он летал, его образ и подобие были Божьим...

Ражный отдохнул, покачиваясь как на батуте, изготовился, уловил мгновение
Правила и вошел в "мертвую петлю" - вертикальную раскрутку, когда свиваются
и развиваются попарно растяжки руки и ноги. Этот трюк был много опаснее,
чем горизонтальная "бочка", ибо собственный вес и сила инерции создавали
большую амплитуду, а внизу и над головой было всего по три метра свободного
пространства. Закрутился всего на десяток оборотов, но зато обратно на два
и несколько минут, забыв обо всем, кувыркался в воздухе и блаженствовал,
пока вращение окончательно не затухло и не замерли в углах противовесы.

Но не этой фигурой думал он окончательно поразить противника. Увидь японец
трюки под высоким потолком повети, у него бы пробудился интерес, укрепилась
вера, что он наконец-то вышел на настоящего "члена тайного ордена".
Осторожный Хоори спешить не станет, изучит и подвергнет множеству анализов
полученный видеоматериал, сделает выводы, наметит следующие этапы
разработки Ражного, и в результате пленку увидит еще кто-нибудь, и главное,
он станет задавать тон и свои правила поединка. А надо было, чтоб зверь
слюной захлебнулся и примчался немедленно на подброшенную ему поживу.

Основной риск открыть тайный арсенал Засадного Полка заключался не в
"высшем пилотаже", общеизвестном среди араксов и в какой-то степени ставшим
достоянием людской, мирской молвы, пусть в виде легенд, мифов и суеверий.
Настоящий шок и последующее немедленное действие мог вызвать иной трюк,
весьма современный, ибо новая, неожиданная грань состояния Правила была
открыта случайно и всего около ста лет назад.

Собранные в монастыри воины, воспитанное и посвященное в древние тайны
царских скифов-араксов черное воинство, тогда называемое просто иноческим
войском, было передано князю Дмитрию из рук в руки и определено Сергием
Радонежским как засадный полк (откуда потом и возникло название). Тысяча
засадников после поединка Пересвета с Челубеем стояли в привычном месте - в
дубраве Куликовского Урочища и ждали своего часа. И когда он пробил, вышли
и мечами, засапожными ножами, а то и просто рукопашным боем решили исход
битвы.

Это был шок для противника, когда один Сергиев воин дрался с тремя-четырьмя
десятками пеших и конных врагов и был неостановим ни саблей, ни ударом
копья или пущеной стрелой. Они в буквальном смысле прорубали в рядах
монголов одновременно тысячу дорог, по которым потом устремлялись
оставшиеся в живых княжеские дружинники, и страшны были своей
неуязвимостью. Почти не имея доспехов - широкие пояса да железные бляхи,
прикрывающие сердце - араксы невероятным образом уворачивались от смерти и
поражали воображение не только противника; свои взирали с удивлением и
страхом, ибо чудилось, что это не засадный полк вышел из дубравы - десница
Господня, спустившись с небес, разит поганых.

Они и сейчас, коль явился бы Сергий и собрал весь Иолк, смогли бы одолеть
супостата с засапожниками и наручьями, но с началом века электричества и
проводной связи засадниками было замечено одно странное явление: если
поблизости от Урочища, где происходил поединок, или рядом с домом аракса,
где он вздымался на правило, оказывалась линия или электроприборы, то время
от времени случался пожар. Ни с того ни с сего загорались провода, лопались
и гасли лампочки, вылетали предохранители и дымились электромоторы.

И когда эти происшествия наконец-то соединили с состоянием Правила, точнее,
с холостым выбросом энергии, если араке набирал ее, а потом отказывался от
реализации в том или ином упражнении, но не опускался на землю, чтобы
заземлиться, - только тогда стало ясно, каким оружием обладает теперь
Засадный Полк.

И не зря говорят, все новое - хорошо забытое старое: сразу же вспомнили,
что были когда-то в Сер-гиевом воинстве иноки, способные останавливать
грозу, отклонять молнии или, наоборот, насылать их на супостата. И все
поголовно, кто овладел Правилом, обладали способностью не просто
выбрасывать рассеянные мощные заряды в стратосферу, отчего иногда и над
южными районами светилось полярное сияние, но сворачивать, скручивать его в
небольшой и сверхнасыщенный энергией шар, обыкновенно называемый в миру
шаровой молнией. Мало того, каждый араке мог управлять шаром, как хотел,
ибо ее, на первый взгляд, стихийный, подчиненный ветру и сквознякам полет
подчинялся строжайшей воле того, кто произвел его на свет.

Этот летающий сгусток энергии мог преодолевать огромные расстояния,
подпитываясь на ходу единственной пищей - золотом, к которому имел
притяжение, как к сверхпроводимому и аппетитному энергетическому продукту.
Потому часто шаровая молния, брошенная на произвол судьбы, появлялась возле
золотых рудников, в хоромах богатых людей, а если прижмет, то и в бедных
домах, чтобы слизнуть с пальца венчальное колечко или нательный крестик.

Однако ближе к середине двадцатого века мир вокруг уже был
суконно-материалистическим, дабы поверить в такое волшебство, и некоторые
засадники, втайне пользуясь открытием, устраивали настоящие диверсии. Дед
Ерофей, когда выпиливали вотчинную дубраву, спалил несколько
трансформаторов и электромоторов на пилорамах, взорвал котел паровоза,
увозившего состав с пиломатериалом из священных дубов, и еще бы воевал и
мстил за свое вотчинное Урочище, если бы не увидел, что от такой мести
страдают не враги, а рамщики, электрики и машинисты, отправляемые в
лагеря...

Ражный владел полным наследством аракса, но, естественно, никогда сам
ничего подобного не творил и даже не понимал, как овладеть таким оружием,
пока вскоре после Пира в третий раз не поднялся на правило. Тогда начал
отрабатывать лишь спуск и подъем с сиюминутным вхождением в состояние
Правила - и получался холостой выброс энергии, а в результате сначала
пережег все лампочки на базе и наконец новый телевизор в егерском домике.
Только после этого он распорядился, под предлогом экономии топлива,
включать электростанцию всего на несколько часов в сутки, и то, когда на
базе есть гости.

Во время войны Засадный Полк, передвигаясь по нейтральным полосам фронтов,
сбивал самолеты и жег танковые колонны немцев, приводя их в ужас. Однако
сразу же после Сбора Ослаб наложил вето на использование этого оружия, ибо
отлично понимал, к чему могут привести в век электроники и автоматических
систем управления подобные опыты. Еще отец говорил, будто в Сиром Урочище
есть калик вериж-ный, унимающий свою плоть цепями за то, что, будучи
побежденным на ристалище Муромского Урочища, в пылу необузданной страсти
произвел выброс мощного заряда неиспользованной энергии Правила и на
несколько дней вывел из строя близстоящую локатор-ную установку дальнего
обнаружения самолетов противника ПВО Москвы.

Отец был много лет боярым мужем, много чего знал, но мало говорил...

Но вето Ослаба в данном случае не распространялось на Ражного, ибо он
намеревался применить оружие против врагов Засадного Полка и с целью
сохранения тайны его существования.

Так он полагал, еще не совсем точно осмысливая ситуацию.

Сделав передышку после "мертвой петли", он ввел себя в Правило и умышленно
сделал долгий по времени и несильный пустой выхлоп.

Все четыре видеокамеры сгорели одновременно, и на повети запахло дымом
жженой пластмассы...

14

У Поклонного дуба в Вятскополянском Урочище за сотни лет оголились корни,
выступили на поверхность, будто земля, как весенняя вода, спала в одночасье
и открыла сокровенные питающие жилы. Они давно обросли толстой корой,
желваками и наплывами на месте старых ран и, раскинувшись на десятки
метров, будто якоря, удерживали дерево, напоминающее корабль. Сюда так
часто приходили люди - всякие люди, не только воины Засадного Полка - и так
много топтались, что умяли, спрессовали землю на добрых три четверти, и дуб
жил в постоянном сопротивлении, так что у ствола корни вздыбились и застыли
в напряжении, как пружины. А тот, на котором сидел Пересвет, напоминал
кресло с гнутой спинкой, только сидеть на нем приходилось верхом, как на
коне.

Боярый муж ни разу не пошевелился, не изменил положения, пока слушал
Ражного, однако чудилось, этот змеистый, в обхват, корень чуть расслабился
- или, напротив, огруз и медленно, незаметно уходит под землю.

Или ростом убавлялся боярин? По чину его, по заслугам и победам на
ристалищах, по достоинству и потому, что после смерти родителя волей его
был передан в поручительство этому мужу, а важнее всего - по уставу
Сергиева Воинства Ражный обязан был повиноваться Пересвету, как своему
отцу. И силился это делать, рассказывая ему все, что произошло в вотчине,
однако получался казенный доклад - будто перед командиром бригады спецназа
отчитывался после операции. Это от боярина не ускальзы-вало, замечал,
вскидывал брови и, видно было, сказать что-то хотел, может, выговор сделать
или расположить к себе теплыми словами - всякий раз будто вспоминал, кого
слушает, и вновь опускал глаза. Единожды возникшее ревностное, обидчивое и
ностальгическое чувство, несмотря на годы, жило в душе, и ничем его было не
затушевать, не вытравить.

Ражный отлично понимал, что Воропай поступил как всякий сильный и страстный
поединщик, и не его это вина, что он одолел на ристалище отца, в сече
изуродовал руку, лишил его полноценной жизни аракса, отнял кафтан с шапкой,
хоромы и Валдайское Урочище - единственное не наследственное, а
передающееся боярому мужу сразу же после победы над бывшим его владельцем.
Так была устроена жизнь Засадного Полка, да и воинская жизнь вообще: самый
сильный, дерзкий и даже беспощадный занимал воеводское место. Потому-то его
называли боярый муж.

Лишь единственный раз за всю историю это правило было нарушено, когда
боярин Пересвет пал в поединке и князь Дмитрий своей волей назначил вести
засадный полк воеводу Боброка, поскольку Ослаб мог водить его только на
духовное поле брани.

Но так или иначе, Ражный не сломил, не погасил своего внутреннего
противления, а свернул, собрал его в тугой, светящийся малиновый шар и
спрятал в сердце.

И сделал это вскоре после того, как привез с Валдая отцовский камень...

На следующий же год, получив отпуск, он не поехал на родину, а взял
проездные документы до Твери, тогда еще без ясно осмысленной и определенной
цели, ведомый одним ностальгическим чувством. Будучи несовершеннолетним, он
не имел права являться не только в Валдайское Урочище без дозволения
боярина, айв любое другое, за исключением своего, вотчинного. И даже с
каликами не имел связи, чтобы попросить разрешения или хотя бы предупредить
хозяина Урочища. Короче, поехал, как оглашенный - непосвященный человек,
возжелавший подсмотреть, что это за место такое, где сходятся в поединке
какие-то люди и бьются иногда по нескольку суток.

И только когда подходил по знакомой с юности дороге к дубраве на вершине
высокой горы, вдруг явственно осознал, что чувства, влекущие сюда с такой
неистовой силой, вкупе есть не что иное, как месть. Правда, он тут же
обезопасил себя тем, что имеет право появиться здесь, на земле, где прожил
одиннадцать беззаботных и счастливых лет, и где, наконец, до сей поры
находится его суженая - правнучка одного из иноков, доживающего на Валдае
свой век.

И имя ей было - Оксана...

Он видел свою обрученную в последний раз, когда ей исполнилось всего два
года - чуть ли не в пеленках была, когда Ражный-старший, проиграв поединок
и подлечив на Валдае руку, уезжал со своим семейством в наследственную
вотчину, тогда стоящую без должного присмотра и надзора. Однако Вячеслав
покинул эти места годом раньше, призванный на срочную военную службу, не
видел и не прочувствовал ни поражение отца, ни ею сборы, ни печальные
проводы, и лишь однажды родитель, вспоминая то время, обронил ненароком,
что невесту Вячеслава принесли прощаться на руках, и маленькая Оксана
отчего-то заплакала, когда Ражный-старший взял ее и поцеловал в лоб. А
потом долго махала вслед уезжающей машине...

Жениться тогда еще было рано, и Ражный отнес это к мягкому, неназойливому
напоминанию отца, чтобы особенно не увлекался девушками со стороны и не
забывал о невесте, которая между тем растет и ждет его совершеннолетия. Он
же не обратил на это особого внимания, поскольку в тот период был и в самом
деле влюблен в русскую учигельницу Марину, работающую в глухом селении
Горного Бадахшана. Виделись они редко - бригада спецназа почти постоянно
находилась в состоянии боеготовности, через границу уже в то время тащили
оружие, контрабанду и наркотики, а назад - тоже оружие, но самое
современное, вплоть до ракетных комплексов, золото неизвестного
происхождения, секретные разработки ВПК и рабов - в основном, русскоязычных
жителей Востока. А чем реже, тем встречи были теплее и яростнее, так что об
Оксане он в то время забыл вообще.

Да и кто из араксов относился к своим нареченным серьезно?..

Сейчас же эта мирская, бытовая причина поначалу казалась ему самой
спасительной от неприемлемого для аракса чувства, и он готов был поверить,
что пришел сюда, чтобы вспомнить юность и встретиться со своей нареченной.
По подсчетам, Оксане исполнилось шестнадцать лет - самый возраст для
повторного, осмысленного знакомства. Являться средь бела дня он посчитал
слишком уж грубым нарушением уставного порядка, просидел на автобусной
остановке до сумерек, после чего переоделся в гражданский костюм и, спрятав
чемодан в кустах, отправился искать дом невесты.

Он помнил, что стареющий ее прадедушка-инок, некогда выходивший на поединок
с дедом Ерофеем, жил на территории пионерского лагеря, построенного в
Урочище еще в тридцатых годах, и исполнял там обязанности плотника-столяра
и ночного сторожа. Пока Вячеслав был мал, он и представления не имел, кто
есть на самом деле бородатый дед Гайдамак, круглый год таскавший валенки с
галошами и пугавший мальчишек из яблоневого сада. И когда после тринадцати
лет, после обряда посвящения в араксы этот старик однажды остановил его и
совершенно серьезно поздоровался, как полагалось по обряду, Вячеслав даже
язык проглотил.

- Что же молчишь? Здравствуй, Сергиев воин!

- Богом хранимые, - несмело и впервые в жизни отозвался он. - Рощеньями
прирастаемые...

Потом дед Гайдамак на правах старшего в роду ударил по рукам с дедом
Ерофеем и нарек только что родившуюся правнучку Оксану невестой Вячеславу.

Ослаб сей будущий союз одобрил и наложил сверху свою руку...

Пионерского лагеря уже не существовало, а в его помещениях разместился
туристический комплекс, куда приезжали со всех сторон отдыхающие и
совершали конные маршруты по Валдайской возвышенности. В детских корпусах
сейчас стояли лошади, а в административном, где жили пионервожатые,
останавливались туристы. Скоро Ражный выяснил - инок Гайдамак жив и теперь
работает конюхом, его внучка, мать Оксаны, водила верховых туристов конными
тропами, а правнучка еще училась в школе и обучала на трехдневных курсах
верховой езде вновь прибывших отдыхающих. А жили они в том же самом доме с
окнами на склон горы, откуда открывался вид на десятки километров.

Первую ночь Ражный провел близ этого дома и под окнами, высматривая свою
суженую, и был никем из живущих там не замечен. А народу в нем прибавилось:
часто выходили две разновозрастных старухи, молодая женщина, чуть ли не до
ночи во дворе бегали четверо малых детей, несколько раз появлялся подросток
лет двенадцати и вроде бы даже сам Гайдамак. Но Оксану он увидел смутно,
сквозь тюлевую занавеску - лишь ее силуэт. Точнее, девушку, схожую по
возрасту с ней.

Дом, вернее, боярские хоромы стояли выше лагеря и хотя были в километре,
однако виделись отчетливо даже ночью, поскольку высокое крытое крыльцо было
ярко освещено, свет горел во всех окнах, будто там справляли какой-то
праздник. Глядя на него, Ражный тосковал и остро чувствовал себя сиротой,
более того, в прямом смысле бездомным, и затаенное чувство мести жалило,
словно незримая в темноте крапива...

День он проспал на сеновале и еще при свете открыто выбрался на территорию
лагеря, чтобы побродить по конюшням и ипподрому: вдруг да объявится
нареченная! Конюшни оказались почти пустыми - очередная группа отправилась
в маршрут, и Оксаны не было ни на манеже, ни в подсобках, ни в седельной.
Зато возле детской беседки, превращенной в овсяной амбар, он увидел инока.
Было ему лет сто семьдесят, не меньше, и прошедшие годы никак не отразились
на старике: таким и остался, каким помнился - высоким, сутуловатым,
длинноволосым и с желтоватой сединой.

- Здравствуй, Сергиев воин, - проговорил тихо Ражный, появляясь за спиной.

- Здравствуй, инок.

Он обернулся, долго смотрел на незнакомца выцветшими глазами, после чего
поднес ладонь к уху, переспросил:

- Что ты сказал, отрок? Оказывается, слух потерял...

Ражный повторил приветствие, приблизившись губами к волосатому уху, на что
Гайдамак отпрянул, подергал себя за огромные вислые усы.

- Богом хранимые... А ты не Ерофея ли внук? - и по-ребячьи обрадовался, что
узнал, внезапно сгреб жесткой, костистой рукой за шею и стал ломать, гнуть
с силой к земле, словно вызывал на братание. Мощь была, глаза светились, но
памяти уже не хватало, поскольку инок узнать-то узнал, да напрочь забыл,
что с правнучкой обручил. На вопрос о ней глаза вытаращил:

- Ты про какую пытаешь? У меня их восемнадцать!

- Мне одна нужна, Оксана, - признался Ражный.

- А зачем? Ты что же, знаешь ее? Или как?

- Невеста моя, инок! - засмеялся он. - Вы же с дедом моим по рукам ударили!
А Ослаб прихлопнул.

Только тут Гайдамак вспомнил обручение, но не обрадовался, никак не выразил
восторга, хотя по натуре был человеком веселым. Присмотрелся к Раж-ному, за
усы себя подергал.

- К невесте приехал... А что же волком-то глядишь? С такой рожей к
нареченным не ездят... Да ладно, пошли!

- Куда? - смущенный тоном инока спросил Ражный.

- К невесте, если, говоришь, к ней приехал! Он хорошо помнил момент
обручения - ритуал, оставивший чувства еще более сложные: великое смущение,
невероятность происходящего и полное неверие, что крохотный новорожденный
ребенок когда-то станет женой. А его заставили взять руку девочки, и Ражный
едва успел отвернуть край покрывала, как она вцепилась в его палец. И так
крепко, что старики смеялись, когда Оксану пытались оторвать и унести.

- Забирай сейчас! - кричали они. - Видишь, не отпускает! Забирай и нянькай
себе невесту!

Стареющим инокам позволялось пить хмельной мед...

Ражный слышал звон железа в прачечной, где размещалась кузня, видел дым над
трубой, но и в голову не пришло, что нареченная может быть там.

У горна, в косынке и кожаном фартуке стояла рослая, красивая девушка с
клещами и тяжелым молотком в руках, точными и сильными ударами раскатывала
в полосу толстый огненный прут арматурного железа. За ее спиной гудело
белое пламя, четко вырисовывая стройную, женственную фигуру.

Она вскинула глаза, когда металл на наковальне стал малиновым, взялся серой
окалиной и перестал слепить. Смотрела секунды две-три, не больше, и увидеть
выражение ее лица оказалось невозможно из-за контрового яркого света от
горна. И наоборот, их с иноком было видно отлично.

Суженая обернулась назад, сунула остывшую полосу в огонь, разбила кочергой
спекающийся уголь. После чего сняла рукавицу, сдернула с головы косынку.

- Это и есть мой нареченный? - спросила непринужденно у деда и вышла из-за
наковальни. - Ну, здравствуй, боярин.

Он отнес это к ее насмешливому тону: боярином называла аракса жена. И шутку
эту следовало бы пропустить мимо ушей или тоже отшутиться, да само слово в
его сознании сейчас связывалось не с супружескими отношениями, где муж для
жены всегда был боярым мужем, а с Пересветом.

Она и не подумала, вернее, не подозревала, что провела по сердцу
раскаленным железом.

- Здравствуй, обручница, - натянуто проговорил Ражный, ощущая собственный
холод и желание немедленно уйти отсюда.

Гайдамак это заметил, но лишь склонился и стал собирать на проволоку
остывающие подковы с бе