ажный
тихо сказал:

- Уходи, Молчун.

Волк словно ждал этой команды - тотчас выпрыгнул сквозь опущенное стекло,
перескочил дорогу и легкой трусцой направился в степь мимо постовой будки.
Первым опомнился коротенький инспектор - живчик, закричал что-то
по-татарски напарнику, хотя все происходило у него на глазах. Тот развел
руками, но спохватился, вскинул автомат. Первая очередь была длинной и
неприцельной, почти от живота - так стреляют по убегающему человеку. И
вторая тоже впустую, поскольку автоматчик поспешил - слева по дороге
приближался "МАЗ".

Инспектор вылетел из машины, на ходу доставая в общем-то бесполезный на
таком расстоянии пистолет, заругался и выпалил трижды по убегающему зверю.
Тогда его напарник пропустил грузовик, выбежал на асфальт и встал на
колено.

- Да мат-ть-его!.. Достану!

И стал колотить прицельно, одиночными. Молчун пошел скачками, еще хорошо
виднелась его спина в сухой осенней траве и не по-волчьи высоко вскинутая
голова. Ражный механически считал выстрелы, и после седьмого зверь вдруг
присел, потом сделал свечку и упал, скрывшись в траве.

- Есть! Попал! - в азарте крикнул автоматчик, не отрываясь от прицела.

И выдолбил в то место весь остаток магазина. А короткий уже приступил к
Ражному:

- Зачем отпустил волка? Зачем отпустил волка?!

- Какого волка? - пожал тот плечами. - Не было волка, ты что, командир?

- Все, готов! - довольно сказал вернувшийся автоматчик, перезаряжая оружие.
- Поеду привезу!

- Говорит, не было! - возмущенно заговорил инспектор. - Мы тут стоим дурак,
да? Глаз нет? Отпустил дикий хищник! Стрелять пришлось!

- Я поехал! - сбрасывая бронежилет, крикнул напарник.

Он прыгнул в "УАЗ", смело съехал с дорожного откоса и погнал в степь
волчьим ходом.

А короткий чуть успокоился, заговорил назидательно:

- Какой нехороший человек! Зачем говорить - не был волк? Когда кабина сидел
и ворчал на меня?

- Это была собака! - засмеялся Ражный. - Овчарка, очень похожая на волка. А
вы мою собаку подстрелили. Придется отвечать, командир!

- Почему - собака?

- Сам подумай, ну откуда взяться дикому хищнику? И чтоб вот так сидел в
машине? Кто этому поверит?

- Зачем сказал - волк?

- Пошутил! Мог сказать, заяц!

- Тебе шутка! Мне патрон отчитаться надо! Списать патрон! Начальник знает -
был волк!

- А если он сейчас привезет убитую собаку? - съехидничал Ражный. - И я
предъявлю документы, что собака элитной породы, дорогая, и в суде выставлю
счет? В том числе и за моральный ущерб? Кто будет платить? Ты или
начальник? Угадай с трех раз?

Короткий с надеждой посмотрел на "УАЗ", рыщущий по траве в трехстах метрах
от дороги, подумал:

- Давай ждать. Привезет - глядеть будем, кто платить... А кто
административную комиссию пойдет.

Автоматчик вернулся через десять минут ни с чем и в глубоком расстройстве.

- Я же попал! Видели, сразу лег?.. Блин, на этом .месте даже капли крови
нет! Быть такого не может! Магазин высадил!.. Он что, уполз? Улетел?
Растворился, сука?

- Ну и что делать станем, мужики?- - спросил Ражный.

Они поговорили между собой на татарском.

- Кто сидел твоя машина - волк или собака? - уточнил короткий.

- В моей машине никто не сидел.

- А кого я стрелял? - несколько опешил стрелок.

- Не знаю. Ты разве стрелял? Я что-то стрельбы не слышал...

Гаишники ушли в будку, там посовещались еще раз, после чего автоматчик
вынес документы.

- Ладно, езжай... - оглянулся на будку, спросил тихо. - Слушай, не понял,
кто был все-таки?

- Оборотень,-шепнул ему на ухо Ражный. - Слыхал?

Автоматчик долго маячил в зеркале заднего обзора - то собирал гильзы с
дороги, то подолгу смотрел ему вслед, наугад шаря руками по асфальту. Через
полкилометра начался Вятскополянский район...

Молчун поджидал его, спрятавшись в пыльной траве дорожного откоса. Ражный
сбавил скорость, не останавливаясь, открыл дверцу, и волк прыгнул в кабину
прямо с обочины. Лег на переднее сиденье, вывернулся и стал зализывать
рану.

Пуля угодила ему под правую лопатку, но вдоль туловища - стреляли в угон -
и вылетела из плеча. На первый взгляд, особого ущерба не принесла, боевая
пуля проткнула, как шилом, ибо зверь довольно твердо ступал на лапу, однако
когда Ражный остановился и осмотрел рану, выяснилось, что выстрелом
раздробило ребро: едва он коснулся этого места, Молчун предупредительно
прикусил руку.

- Я говорил тебе: жить с человеком можно собакам, а не волкам, - проворчал
он. - Ты же зверь, объявленный вне закона. Видишь, я тебе не защитник,
потому что у волков не бывает хозяина... Ладно, сам напросился, терпи. Еще
хорошо отделался. Теперь у нас, брат, и раны одинаковые. Это у тебя первые
дырки в шкуре, но не последние...

В горячке он не чуял боли, но теперь обе раны горели огнем и заставляли
зверя вертеться в узком пространстве между сиденьем и доской приборов,
дотягиваясь то до одной, то до другой. Весь набор обезболивающих и
дезинфицирующих средств был у него на языке; без всякого вмешательства он
мог бы в течение нескольких дней справиться и с более тяжелой раной, однако
у Молчуна, стрелянного впервые, не хватало опыта. Он нормально доставал
языком плечо, однако входное отверстие с большим трудом, поскольку вынужден
был выворачивать голову назад и вниз или совать ее под лапу. А лечить
сейчас следовало именно входную рану, где остается вся зараза от пули и
куда попадает шерсть.

По молодости переярок еще не знал этого и вылизывал ту, что была больше,
ближе и больнее. Занятый своими мыслями, Ражный вначале тоже не обратил на
это внимания и хватился лишь через два часа, когда въехал в Вятские Поляны:
волк часто задышал, хотя было не жарко, нос стал сухой и горячий.

Каждый араке, будь он вотчинным или вольным, приезжая на поединок в чужую
вотчину, должен был прежде всего отыскать хозяина Урочища,
засвидетельствовать свое появление и, если схватка была определена с кем-то
третьим, получить от него подорожную - своеобразное разрешение на поединок
и условленное место и час первой встречи с соперником.

Существующие обычаи засадников складывались во времена татаро-монгольского
ига, при Сергии Радонежском, и соблюдались очень строгие и весьма насущные
правила конспирации, сохранившиеся до сегодняшнего дня. Вместе с тем, было
в этих обычаях и кое-что более древнее, архаичное, не связанное с
христианством и теперь ставшее чистой символикой. Поклонение и приношение
жертв деревьям Урочища было привычным и обыденным, но кроме того, например,
приносить дары вотчиннику, на чьей земле произойдет схватка. Каков дар,
зависело от важности поединка: по обыкновению это был жеребенок или ловчий
сокол, но если для аракса борьба на земляном ковре была решающей,
судьбоносной, значимость дара увеличивалась соразмерно и не имела
привычного понятия цены. Победитель мог одарить самым дорогим - вторым или
третьим по счету сыном, отдав его вотчиннику на воспитание и обучение, если
у того нет сыновей и некому наследовать Рощу, или дочь в жены, если хозяин
Урочища недавно вступил в сборный возраст и холост.

Когда-то таким образом деду Ерофею привели жену - бабку Ражного, красавицу
невиданную, из-за которой, собственно, и таскали деда, пытаясь засадить в
лагерь.

Теперь не то что дочерей, но и жеребят, а тем более, ловчих птиц, не давали
в дар, и приношение вотчиннику напоминало примитивную взятку, ибо из
однолетнего жеребчика еще нужно было вырастить коня, кормить его,
ухаживать, обучать - одним словом, душу вкладывать. И с соколом не возьмешь
большую добычу, разве что утку или перепела...

Нынче считалось достойным даром, если вотчиннику пригоняли машину, как
Колеватый...

Ражный вез волка...

Хозяин Вятскополянского Урочища Николай Голован был сельским священником, и
отыскать его оказалось совсем не трудно, как, впрочем, и саму Рощу. Дабы
побороть "чародейские" обычаи, еще при Алексее Михайловиче в дубраве
поставили деревянный храм, а служить в нем поставили аракса, вотчинника
Голована, таким образом примирив доселе непримиримое. Спустя шестьдесят лет
воздвигли каменный, двухэтажный, с колокольней, видимой на много
километров. И тут же, при храме, сделали приходское кладбище, так что
жители из близлежащих деревень не одну сотню лет свозили сюда покойников и
хоронили между огромных деревьев. Но с них каждый год слетало столько
желудей и листвы, что могилы сами скоро оказывались похороненными и
исчезали бесследно.

В последние лет десять сюда вообще не привозили мертвых, поскольку
дееспособное население прихода давно разъехалось, оставшиеся немощные
старики доели последний колхозный комбикорм и поумирали, и дома в деревнях
раскупили дачники. Храм долгое время служил складом фуража, потом вообще
стоял в запустении, пока власти не дали команду на возрождение веры и
церквей.

И потому как вотчинники Голованы издавна наследовали не только Урочище, но
и сан приходского священника, то Николай в одиночку взялся восстанавливать
храм, после чего, увидев его старания, подключились дачники - люди в
основном интелллектуального труда, изголодавшиеся по вере. Так снова и
возник приход, на самом деле существующий лишь в летний период, а все
остальное время отец Николай служил в совершенно пустом, гулком храме.

По этой причине боярин Пересвет назначил поединок на начало октября, когда
в Урочище на высоком холме нет ни единого постороннего человека и
вотчинник-батюшка, молясь за своих прихожан, откочевавших большей частью на
зимние квартиры в Москву, исполняет обязанности дачного сторожа.

Конечно, араксу Головану полезнее было бы пригнать в качестве дара
джип-внедорожник: Ражный за последний десяток километров дважды засаживал
"Ниву" так, что приходилось вытаскивать ручной лебедкой. С началом дождей
Урочище превращалось в остров.

Он привез волка...

Каждый вотчинник стремился не выдавать месторасположение Рощи и, тем более,
ристалища; тут же все было на виду, открыто, и в этом была сложность
предстоящей схватки. Единоборцы могли спокойно разгуливать по Урочищу,
воздавать жертвы деревьям, прикасаться руками к земляному ковру и получать
от него силу, оставленную здесь араксами за многие сотни лет. И кроме того,
некоторое время до начала поединка жить на этой территории и даже ежедневно
и подолгу видеть своего противника.

Ражный приехал первым, на день раньше Скифа. И не было нужды
демонстрировать вотчиннику опознавательные знаки - обряжаться в рубаху и
надевать пояс. Голован издали заметил буксующую машину на склоне холма и
пошел навстречу, еще и вытолкнуть помог из грязи.

- Здравствуй, Ражный, - сказал он, подавая руку сквозь опущенное стекло.- -
Добро пожаловать... Давай-ка, подсоблю.

На вид ему было лет семьдесят, но это только на вид - скорее всего, многим
больше, однако вотчинный араке был в самом расцвете сил и буквально вкатил
"Ниву" под прикрытие древней дубравы. Он не видел волка в машине - Молчун
за последние часы ослаб и лежал на полу, не поднимая головы, и когда Ражный
остановился и открыл дверцу, тяжело вышел и сразу же лег на траву.

- Боже ты мой! - всплеснул ручищами отец Николай. - Да ведь ему же
нездоровится!

- По дороге подстрелили, - объяснил Ражный. - Рана не опасная, выходится...
Зато теперь не простой зверь - стреляный. Так что прими в дар, вотчинник.

Молчун вскинул голову - взгляд был печальный, но Ражный посчитал, что это
от слабости и боли.

- Благодарствую, - скрывая радость, произнес Голован и пощупал волчий нос.
- Горячий... Ну, температуру мы сейчас снимем, и рану бы обработать... Ты
сам или мне?

- Сам, - сказал он, и пока вотчинник ходил за питьем для волка, Ражный
промыл мочой оба отверстия, и особенно входное, куда забило пулей шерсть.
Молчун терпел и лишь прикусывал руку, когда она касалась пораненного ребра.
Отец Николай принес плошку с отваром, подставил к морде.

- Похлебай-ка, братец серый волк... Как ему имя?

- Молчун.

- Хорошее имя для такого существа, - одобрил он, глядя, как зверь лакает. -
Хоть и не принято судить о даре, но это не просто дикий волк, Ражный. И
душа у него не волчья...

- Тебе виднее, вотчинник, - уклонился тот, исподволь озирая Урочище: где-то
здесь близко должен быть Поклонный дуб. - Говорю же, стреляный...

Двухэтажный, недавно отремонтированный дом Голована стоял поодаль от храма
и был огорожен дощатым забором, а храм, закованный в железные леса, походил
на птичью клетку. Крестов в Роще почти уже не было, маячило в просветах
несколько за церковной оградой и возле нее, но зато чуть выше, пожалуй, на
самом пике холма, на почетном месте, где наверняка когда-то было ристалище,
вздымался высоченный железобетонный обелиск с красной звездой и
бесконечными столбиками фамилий.

- Ты не оглядывайся, - заметил хозяин. - Сейчас вот пристрою зверя и все
покажу... Ну, пошли со мной. Молчун?

Волк посмотрел в спину Ражному, почудилось, вздохнул тяжело и не сразу, но
все-таки пошел за новым вожаком.

Поклонный дуб оказался недалеко от храма, и заботливо посыпанная песком
тропинка, ведущая от небольшой деревеньки у подножия холма, проходила мимо.
Толстая боковая ветвь его, умышленно когда-то притянутая к земле, торчала,
как приспущенный шлагбаум, и все проходящие кланялись тут непроизвольно.

Пока Голован устраивал волка, Ражный воздал дереву: отыскал подходящее
место, проделал ножом отверстие и вбил волчий клык. Экскурсовод ему не
требовался, поскольку Урочище было классическим и всякий вотчинник без
труда бы определил, что есть что, к тому же сейчас он чувствовал
потребность побыть одному и испытать энергию места.

Победа на Пиру была в какой-то степени обусловлена тем, что схватка
происходила в родовой Роще, а дома и стены помогают. Не случайно поединки
назначались в разных дубравах, стоящих друг от друга иногда за тысячи
километров, и если вольные араксы изначально были готовы к схватке в любом
месте, то вотчинникам приходилось нелегко отрываться от своего космоса и
осваивать иной.

От Поклонного он сразу же направился к Древу Жизни и таким образом сбежал
от хозяина, но не от волка, ибо не смог отделаться от чувства, что волк
продолжает смотреть ему в спину, и это сильно мешало сейчас. Роща оказалась
настолько древней и плотной, что через полсотни метров все постройки
скрылись из виду, в том числе и колокольня. Он шел, прикасаясь руками к
деревьям, и одновременно хотел отключиться от реального мира и лишь
приблизиться к состоянию "полета нетопыря", однако воспарил почти мгновенно
и увидел дубраву в пестроте цветов излучаемых энергий.

Он вышел к южной кромке Урочища, где дубрава постепенно переходила в
смешаный лес, затем взял строго на север и, пересекая холм в этом
направлении, вдруг обнаружил причину, увидел, чей взгляд преследует его и
что мешает и будет мешать впоследствии.

Начиненная костями земля излучала энергию распада, и даже мощный слой
свежих, нынешних желудей, успевших дать острые пики побегов, толстый покров
сосредоточения жизненной силы не мог перекрыть источавшегося духа тлена.

Тогда он выбрал более "чистое" место, рядом с Древом Любви, лег сначала на
спину, прижал позвоночник и приземлился, выйдя из "полета нетопыря". И тут
же, перевернувшись лицом вниз, попытался уйти в другой полет - раскинулся
звездой, как на Правиле, до твердости желудя напряг мышцы и замер.

На этот миг останавливалось время, и вместе с ним отлетало все, что
тяготило его, притягивало к земле.

И все-таки он не смог оторваться от нее и воспарить; лишь приблизился к
состоянию Правила, облегчил груз плоти настолько, что под ним распрямились
примятые желудевые ростки.

Земное притяжение здесь оказывалось сильнее...

После "полета нетопыря" приходилось, наоборот, приземляться, но входить в
это состояние было легче, ибо отрывались от земли и парили в воздухе одни
лишь чувства и ощущения.

Араке не имел права надеяться на чудо, на везение и удачу; все достигалось
невероятным трудом, упорством и высочайшей концентрацией воли. Даже еще не
взглянув на ристалище, Ражный понял, что это "не его" Урочище, что он еще
не созрел для поединка в таком месте, не довисел на Правиле, не огрубел до
твердости подошв и его повышенная чувствительность пойдет только во вред.

Здесь предстояло вступить в схватку со Скифом, биться в кулачном зачине,
ломать его в братании и пахать ногами ристалище в сече, а не летать
чувствами в радужном свечении многочисленных энергий...

К ристалищу он выбрел случайно - вдруг увидел перед собой ковер, настоящий
цветной ковер: круглая поляна была засеяна густо цветущим портулаком. И это
вовсе не значило, что вотчинник не подготовил ристалище, напротив, ухаживал
за ним давно и старательно, а каким будет место схватки, единовластно
определял хозяин Урочища.

Надо сказать, этот вотчинник отличался оригинальностью: бороться со Скифом
придется на клумбе...

Он встал на колени возле края цветника и потрогал руками цветы, стелющиеся
стебли, нежные мясистые листья. Из зрелых коробочек просыпалось мелкое,
напоминающее пистолетный порох семя.

- Красиво, правда? - спросил Голован, внезапно оказавшись за спиной. - Я
недавно открыл эти цветы. Раньше сеял клевер. Обыкновенный белый клевер. А
папаша мой любил кукушкины слезки. Это из семейства ирисов...

Ражный представил себе, что здесь будет после поединка, посмотрел на
ближние к ристалищу деревья с кривыми, когда-то побитыми, обезображенными
стволами и встал.

- Не жалко?

- Что - не жалко?..

- Да цветы. Потопчем...

- Весной еще насею! Пойдем? - хозяин кивнул куда-то в сторону. - На
экскурсию.

- Я уже все посмотрел, - проронил он.

- Не все... Иди за мной!

Через несколько минут Голован привел его к церковной изгороди и остановился
возле единственной свежей могилы с угловатым камнем вместо креста. Вверху
был высечен знак аракса - дубовая ветвь с тремя желудями, а ниже только
фамилия "Стерхов"...

- Завещал здесь схоронить, - объяснил хозяин. Урочища. - Здесь он пировал и
одержал победу. И схватки с тобой ждал, тешил надежды... Ты не радуйся, что
тебе засчитали победу. Это всего лишь дань новым традициям.

- Я и не радуюсь, - буркнул Ражный: могила Стерхова тоже была засеяна
портулаком, словно продолжение ристалища...

- Но ты бы уложил Стерхова, - вдруг сказал Голован. - Я старый араке и
вижу. Тем паче, род твой знаю.

- Бабка надвое сказала...

- А Скифа берегись... Он сам кожу драть умеет. Пять лет назад схватились мы
в Белореченском Урочище, и в сече заломал он меня, - отец Николай
отвернулся, чтобы не показывать глаз. - Ей-богу, после этого в трех
поединках наверху был, инока Сыромятова в зачине чуть жизни не лишил, еле
живого с ристалища потом унес и выходил... Но поражение от Скифа так и
гложет мою душу до сей поры. Хотел уж челом бить боярому мужу, чтоб свел
нас во второй раз...

В батюшке бродил неуемный и страстный дух - верный признак того, что бывал
он не только на ристалищах, а на Святом Пиру попировал. Тем самым он чем-то
напомнил Ражному деда Ерофея, и высказанная им сейчас боль поражения в
поединке со Скифом внезапно всколыхнула давнее, полузабытое чувство мести,
с которым он однажды отправлялся на Валдай.

- Добро, Голован. Если позволишь, на себя твою обиду возьму.

- А вот этого позволить не могу! - внезапно посуровел отец Николай. - Молод
еще, чтобы чужие страсти на себя возлагать. Со своими справься сначала...
Да, кстати, помнишь, что ваш поединок - Тризный Пир?

- Калик говорил... И жаль, что Тризный.

- Ох, не шали, Ражный! - Голован погрозил пальцем. - Слышал я, как ты
Колеватого одолел! Как рубаху снял... Не дело это, каждый раз выходить на
ристалище, словно на поле брани. Презрение к смерти - это прекрасно, но
прекраснее, когда есть любовь к жизни. Не след побоища устраивать в
дубравах...

- Ты священник. Голован, тебе, конечно, проще разбираться в вопросах жизни
и смерти. - Ражный вздохнул и посмотрел на могилу несостоявшегося
соперника. - Но меня так отец учил, извини.

- Потому араксы из твоего рода и живут нед