икто не видел, ибо приходили они под самыми разными личинами, и
отец много говорить не любил, тем паче о тайной внутренней жизни Воинства,
поэтому Ражный выстраивал лишь предположение. Так же точно никто толком не
знал, сколько доверенных араксов и иноков держит под своей рукой духовный
водитель. Из преданий было известно - числом ие менее сорока: кормилица
Елизавета говорила-де, мол, едет Ослаб, а опричь него сороковина
черноризных витязей, или называла его "сорокопалым", ибо каждый опричник
был ему словно палец на деснице. Видимо, потому их часто называли просто
перстами.

- Тебе не чудотворством бы заниматься, - вдруг проворчал Радим, встал и,
оставив свечу на полу, подался к выходу.-О вотчине порадеть накануне Пира
Святого... Да о сердце своем. Нечего тебе на правиле править, разве что
плоть мучить... Пришел в твое Урочище, как в обитель, а тут по мирскому
уставу живут. Пойду иное место искать...

Пока Ражный убирал веревки правила, инока след простыл: ушел, невзирая на
ночь, и только овчарка Люта тоскливо выла ему вослед...


В начале октября сорок первого года наружная охрана загородной резиденции
Сталина заметила подозрительного человека, пробирающегося вдоль дачной
ограды крадущейся, осторожной походкой. Прежде чем взять, за ним последили
около получаса, пока он не дошел до КПП и здесь, видя, что возле шлагбаума
никого нет, ступил на охраняемую территорию.

Задержанным оказался глубокий старик, к тому же с заболеванием
опорно-двигательной системы, отчего и казалось, что крадется. При нем
практически ничего не обнаружили, кроме иконы, завернутой в холстину.
Немощный этот человек свое появление возле резиденции объяснил тем, что
хочет передать эту икону Верховному Главнокомандующему. В начале войны
ходоков и делегатов к Сталину было достаточно, кто и с чем только не шел,
поэтому совершенно безобидный старец даже у самых бдительных офицеров
охраны не вызвал подозрений. Его продержали в караульном помещении до
вечера, после чего достаточно мягко пожурили и отправили восвояси, вернув
икону.

На следующий день утром он явился опять и заявил, что будет ходить до тех
пор, пока не вручит икону или не будет точно уверен, что ее передали
Верховному. На сей раз старца задержали по причине отсутствия документов,
доску "с красочным изображением неустановленного лица", как было сказано в
протоколе, изъяли вместе с холстиной и тщательно исследовали. Ни
отравляющих веществ, ни заложенного в икону взрывного устройства не
обнаружили и через несколько дней больного старика вытолкнули на улицу, но
уже без предмета культа, поскольку эксперты НКВД исщепали его на лучину,
изучая внутренности.

Спустя пару суток этот дряхлый и неуемный старик вновь притащился к КПП, и
уже с другой, точно такой же иконой. Офицеры выдворили религиозного
фанатика за пределы прилегающей к забору охраняемой территории и на
какое-то время в суматохе суровых осенних дней сорок первого о нем забыли.
А он дождался, когда из ворот резиденции выедет кортеж с Верховным, и,
неизвестно каким образом пробравшись через оцепление, обязательное при
выезде, внезапно оказался на обочине стоящим в полный рост с поднятой в
руках иконой. Шедшая впереди машина личной охраны обязана была таранить его
и освободить путь, но отчего-то не сделала этого, и солдаты оцепления,
заметив старика на дороге, не стреляли, хотя могли бы.

Верховный приказал остановиться, приподнял шторку на окне автомобиля, долго
смотрел на старца, после чего велел адъютанту взять икону и принести ему.
Слуга выскочил, выхватил образ у старца из рук и вернулся.

- Ступай, князь! - услышал вождь голос с улицы. - Сергиево воинство с
тобой!

Через несколько секунд машина понеслась вперед, старца в мгновение ока
схватили, но этот зачумленный мракобесием человек не то что не
сопротивлялся - был счастлив и искренне чему-то радовался.

А Верховный всю дорогу не выпускал икону из рук, сам внес ее в Кремль и
поставил в углу комнаты отдыха, накрыв холстиной. Имеющий духовное
образование, в юности писавший стихи, он отчетливо понимал, что образ
Сергия Радонежского в буквальном смысле явился ему, что это Промысел Божий,
однако изверившийся, погруженный в пучину материалистических представлений
и более того в реальность невиданной войны и смертельной угрозы - враг уже
готовился применять артиллерию для обстрела Москвы, он не в силах был
растолковать этого знака, а обратиться за помощью было не к кому, да и
опасно: несмотря на прежнюю его силу, в первые месяцы войны ближнее
окружение молча и тщательно отслеживало его шаги, не пропускало ни одной,
даже самой незначительной детали в поведении. Они боялись Верховного, помня
его кнут, гуляющий по склоненным спинам, однако теперь этот страх был
сравним с шакальим выжидательным страхом, когда мелкие и хищные эти твари
незримо и неотступно преследовали утомленного, раненого льва.

Создавая обновленную, вычищенную от масонских влияний и бундовского,
иудейского воззрения на мир партию, он не заметил, как личными,
национальными качествами внес в нее не русский, а восточный характер и в
результате окружил себя магнетизмом вероломства. Он почувствовал это лишь в
начале войны, в пору крупнейших поражений; почувствовал и, потрясенный,
обратился к народу, как подобает не партийному вождю, а священнику:

- Братья и сестры!

В тот же день, как ему попала в руки икона, после совещания Ставки,
Верховный удалился в комнату отдыха, поставил образ преподобного Сергия
перед собой и долго блуждал в своем собственном сознании, как в
искривленном пространстве. Он так и не растолковал знака, но еще более
уверился, что это Явление, и с тех пор, как всякий материалист, стал
выискивать в сообщениях и сводках его доказательства.

И буквально через сутки, когда ему зачитывали сводку с фронтов обороны
Москвы, слух зацепился за факт, на минуту заставивший его оцепенеть.
Нераскуренная трубка потухла...

На Западном фронте, пересекая линию обороны Можайск - Дорохове, потерпели
катастрофу и упали на нашей территории четыре вражеских ночных тяжелых
бомбардировщика, летевшие бомбить столицу.

Накануне он своей властью, повинуясь некоему сиюминутному порыву, отстранил
маршала Буденного от командования Резервным фронтом, объединил его в один
Западный и назначил командующим генерала армии Жукова...

- Вы сказали - катастрофу? - запоздало - адъютант читал уже о потерях наших
войск за сутки - спросил Верховный.

Опытный, знающий нрав хозяина слуга сориентировался мгновенно.

- Так точно, товарищ Сталин, катастрофу. Ввиду метеоусловий фронтовая
истребительная авиация не взлетала, противовоздушная оборона в этом районе
малоэффективна из-за большой высоты полета...

- А кто установил, что была катастрофа?

- Это соображения начальника штаба триста двенадцатой стрелковой дивизии
майора Хитрова. Им подписано донесение.

- Пришлите мне этого начальника штаба, - выслушав доклад, попросил
Верховный. - Сегодня к пятнадцати часам и с материалами по обстоятельствам
катастрофы фашистских стервятников.

Даже искушенный адъютант не ожидал такого оборота.

- Триста двенадцатая дивизия под Можайском, беспрерывные бои... Чтобы
отыскать майора, потребуются сутки, не меньше. Быстрее будет, если к месту
падения самолетов выслать специальную команду НКВД...

- Хорошо, - согласился Верховный. - Я жду товарища Хитрова к шестнадцати
часам.

Адъютант все понял и удалился.

Пока он рвал постромки, исполняя практически невыполнимое задание,
Верховный между делом задавал один и тот же вопрос всем, кто в тот день
оказывался перед хозяйскими очами.

- А скажите мне, товарищ (имярек), отчего терпят катастрофу и падают
вражеские самолеты?

Зам наркома обороны Мехдис, вероятно, уже читал сводку и знал об упавших
бомбардировщиках, поэтому ответил с присущей ему осторожностью,
одновременно буравя красноглазым взглядом хозяина и стараясь угадать по его
реакции, в цвет ли он говорит.

- Предстоит выяснить... погодные условия, мощный грозовой фронт в верхних
слоях атмосферы... а возможно, столкновение в условиях плохой видимости...
я уже распорядился проверить информацию и доложить...

Верховный умел делать лицо непроницаемым и оставил Мехлиса в заблуждении
относительно своего мнения.

Ворошилов сказал с безапелляционной убедительностью героя гражданской войны
и яркого представителя пролетариата:

- По моему мнению, товарищ Сталин, налицо пробуждение сознания рабочего
класса Германии. Восемнадцатый год не прошел даром для немцев, и сейчас
трудовые люди увидели звериный оскал фашизма. Я не исключаю, что в недрах
Рейха сохранилось и действует подполье, имеющее прямое отношение к
бомбардировочной авиации. По всем признакам это диверсия.

- Хочешь Сказать, вредительство, товарищ Ворошилов?

Маршал слегка смутился, ибо это слово в отрицательном понятии относилось
лишь к внутренним врагам и совсем нелепо было называть так немецких
патриотов, рискующих своими жизнями.

- Вредительство в нашу пользу, - нашелся он после некоторой заминки.

Побывавший у Верховного в тот день конструктор авиационных двигателей
Исаев, как специалист, заявил, что подобная катастрофа - результат эффекта
резонанса, возникшего в определенной аэродинамической среде, сходный с
явлением, когда от движения строевым шагом может обрушиться мост.

- А нельзя ли, товарищ Исаев, сделать прибор или машину, которая бы...
искусственно создавала такой резонанс? - спросил хозяин.

Идея вождя показалась тому гениальной, и он пообещал непременно поработать
в этом направлении.

И лишь один старый начальник Генштаба Шапошников, последний царский генерал
в Красной Армии, спрошенный, как и. все, мимоходом, так же мимоходом
ответил:

- Да ведь и им должно быть наказание Божье. Не все нам...

Начальник штаба триста двенадцатой дивизии явился в кремлевский кабинет
вождя с опозданием в четверть часа. Наверняка исполнительные слуги
переодевали его, когда везли с аэродрома в автомобиле, где майор не мог
выпрямиться, чтобы проверить длину новенькой офицерской формы, а когда
вывели на улицу - было поздно: брюки оказались настолько Длинными, что
бутылки галифе висели у сапожных голенищ, а китель на майоре более
напоминал демисезонное пальто.

Однако при этом майор не был смешон или напуган. Он отрапортовал, как
положено, после чего сдернул с головы маловатую фуражку и встал по Стойке
"вольно".

- Товарищ Хитров... Вы по-прежнему утверждаете, что самолеты
немецко-фашистских агрессоров потерпели катастрофу над линией фронта?

- Так точно, товарищ Сталин, - показалось, даже плечами подернул. - Есть
фотографии обломков, свидетельства очевидцев - местных жителей и солдат
саперной роты.

На сей раз Верховный не таил внутренних чувств, и все было написано на его
лице.

- Я первый раз с начала войны слышу, чтобы самолеты противника падали по
причине катастрофы, а не от огня наших зенитных батарей или храбрых и
умелых действий летчиков-истребителей, - внушительно выговорил вождь,
медленно надвигаясь на майора. - Подумайте, товарищ Хитров. Каждый сбитый
самолет... и особенно ночной бомбардировщик, на подходах к столице нашей
Родины - победа для нас и поражение для врага.

- Товарищ Сталин, я сам был очевидцем, - без всякой паузы, обязательной в
диалоге с хозяином, начал майор. - Находился неподалеку от села
Семеновское, увидел в небе четыре вспышки - одну за другой, и через
несколько секунд грохот разрывов. Была низкая облачность, но вспышки были
настолько яркие...

- Это могли быть разрывы зенитных снарядов, - перебил Верховный.

- В районе Семеновского всего одно зенитное орудие. И оно не вело огня...

- Вы это точно знаете?

- Я проверял, товарищ Сталин. А потом, в боях с первых дней и на зенитную
иллюминацию насмотрелся.

Верховный не стал набивать трубку, закурил папиросу и протянул коробку
майору.

- Закуривайте, товарищ Хитров. И садитесь. Тот взял папиросу, сел на
ближайший к нему стул и прикурил от своей спички. Вождь отошел к окну
и-встал к нему спиной, глядя на серую, октябрьскую Москву. Когда папироса
дотлела, он медленно вернулся к столу и, бросая окурок в пепельницу;
отметил, что там уже лежит один, погашенный майором.

Обычно те редкие гости, кто получал от хозяина папиросу, стремились
незаметно спрятать ее в карман или фуражку, чтобы потом показать своим
близким или друзьям...

- А также, товарищ Хитров, - продолжая начатый и прерванный монолог,
заговорил Верховный. - Я первый раз с начала войны слышу правду. Недавно
фашистский стервятник зацепился за трубу завода "Серп и Молот" и разбился -
зенитчики приписали себе в заслугу. Потом ночной бомбардировщик наткнулся
на высоковольтную опору и упал в реку - мои соколы включили в свою сводку,
противовоздушная оборона в свою... Я слушаю их и молчу, товарищ Хитров.
Молчу и подписываю указы о награждении отличившихся... Я слушаю, какие
потери понес противник, складываю их в уме и тоже молчу, хотя, по моим
подсчетам, мы уже истребили немецко-фашистское полчище. Если ложь на благо
боевого духа Красной Армии, я буду молчать, товарищ Хитров. Я допускаю
святую ложь, но для меня лично сейчас нужна правда. И больше скажу -
истина. Мне товарищ Шапошников сегодня сказал - будет и фашистам наказание
Божье. Как вы считаете, товарищ Хитров, есть ли... основания предполагать,
что катастрофы случаются... по причинам, от человека не зависящим? Как это
написано в религиозной литературе? Не небесным ли огнем сбиты были эти
ночные стервятники?

- Я кадровый военный, товарищ Сталин, - теперь майору самому потребовалась
пауза. - Человек не религиозный... Но могу утверждать как очевидец. Только
не небесным огнем пожгло эти самолеты, а земным.

Верховный приблизился к нему, знаком показал, чтобы майор не вставал, после
чего придвинул к нему стул и сел.

- Что значит - земным?

- С земли полетели четыре красных точки, из ближнего леса на холме, - с
прежней непосредственностью объяснил Хитров. - Я находился неподалеку и
отлично видел. И не только я - фельдшер эвакопункта Морозова... Красные
шарики поднялись над лесом, покружились и пропали за тучами. А через
несколько секунд мы увидели вспышки, и потом на землю посыпались горящие
обломки... Я проверил, товарищ Сталин. На этом холме всего два отделения
саперов, и больше никого.

- Что там делают саперы?

- Одни роют капониры, другие месят бетон лопатами. Они тоже видели...

Верховный взял со стола трубку и принялся ломать папиросы. Майор тем
временем достал кисет с табаком и газету, сложенную во много раз, так чтобы
отрывать листочки для самокруток.

Офицеры перешли на солдатскую махорку, и это было совсем плохо, хуже, чем
самая неприятная сводка с фронта...

- У меня к вам просьба, товарищ Хитров, - спустя несколько минут сказал
Верховный. - Подберите в своей дивизии несколько таких же наблюдательных
и... правдивых офицеров. Займитесь самым тщательным анализом и изучением
всех подобных катастроф. Я распоряжусь, чтобы вам предоставляли секретные
сводки и донесения. И обеспечили авиатранспортом для вылета на места
происшествий.

Майор затушил самокрутку величиной в полпальца и встал.

- Я готов, товарищ Сталин... Разрешите идти?

- Результаты докладывать мне лично. Только мне и только лично, товарищ
Хитров.

После этой продолжительной беседы Верховный ушел в комнату отдыха, открыл
икону Преподобного и долго смотрел на седобородого старца. Не было позывов
молиться, к тому же в последний раз он делал это, когда бежал из
Туруханской ссылки и чуть не погиб в волнах Енисея. Однако и без
молитвенных слов почувствовал утешение и непривычное для последних месяцев
спокойствие. Уезжая на дачу, он завернул образ в холстинку и взял с собой и
на том участке дороги, где встретил человека с иконой, велел остановиться,
вышел из машины и прошелся по обочине. К ночи пошел снег, было темно,
студено и сыро. И пусто, если не считать затаившихся в лесу солдат
оцепления. Он предполагал, что слуги на всякий случай схватили старца, и
через адъютанта поинтересовался его судьбой.

Наутро тот доложил, что задержанный без документов человек в настоящее
время находится в ведении НКВД, содержится в отдельной камере, на все
вопросы пока отвечать отказывается, и следователи полагают, что он
принадлежит к религиозным фанатикам.

Майор Хитров оказался не только наблюдательным, правдивым офицером, но еще
и расторопным, поскольку через несколько дней Берия как бы ненароком
спросил:

- Коба, зачем тебе инквизиция? Каких еретиков ищет майор из триста
двенадцатой дивизии, если в твоих руках мой аппарат со СМЕРШем в придачу?
Зачем он ищет приписки потерь противника?.. Ах, Коба, у тебя и так скоро
голова треснет!

Хозяин был спокоен и непроницаем.

- У ваших людей, товарищ Берия, находится один человек. Очень старый и
больной человек. Задержала моя охрана...

- Есть такой, - чуя настроение, с готовностью подтвердил тот.

- Знаю, что есть... Так пусть у него ничего не спрашивают. И пусть пока
посидит.

Тон хозяина был для него красноречив и понятен, как слабый, но все-таки
львиный рык.

Первый доклад "инквизитора", как мысленно, с легкой руки Берии, называл
Верховный группу Хитрова, состоялся через восемь дней и если не потряс, то
привел вождя в молчаливый внутренний шок. Начиная с девятого октября - со
дня, как ему явилась икона преподобного Сергия Радонежского, по всему
Западному фронту было установлено семнадцать авиакатастроф, произошедших с
самолетами противника, и пять еще оставались под вопросом, требовали
дополнительного изучения. Кроме того, по крайней мере десять случаев
внезапной гибели бомбардировщиков прямым или косвенным путем подтверждали
данные разведки и радиоперехват. Для сравнения майор исследовал материалы и
сводки по Ленинградскому фронту и обнаружил лишь единственную катастрофу
"Юнкерса", который уходил от зенитного огня с рискованными для такого типа
машин элементами высшего пилотажа, потерял управление, врубился в Синявские
болота, развалился на три части и даже не загорелся.

До девятого октября, как ни старался Хитров, ни единого подобного случая не
нашел... Майор несколько помялся и добавил:

- Есть масса устных свидетельств:.. когда бойцы и командиры встречали в
подмосковных лесах вблизи линии фронта, а чаще на нейтралке, каких-то людей
со странным поведением.

- В чем это выражается, товарищ Хитров?

- Два дня назад ночью артиллерийская разведка тридцать третьей армии искала
цели, ходила в тыл противника в районе города Боровска, - заговорил он,
оставаясь удивительно спокойным и невозмутимым, словно рассказывал о
безделице. - На нейтральной полосе, в густом старом ельнике заметили
большой костер, подумали, что немцы - их передовая в двухстах метрах, за
дорожным полотном... Подползли, а у огня сидят старики. Двенадцать
человек...

- Старики? - непроизвольно вырвалось у Верховного, чего он раньше себе не
позволял.

- Ну да, разведчики говорят, не совсем старые, но уже не призывного
возраста, лет по пятьдесят-шестьдесят. Одеты тепло, в овчинные ямщицкие
тулупы с большими воротниками, хотя и не мороз еще, но все без шапок,
головы с проседью... И безоружные: у одного-двух только топоры за
поясами... Сидят тесно, плечом к плечу вокруг огня и держат друг друга за
руки. И молчат, в огонь смотрят. Разведчики к ним вплотную подобрались, за
спинами стоят, а они сидят и не шелохнутся, как статуи. Заглянули через их
плечи, а огонь горит на голой земле - ни дров, ни углей... Ладно бы одному
кому почудилось, а то пять человек видели и с ними офицер - лейтенант. И
говорят, почему-то страшно стало, отошли в сторону, потом вообще решили
уйти. Подползли к дороге, за которой у немцев передовая, стали вести
наблюдение за передвижениями, и тут началось...

- Что... началось, товарищ Хитров? - поторопил Верховный, чего тоже раньше
не делал.

- Оказалось, за дорогой в лесу стояли замаскированные танки противника,
двадцать четыре единицы, - как ни в чем не бывало продолжал майор.