о,
затанцевал у кромки воды, подзывая невесту тихим, воркующим ржанием. И она,
словно на магнит, кинулась к нему, скользя по дну нековаными копытами,
подскользнулась, на мгновение ушла с головой и сбросила всадницу - точнее,
смыла ее со своей спины. Однако в неуловимый момент, будучи под водой,
Оксана успела расстегнуть подпругу, и когда кобылица вынырнула и обрела
опору под ногами, оказалась уже без седла.

Тем часом Ражный снял мокрую одежду, развесил ее на солнцепеке и рсстелил
на земле плащ - символ девичьей чести. По обыкновению перед Пиром Радости
суженая носила его целый месяц, в том числе и спала на нем, дабы напитать
его своей энергией любви и страсти, но Оксана не ждала Манорамы,
повиновалась воле прадеда, и потому он ничего не ощутил. Синее полотнище
пахло ароматом трав и разогретой на жаре еловой хвоей - вездесущим лесным
запахом. Потому Ражный лег рядом с плащом, на ярко-зеленый и густой
кукушкин лен. Суженая могла бы подойти, взять предмет своей гордости и
отдать другому арак-су, например, своему тайному возлюбленному - бывало,
что таким образом молодые заранее договаривались и преодолевали
родительскую волю, - но Оксана не сделала этого, положила седло на камень
вверх потником, чтоб подсушить, и с девичьей опаской присела возле ног, к
нему спиной.

- Надеюсь, ты от меня не отказался? - уверенно спросила, глядя на
трепыхающееся под ветром полотнище.

- Прости, я приехал не на Манораму, - внезапно для себя признался Ражный. -
А чтобы отомстить за отца.

- Кому отомстить?

- Это не обязательно знать... Она не настаивала, лишь подогнула ноги, зябко
обняла свои колени.

- Я подумала, почему так рано мне выпал Пир Радости? Тебе еще до сорока
шесть лет, одиннадцать месяцев и двадцать два дня...

- Инок поторопился. Повязать меня хочет Манорамой, отвлечь...

- И что, удалось ему это?

В зачине Пира он не имел права прикасаться к ней, а хотелось дотронуться до
спины, приласкать и утешить.

- Если бы не скачки, а сразу на брачное ложе, - вместо своего желания
пошутил он и пощекотал длинной травинкой ложбинку спины.

- А ты совсем не испытываешь ко мне чувств? Древняя традиция была проста и
мудра: обрученным прививали любовь друг к другу, как прививают к дикому
плодовому дереву благородный побег. Ей с раннего детства рассказывали о нем
в буквальном смысле сказки, представляя если не принцем, то храбрым,
сильным и мужественным воином - единственным достойным ее руки и сердца.
Она вырастала с мыслью о нем, и детское, девическое воображение к юности
превращалось в мечту - в порох, которому достаточно одной искры. Из-за
большой разницы в возрасте несколько иначе все происходило среди воинов,
ожидающих совершеннолетия. Относительная свобода вовсе не означала полную
волю: ему, как и суженой, все время внушали о продлении рода с
од-ной-единственной, той, с кем была скреплена рука, и каждый араке стоял
перед выбором - прервать его или продолжить. Чаще всего бывало, что
обрученные не видели друг друга с самого момента обручения, но истинное,
искреннее чувство возникало в единый миг, как только они встречались.
Оксана посмотрела через плечо, откинув тяжелые, мокрые волосы.

- Совсем ничего?

- Сначала мне надо избавиться от других... чувств, - проговорил он сквозь
стиснутые зубы.

- Я помогу тебе, - она легла, положив голову ему на живот. - Почему ты
такой холодный? Когда скакал за мной, я чувствовала поток огня.

- Это у тебя волосы холодные...

- Я знаю, ты Хочешь отомстить Пересвету,-вдруг сказала суженая. - За своего
отца. Прошу, не делай этого.

- Тебя Гайдамак попросил?

- Нет, он ничего не сказал. Достал лишь плащ и подвел лошадь.

- Ну да, и кобылица оказалась в охоте...

- Мой прадед так хорошо знает коней, что у него... все возможно. Он самый
лучший лошадник на свете.

- Считай, поверил...

- Что делать будем? - после короткого молчания спросила она. - Прикинемся,
что празднуем Пир, или ты вернешь плащ и сдашься?

- Я никогда не сдаюсь.

- Но месть - не то чувство, чтобы радоваться...

- Но это самое чистое чувство!

- Говорили, что ты дерзкий... Знаешь, и мне это нравится. Хочу, чтобы дети
походили на тебя!

На отмели - там, где из озера вытекал ручей, забили воду и заржали кони.
Оксана на миг замерла, и волосы ее стали горячими.

- Все равно, - через минуту проговорила она. - Откажешься от своих чувств -
приди ко мне, постучи в окно... Подумаешь, каких-то шесть лет, одиннадцать
месяцев и двадцать два дня...


Ночью Ражный опять лежал на сеновале и решал - к суженой пойти и в окно
постучать или за чемоданом на автобусную остановку. А тянуло туда и сюда,
так что не разорваться было, и тогда он под утро пошел и принес чемодан.
Нарядился в штаны и рубаху, окрутил себя не телячьим поясом - боевым,
повивальным, с родовыми бляхами, и перелесками, кустами подобрался с тыла к
хоромам боярским. Дом был П-образный, с внутренним двором, огороженным с
одной стороны трехметровым забором, где и располагалось "хоромное"
ристалище, на котором они с отцом много лет силой мерялись. Ражный
перемахнул изгородь и увидел, что все теперь здесь не так: вместо
вспаханного, взбороненного круга, как в родной вотчине, опилки и дресва
вперемешку. Не ковер земляной - перина взбитая, чтоб не ушибиться.

Он огляделся, вышел на середину и закричал, как, бывало, в юности кричал по
утрам отцу:

- Дядька Воропай! Выходи силой меряться! Выходи, дядька Воропай, сразимся!

Только что заря занималась и еще утренние птицы не пели, поэтому голос был
звучным, как в колодце, и разносился с ветром, так что листья на дубах
затрепетали. Окно распахнулось в холодной светелке, где всегда отец спал, и
боярый муж показался. Он отлично видел Ражного, однако, поддерживая игру,
спросил:

- Кто клич мне бросил? Больно уж мал от земли, не вижу! Кто таков будешь?

- Я Ражный, воин Полка Засадного!

Он должен был, не выходя на ристалище, сказать:

- Не ведаю такого воина! Ступай, отрок, и приходи после Пира.

На что получил бы ответ:

- А вот выйди, так изведаешь!

Когда-то в старину подобным образом араксы вызывали друг друга на поединки;
сейчас же эта традиция осталась в виде детской игры и не более, атавизм
рыцарских времен...

У боярого мужа было трое своих сыновей, ныне мужалых араксов и внуков,
поди, около десятка, так что слова этой игры должны бы на зубах завязнуть;
однако же Воропай словно забыл их, закрыл окно и спустился во двор черным
ходом.

Его род происходил от крестей - пахарей, воскрешающих ниву, то есть от
крестьян, некогда собранных Сергием в монастыри-рощенья для воинской науки.
Среди араксов их до сей поры так и звали-крести, ибо они отличались
трудолюбием, покладистым и терпеливым нравом, однако если кончалось их
терпение, многим становилось дурно от их напора, самоотверженности и
невероятного упрямства. Говорили, что на ристалищах лучше не будить в них
дремлющего зверя, а вести поединок ровно, даже бесстрастно, поскольку
возбуждение - почти всегда ответная реакция. И совсем опасно, если они
входят в раж - в состояние Правила.

Несмотря на ранний час, Воропай обрядился для схватки. Вот только рубаха
была непривычная - трехслойная, вдоль и поперек простроченная, из грубого,
крепчайшего холста, а горловина обложена двойной кожей и прошита конскими
жилами. Обыкновенно для потехи отец надевал или совсем старенькую, или из
слабенькой, на одну схватку, фабричной ткани, ибо .после сечи все равно
останутся одни ремешки.

Воропай уже на ходу опоясался телячьим ремнем и телячьи же рукавицы
подоткнул с одной стороны, с другой - знакомые с юности песочные часы.

И трудно было определить, знал ли он, что Ражный явится утром, или нет,
побывал ли у него старый инок с предостережением?.. Сам Пересвет виду не
подавал, кажется, обрадовался приезду порученного ему отцовской волей
несовершеннолетнего аракса.

- Здравствуй, здравствуй, Сергиев сын! - руку пожал по-отечески. - Хотел уж
калика послать да к себе позвать. А ты и так услышал, сам пришел...

Оставленные без опеки и руководства молодые араксы быстро выходили из лона
Сергиева воинства, отрывались от корня и вырастали дичками. Чаще всего, не
зная куда девать силу немереную, уходили бродяжить еще до Пира, а в
последние сто лет подавались в спорт и легкие победы портили их еще больше.
Одно время это стало повальным увлечением, и не только беспризорные отроки
- благополучные норовили уйти из-под родительской воли, бывало, нарушали
запрет и после Пира оставались в спорте, становясь многократными чемпионами
мира и пожиная пустую мирскую славу. А поскольку происходило перерождение
аракса, то дикие побеги жестко отсекались, и возвращение назад происходило
мучительно и трудно, если вообще было возможно.

Боярый муж словно не замечал повивального пояса на Ражном и рукавиц из
холки зубра, оглядел ристалище, развел руками.

- Здесь я со внуками потешаюсь, для них в самый раз, а для тебя бы и в
дубраве место нашлось. Пойдем-ка на другой круг, Сергиев сын!

Ражный знал Валдайское Урочище вдоль и поперек. В огромной реликтовой
дубраве, настоящем лесу, перерезанном речкой и ручьями, со сторожками, где
доживали свой второй век и присматривали за порядком иноки, без дорог, но с
густой сетью троп и тропинок, было несколько ристалищ, в том числе
боярское, где происходили поединки за титул Пересвета, и символическое,
судебное, на котором старейшины избирали Ослаба, совершали над ним обряд,
после чего он вершил тут свои суды.

Сейчас дубраву прорезала еще одна тропа, самая набитая - конная...

Боярый муж привел его на токовище - ристалище, где обыкновенно проводились
Свадебные Пиры. Круглую луговину недавно выкосили, на опушке, под сенью
старых дубов стоял стог сена и покрытие круга было соответственным:
короткая, жесткая стерня...

Здесь были солнечные часы, однако Воропай установил на столбик песочные,
что-то поколдовал с ними и, внезапно развернувшись, уже оказался в
рукавицах и с бычьим, неотвратимым напором кинулся в кулачный. Ражный
только достал свои из-за пояса и был не готов, но не имел права взять хотя
бы несколько отступных секунд. На этом ристалище все находилось под волей
боярина!

Натянуть в бою толстые, не размятые и несгибаемые рукавицы оказалось не
так-то просто, и первые минуты он вынужден был только защищаться, зажав их
в кулаки: бросить на землю - означало отказ от продолжения боя. Едва
сдерживая напор, отбиваясь левой рукой, Ражный всунул пальцы в рукавичный
раструб и в этот миг пропустил сильнейший прямой удар в грудь. Воропай
ожидал, что собьет его с ног, отскочил на шаг, и этого времени хватило,
чтобы вогнать правую руку в жесткое кожаное нутро рукавицы. Какой бы ни
была крепкой и тренированной кисть, все равно к концу зачина рука окажется
разбитой и измочаленной так, что потом не выдержит ни братания, ни тем
более сечи.

Обезопасив правую, ударную, Ражный поводил соперника перед собой и перешел
в атаку. Он не особенно заботился о защите, зная, что выдержит любой удар,
если только он нанесен человеческой рукой, а не торцом таранного бревна;
все ребра еще были на месте и, будто жгутами, обвиты непробиваемыми
мышцами. Воропай почуял всплеск ярости, стал осторожнее и подвижнее, и эта
незначительная деталь вдохновила: Ражный заставлял соперника менять
тактику, сбил его бычий напор. Мало того, бывший открытым полностью -
кулаки держал, как ковбой револьверы, у бедер - боярин все чаще начал
выставлять защиту, отбивая удары левой рукой, только было не ясно, что
защищает конкретно. Ражный прощупал его несильными толчками и обманными
движениями, но таким путем уязвимого места - ахиллесовой пяты, отыскать
было трудно. Опытный,, битый араке всегда умел прятать ее, отвлекать
внимание, вызывая удары туда, где было крепко. Потом и Ражный научился это
делать, когда лишился ребра и мышц на боку.

Сейчас желание было единственное - притомить Воропая, перевести
стремительно начавшийся зачин в спокойный кулачный бой и на минуту
воспарить над ним летучей мышью, однако тот не позволял расслабляться и не
то чтобы навязывал быстрый темп, а все время переводил его в новые условия.
Менял ударную руку, провоцировал атаки, но внезапно сам безбоязненно
бросался вперед, пропускал удары и сам наносил их, а потом использовал свое
право дядьки - стал говорить, советовать, и Ражный заподозрил в этом
тактический ход.

- Добро, добро, молодец... Хорошо пошел! Только чуть плечо вперед и повыше!

И советы его, возможно, были правильными, однако тем самым он не учил -
отвлекал, расстраивал атаки. Отец во время схваток вообще говорил мало,
выкрикивал часто лишь одно слово - зри! - и Вячеслав должен был запомнить
текущий момент или положение, чтобы потом исправить ошибку.

После начала поединка минуло около получаса, а поскольку условия в потехе
не оговаривались, то Ражный не знал, сколько будет длиться каждый период,
как рассчитывать силы, когда зачин перейдет в братание. Он помнил, что
песочные часы действуют ровно сто восемьдесят минут, и теперь гадал, то ли
это время на всю схватку, то ли на один кулачный зачин. Отроку на ристалище
и не положено знать таких мелочей; выйдя на земляной ковер, он обязан был
бороться, сколько потребуется наставнику. Но тут был особый, отдельный
случай и сверхзадача - уйти с ристалища победителем. Пусть и в потешном
поединке! Ведь было же, схватывался с отцом и до двух суток без перерыва
пахали друг другом ристалище, и не побеждал лишь потому, что Ражный-старший
останавливал потеху. А он тогда еще здоров и могуч был!

Ведь мог бы открыть тайну, рассказать, как сошелся с Воропаем на Боярском
ристалище и каков он в зачине, братании и сече. Мог бы и уязвимое место
указать - нет, все с собою в могилу унес. Хорошо, не скрыл, от кого получил
увечье...

И наоборот, Воропай знал возможности Ражного-младшего, ибо сходился со
старшим и хорошо изучил его, а яблоко от яблони упадет недалеко. Знал и
пользовался прежней наукой, предугадывая многие ложные выпады, и еще раз
нанес точный прямой в грудь - по старому месту, будто дыру хотел просадить
чуть выше ложечки. Однако лишь сотряс легкие и сбил дыхание.

Между тем боярин все чаще поглядывал на часы и становился говорливее.
Вторую рукавицу надеть было еще сложнее, Ражный так и бился голым кулаком,
чувствуя, как немеют от ударов суставы. И вдруг соперник отпрянул
зигзагообразно, стряхнул рукавицы наземь и, выставив вперед граблистую
руку, нагнул шею.

- Пора, отрок, и побрататься! Солнце поднялось... Нынче туристов полно.

Теперь рукавица на правой не помогала - мешала невероятно, не позволяла
ухватить соперника за рубаху, а у того и расчет был на это! Сейчас выведет
влево и бросит через холку, как малолетнего внучка своего!

Продавливая мощный слой дерна, Ражный утвердился ногами и, внезапным рывком
притянув к себе Воропая, дотянулся до рукавицы зубами, захватил ее вместе с
одежиной соперника и рванул по-волчьи, на отрыв.

И мгновенно освобожденной пятерней сгреб, захватил рубаху, оказавшись в
выгодном положении: ноги боярина скользили по стерне, расчесывали ее
пальцами, выдергивая с корнем. В таком положении он не мог упереться и
делал стремительные, бесполезные попытки. Это не мягкая пашня, куда ноги
утопают сами!

Стиснув телячий пояс левой, Ражный прогибал вниз и медленно, по пяди,
подтаскивал к себе противника, ожидая мгновения, когда центр тяжести его
переместится выше пояса. Чтобы удержать равновесие и не попасть на бросок
через бедро, Воропаю придется встать на колени!

Это было странно, но он поддавался! А мог принять контрмеры и спиной,
железным своим хребтом, тросами жил и ремнями мышц, на рывок, в состоянии
Правила вытащить, выдернуть Ражного из земли! И даже развить успех,
сработать на инерции и войти в запарку - положение, когда при братании
соперник зажимается не лицо в лицо, а сбоку. Самая выигрышная позиция,
чтобы оторвать его от пояса!

Секунды отсчитывали не песочные часы - биение крови соперника, но он
продолжал бороздить стерню и на миг смутил неопытного аракса, знающего лишь
потешные поединки. И тут Воропай заорал, застонал, не стесняясь,
громогласно; не напугать хотел - от боли, хотя Ражный не мог видеть его
лица. Этой же болью, словно лебедкой, он зацепил себя, выпрямил наполовину
и наконец-то сделал ожидаемый рывок.

Трехслойная рубаха, сшитая из "чертовой кожи" - ткани, из которой обычно
шьют рабочую форму для матросов и авиатехников, расползлась на плечах,
оставив в руке драный, махристый клок.

В то же мгновение Ражный выпустил из братских объятий Воропая и отскочил в
сторону. А тот, окончательно выпрямившись, без секундной паузы вновь
выкинул руку вперед и пошел на противника.

- Побратаемся...

На его спине зиял огромный, в две ладони, шрам: продольная мышца была
вырвана вместе с клоком кожи.

Только волк мог оставить такой след. Или человек, владеющий волчьей
хваткой... Ражный отшвырнул вырванный клок рубахи, мотнул головой.

- Довольно...

- Не перечь, отрок!

Тогда он отошел и лег на ристалище. И сразу же воспарил нетопырем, чутко
улавливая колебание и трепет пространства, чем-то схожий с биением
разгоряченной крови.

Воропай, словно раззадоренный буйвол, надвигался горой.

- Вставай! Времени нет лежать, вставай... И никогда не смотри на шрамы
супостата!.. Вставай, араке, продолжим потеху. Не братание, так сечу!
Вставай и стой до конца...

15

Спустя два часа приехал не японец, но финансовый директор "Горгоны" и с
видом, будто ничего не случилось - то ли не знал, что произошло, то ли умел
делать хорошую мину при плохой игре. Приобнял по-товарищески, повел к
гостинице.

- Через некоторое время здесь будет полный триумвират, - доложил он. -
Каймак вернулся из Нью-Йорка и тоже едет. Как всегда, инкогнито.

- Меня интересует Хоори, - отрезал Ражный. - Разве Каймак не болен СПИДом?

- В Америке проверился - совершенно здоров. - Это у нас подозревали
вич-инфекцию...

Кажется, за эти четыре дня произошло перераспределение власти: несмотря на
заслуги, японец ссадил с коня Поджарова, и причиной могла послужить
неудачная вербовка Ражного. Вероятно, Хоори рассчитывал сразить Ражного
наповал, а финансист не достиг шокирующего эффекта, вынужден был выслушать
встречные условия и ехать с докладом к настоящему шефу. И был наказан тем,
что в седле теперь находился Каймак.

Или сумел помирить их, сделать терпимыми друг к другу для достижения одной
цели...

Шеф "Горгоны" на сей раз прикатил на бронированном джипе и с одним
телохранителем, который со знанием дела, помня прошлый казус, самолично
стал выгружать коробки с продуктами в холодильник. Не? известно, в чем уж
финансист заметил его особенную энергичность после возвращения из Штатов,
но Ражно-му он показался точно таким же, как и уезжал отсюда.

- Прекрасно! - восклицал Каймак. - Отличный день, замечательная погода. И я
чертовски голоден!

О деле он и словом не обмолвился и Ражного заметил лишь тогда, когда
вспомнил, как в прошлый раз его обслуживал официант - егерь Агошков, и
потребовал, чтоб его немедленно привезли. Телохранитель прыгнул в машину и
умчался исполнять приказ. А шеф "Горгоны", как и в первый раз, выбрал себе
номер в гостинице, где не было скрытой видеокамеры (знал, который!),
переоделся там в шорты и отправился бродить по территории, наслаждаясь
природой.

Это его молчание можно было расценить всяко, в том числе и так: дабы
избежать закулисной возни, все деловые разговоры проводятся лишь при полном
составе триумвирата, и теперь, похоже, они с Поджаровым ждали японца. И
пока он не приехал, Ражный распорядился, чтобы егеря Карпенко и Агошков
приготовили обед и накрыли стол в Зале Трофеев, перестелили простыни в
номерах и вообще были всегда начеку - как обычно во время визита богатых
гостей. Каймак обрадовался так и не соблазненному официанту, отозвал в
сторону, что-то ему долго объяснял, после чего недовольный Агошков поплелся
на кухню.

- Опять пристает? - улучив момент, спросил Ражный.

-