисковать дорогой краской  в
эдинбургском предрождественском столпотворении.  А  утром  вернуться  за
тачкой. Не забыть бы еще включить все охранные системы.
   Дорога выбралась из рукотворного ущелья. Он  увидел  Саут-Куинсферри,
марину у Порт-Эдгара, знак "VAT 69"  (перегонный  завод),  огни  фабрики
"Хьюлетт Паккард". И железнодорожный мост,  темный  на  фоне  облаков  в
последних  лучах  заката.  А  дальше  -  больше  огней:  хаунд-пойнтский
нефтеналивной  терминал,  на  строительстве   которого   они   выступали
субподрядчиками, и совсем вдали - огни Лейта. Гулкие металлические кости
старого железнодорожного моста казались цвета подсохшей крови.
   "Ах ты, красавец писаный, - подумал он. - До чего ж ты  шикарный,  до
чего  ж  здоровенный.  Издали  такой  хрупкий,  а  вблизи  -  массивный,
незыблемый. Элегантность и грация, совершенство  форм.  Мост  что  надо:
гранитные  быки,   лучшая   корабельная   сталь,   бесконечный   процесс
покраски..."
   Он снова перевел взгляд  на  дорогу,  которая  на  подъезде  к  мосту
ощутимо  забирала  вверх.  Полотно  влажноватое,  но  ничего  страшного.
Никаких проблем. Не так уж быстро он  и  едет,  держится  левой  полосы,
вдоль бока, обращенного к железнодорожному мосту  ниже  по  течению.  На
дальнем конце острова, под средней секцией железнодорожного моста, мигал
огонек.
   "Наступит день, когда и тебя не будет,  -  подумал  он.  -  Ничто  не
вечно. Может, именно это я и хочу ей сказать?  Нет,  я,  конечно,  не  в
претензии, ты ведь должна уйти. Нельзя его за это винить, ведь ради меня
ты бы поступила точно так же, и я - ради тебя. Просто жалко, вот и  все.
Уходи. Ничего, все как-нибудь выживем. Может, и нет худа без добра..."
   Он спохватился, что шедший перед ним грузовик внезапно перестроился в
правый ряд. Метнул взгляд левее - и обнаружил перед собой легковушку. Та
стояла, брошенная хозяином на первой полосе, у ограждения. Он со свистом
втянул воздух, ударил по педали тормоза, попытался свернуть...  Но  было
поздно.
   Был миг, когда его нога вжимала тормозную педаль  до  упора  и  когда
руки вывернули руль настолько, насколько это возможно  одним  рывком,  и
при этом он понимал, что больше ничего сделать невозможно. Он