о,
и младенец тут же уцепился за его шею.
   - Ангела не замни, -  сказала  я,  и  он  ушел,  выпустив  ангела  на
свободу.
   Да, дела... Седобородый старец опятьвыкинул  меня  из  райского  сада
одну, и маленьким отторгнутым ребрышком - вот кем стою я  на  незнакомой
земле, и некому  построить  жилище,  принести  пищу,  наколоть  дрова  и
согреть огнем мою  мгновенно  заледеневшую  душу.  Я  поднялась  в  свою
комнату, надела джинсы и свитер, и ушла за холм с черными соснами. Около
можжевельника стояли две  темные  фигуры,  и  я  услышала,  как  плакала
женщина, а мужчина голосом жениха взволнованно повторял:
   - Аушра, Аушра, Аушра...
   В кромешной тьме я вышла к  большой  скульптуре,  где  на  деревянном
троне восседала готическая королевская чета с прямымидеревянными спинами
и странными грозными лицами. Я кинулась на мягкую  мшистую  подстилку  у
подножья трона и зарыдала обильно и отчаянно.
   - Господи! Услышь меня, прости и отведи проклятье! Я хочу только  то,
что ты даешь другим.
   Но господь  молчал,  и  лунный  свет  плыл  по  складкам  королевских
одеяний, теряясь в черных сосновых ветвях. Внезапный топот заставил меня
приподнять голову, и я увидела перед  собой  белесые  клыки  гигантского
вепря. Он буравил меня своими маленькими горячими глазами, и  я  сказала
ему:
   - Добей меня, добей, пока оборотни не выпили всей моей крови!
   Он раздумывал с минуту, потом дал сигнал, и  все  стадо  умчалось  по
спелым черничникам в темноту, оставив жертву банальной  дачной  интрижки
бороться за свое светлое будущее.

Глава 5

   Утром я вернулась домой, и белых "Жигулей" у  дома  уже  не  было.  Я
поднялась на веранду поприветствовать  своих  стариков  и  взять  черную
краску для могильной ограды. Тетка, улучив момент, все же  спросила  про
Андрея Константиновича.
   - Он глубоко женат, тетя Ната, и не спрашивай больше о нем.
   Она буркнула  под  нос  нечто  невразумительное  и  быстро  отошла  к
кухонному столику, где Ругучис, местное  божество  ферментации  с  вечно
кислым выражением своего белого лица, уже превратил позавчерашнее молоко
в сегодняшнюю простоквашку. У моей тетки был  собственный  театрик,  так
тешивший  вологодское  сердце  ее   избранника.   Щи   супруги   хлебали
деревянными ложками из общей миски,  и  платочек  повязывался  в  летнее
время на манер первых комсомольских функционерок. Тенденция к  опрощению
вступала, однако, в сильное противоречие с ее любовью к вычурным шляпкам
и кружевным блузкам, сколотым под шеей старинной камеей.
   Виктор Васильевич, радея в свободное время за отчизну, составлял  все
последние годы новый рабочий календарь, где количество выходных  дней  и
праздников стремилось к нулю. Этот проект неоднократно  посылался  им  в
высокие  инстанции,  молчавшие   долго   и   таинственно,   пока   автор
изобретения, разглядывая фотографии на первой странице газеты  "Правда",
не узнал во второстепенном члене политбюро ЦК КПСС своего племянника.
   Виктор  был  девятым  ребенком  в   крестьянской   семье,   поскольку
рождаемость на Вологодщине  в  те  незапамятные  времена  была,  видимо,
гораздо выше среднестатистической. Племянник от первого брата был, таким
образом, ровесником Виктора, а  поскольку  жизнь  раскидала  братьев  по
разным  концам  Советской  Родины,  то  восстановить  родственные  связи
представлялось вполне естественным. В ЦК КПСС  был  отправлен  запрос  о
родстве, и, хотя племянник впрямую так не признал своего дядю, но  через
три дня после запроса к Виктору нагрянули местные райкомовцы и с великим
почтением  повели  разговор  о  проекте   нового   рабочего   календаря,
уговаривая автора сохранить существующее право на труд и на отдых.
   Виктор решил сохранить для бездельниц Женский день календаря, и снова
отправил этот проект, куда следовало. Тетка с ужасом  призналась  мне  в
своем предательстве, когда, стоя лютой  зимой  у  почтового  ящика,  она
зажмурила глаза и тихонько  выронила  мужнино  письмо  прямо  в  сугроб,
спасая тем самым значительную часть человечества от вымирания, поскольку
"черные субботы", пасхальные воскресники, дежурства в народной дружине и
бесконечные переносы рабочих дней с потерей выходных и так резко снижали
рождаемость в СССР.
   После  утреннего  приема  простоквашки  они  не  утерпели   и   стали
собираться со мной на кладбище.
   Путешествие с Виктором Васильевичем длилось целую вечность, он шел  с
палкой, опираясь на теткино плечо и хрипло дышал. По прибытию  на  место
старики уселись поодаль и  оттуда  руководили  всеми  моими  действиями.
Через пару дней, если  не  будет  дождя,  следовало  позолотить  колышки
ограды, а Юмис обещал сколотить  маленькую  деревянную  лавочку.  Крест,
естественно, не планировался.
   После  окончания  малярных  работ  мы  так  же   долго   шли   домой.
Переодевшись, я хотела простирнуть  подпачканный  краской  халатик,  но,
услышав за окном голос Баронессы, спряталась в  соседнюю  кладовку,  где
лежали мешки с ненужными дачными вещами.  Когда  опасность  миновала,  я
тихонько огородами удалилась в лес и, собрав на опушке  букетик  цветов,
понесла их к песчаному карьеру. Уже ничто не указывало  на  произошедшую
трагедию, и я положила цветы на желтый песок.
   Перед деревней на изгибе шоссе стояли милицейская  машина  и  "Скорая
помощь", а сами милиционеры и какие-то штатские люди смотрели вниз,  где
крутой откос озерной террасы зарос невысоким ивняком. Под откосом лежала
колесами  вверх  помятая  машина,  люди   в   белом   извлекали   оттуда
окровавленного мужчину средних лет, а рядом с машиной на земле  сидел  с
совершенно отрешенным видом высокий блондин  лет  тридцати  в  джинсовом
костюме с  фотоаппаратом  через  плечо.  Это  место  было  проклято  для
автомобилистов,  аварии  случались  здесь  почти   каждый   год.   Обоих
пострадавших увезла скорая помощь, оставшиеся мужчины стали  вытаскивать
машину на шоссе, а я вернулась домой, забралась с одеяльцем в кладовку и
легла там, как в большом чемодане,  из  которого  меня  зачем-то  вынули
двадцать семь лет назад.
   - Не сочинить ли из всего этого балет? - подумала я о своем маленьком
театрике, но одна сумасшедшая французская балеринка  восточноевропейских
кровей весьма ехидно прошлась относительно изобретателей велосипедов.
   - Да вы понятия не имеете, кто у вас там за кадром вещает, -  сказала
я ей с максимальной язвительностью.
   Мы тут же вступили в дискуссию об особенностях постмодернизма,  и  ее
крепенькие ножки в шнуро-ванных ботиночках принимали по  ходу  дискуссии
занятные позы, и в кудрявом водопаде черных блестящих волос  то  и  дело
мель-кали темные глазки и красные губки. Наконец, мы сошлись на том, что
все уже придумано до нас, и фамильный замок Маркау-Воджи  -  тот  самый,
который так жаждала увидеть Баро-несса, как нельзя  лучше  подходит  для
декорации к  балету.  Когда  роли  были  распределены,  я  появилась  за
кулисами на приеме в честь испанского посла под руку с генералом.
   Балеринке досталась роль маленькой Норы, и, пока она стучала  ножками
по  деревянным  ступенькам  нашей  лестницы,  стены  дома   каменели   и
воздымались к небу стрельчатыми арками, выходя за кадр в вечернее  небо.
Заиграла музыка, и под простую мелодию Шопена замок наполнялся  молодыми
парами, и девицы взволнованно дышали грудью над высокой линией талии,  а
молодые люди откидывали назад свои темные кудри и путались в стихах. Они
еще не прихрамывали  от  боевых  ран,  и  разочарование  бытием  еще  не
коснулось их гладких лиц, и принц смотрел на них с легкой  усмешкой,  но
сладкие звуки музыки, кружившиеся в воздухе замка, все же  бередили  его
жестокое сердце забытыми воспоминаниями.
   Юная Нора с плачем вбегала по заросшим травой ступенькам  в  каменный
замок, но тут же уносилась назад, в заросли роз - ведь  обитатели  замка
были слишком поглощены друг другом, и никто  не  останавливал  маленькую
бегунью. Она непрерывно плакала, потому что ее  трепетное  сердечко  уже
открылось  для  любви,  и  красивый  принц  с  разочарованным  взором  и
байроновской усмешкой чувственных губ казался ей  воплощением  мечты,  и
желание любить так тесно,  так  неотъемлемо  сплеталось  с  отчаянным  и
безумным страхом перед этой любовью. И когда принц  остановил  маленькую
бегунью, и развевающие крылышки прозрачного голубого  шарфика  упали  на
тяжелые  складки  красного  плаща,  то  сердечко  Норы  не  выдержало  и
разорвалось. Маленькой Норы не стало, а за кадром холодная светская дама
вздохнула, и, поправляя малиновый берет, сказала собеседнику:
   - Ах, принц, я любила вас в то лето, но, может быть, я любила не вас,
а саму любовь?
   Картинки погасли, и безумие последних дней, переведенное в  плоскость
либретто,  перестало  принадлежать  мне  одной.  Я   засыпала,   а   оно
растворялось  в  этом  мире,  и,  cпустя  какой-нибудь  час,   маленькая
узкоглазая Нора уже  рыдала  в  зарослях  хризантем  у  дворца  богатого
мандарина. Проснувшись к вечеру, я обнаружила во дворе маленькое женское
совещание, все смотрели под куст бузины за огородом,  где  головой  вниз
совершенно неподвижно лежал блондин с фотоаппаратом.
   - Он уже два часа так лежит, пришел и лег, - сообщила Жемина,  -  это
газетный фотограф, он родился здесь, а потом его  родители  переехали  в
Неляй. Они ехали со старшим братом и разбились перед  озером.  А  машину
отвезли к Бодрайтису в мастерскую.
   Он лежал в полном шоке еще с час, а потомЖемина уговорила его перейти
на сеновал и отнесла туда молока с какими-то  бутербродами.  Уже  совсем
стемнело, а я все смотрела из окна на сосны,  луковую  грядку  и  темный
сарай, где был мой  собрат  по  несчастью,  а  потом  налила  в  бутылку
черничной настойки и пошла на сеновал. Наверху было тепло и душисто,  он
лежал с открытыми глазами и спросил меня:
   - Ks t?
   - Я была на шоссе сегодня днем, а вообще живу здесь каждое лето.
   - Что тебе нужно?
   - Я принесла выпить. Тебе, наверное, нужно снять напряжение.  У  меня
вчера был ужасный день, и я бы выпила вместе с тобой.
   - Cигарет нет?
   - Cейчас принесу. Подождешь десять минут?
   - Подожду.
   Где взять сигареты, я знала точно. Барон,  хоть  и  покупал  сигареты
блоками, но ему всегда их не  хватало,  поэтому  я  иногда  припрятывала
пачечку в укромном месте, а потом в нужный момент ему же ее и  отдавала.
Последняя пачечка лежала сейчас под его матрасом, я  ее  спрятала,  пока
пела песенку и перечисляла его красоты. Войдя с искаженным  от  головной
боли лицом, что позволяло не подвергаться расспросам и укоротить  визит,
я попросила анальгина. Пока Барон искал таблетки, пачечка переселилась в
карман моей куртки. Барон пообещал завтра поутру зайти  поболтать,  и  я
удалилась на сеновал, прихватив по дороге у беседки  кошачью  консервную
банку с водой, отличную противопожарную пепельницу.
   Мы выпили, он выкурил сигарету, глядя в  потолок,  а  потом  приказал
коротко и ясно:
   - Еikite... Иди ко мне.
   Я и пришла. Больше мы толком и не говорили, и через полчаса он заснул
мертвым сном, а я вернулась к себе.  Утром  пришел  Барон  с  загадочным
блеском в глазах.
   - Слушай, что, собственно, происходит?
   - Личная жизнь не удается, друг мой.
   - Я бы этого не сказал. По-моему, ты страдаешь от ее избытка. Я хотел
догнать тебя вчера, но ты исчезла на сеновале - кстати, я сразу ушел.  А
куда исчез Андрей?
   - К семье. Understand?
   - Ask!  -  после  некоторого  раздумья  ответил  мой  друг,  -  пошли
завтракать и махнем потом на Кавену.
   Знаешь, у меня  у  самого  страшное  горе  -  вчера  с  утра  оставил
велосипед у дома Алоизаса, и его увели. Я уж и в милицию с горя  заявил.
И смокинг - представьтолько! - пришлось везти на рейсовом автобусе.
   На Кавене было полно голого народа, приехала с семьей  моя  питерская
приятельница Галя - прошлой осенью они с мужем завербовались на север  и
зарабатывали  теперь  длинный  рубль  в  городке  с  большим  химическим
комбинатом. Галя была самой воспитанной женщиной  в  Пакавене  и  вполне
могла бы претендовать на  роль  английской  королевы,  если  бы  однажды
посередине Кавены не спела мне куплетик про пароход и цаплю, от которого
мои уши до сих пор имели подвядший вид.
   Сегодня  был   день   рождения   ее   дочери   Вари,   поэтому   всех
фотографировали и кормили покупнымибисквитами с домашнимзаварным  кремом
и ягодками. Лариса Андреевна  продемонстрировала  нам  грудными  мышцами
упражнение из йоги по прямому массажу сердца и спела  имениннице  романс
очень нежным голосом, никак не соответствующим ее характеру, после  чего
отправилась в свой овраг улучшать голосовые  связки  свежей  земляникой.
Черезнекотороевремядонасдонеслось ее приглушенное лесом пение,  а  потом
она закричала.
   Мыпомчалисьнакрикиувиделиее у дороги, а неподалеку втраве в судорогах
корчилась молодаяженщина в красных джинсах. Увидев нас, женщина  указала
рукой в сторону шоссе и попыталась что-то сказать, но ее тело изогнулось
дугой и затихло. Баронесса констатировала смерть в  тринадцать  тридцать
пять, такова уж была сегодня Баронессина планида. Женщину  мы  узнали  -
это    была    молодая    лесничиха,     дочь     звонаря     Ремигиуса,
Сидоровводилкнейзаозеродетейкататьсяна лошади. Барон тоже  пробовал,  но
лошадка была крестьянской, к суперменам относилась с  прохладцей,  и  он
отделался легким ушибом руки.
   Лара    рассказала,    что    когда    запела,    то     рядом     за
молодымисосенкамираздалсякакой-тошум,икто-то      промчалсяпо       лесу
внаправлениишоссе,ломаяветки.Лараот испуга кинулась в другую  сторону  и
закричала, наткнувшись на  лежащуюженщину.  Двое  побежали  за  озеро  к
леснику, кто-то помчался на велосипеде в деревню. Лесника  на  месте  не
оказалось, а милиция вскоре приехала. Недалеко от трупа лежал пакетик  с
сахаром, явно полученным в райцентре на  выданные  недавно  талоны.  Нас
описали и попросили разойтись, а Ларису Андреевну с  Баронессой  забрали
для дачи показаний, не забыв прихватить пакетик с сахаром.
   Новость быстро облетела дворы, но звонаря Ремигиуса  нигде  видно  не
было. Лесник появился и  сейчас  сидел  в  районном  отделении  милиции,
откуда уже вернулись наши дамы. С ними на автобусе вернулся из  больницы
и мой блондин. Он выглядел уже  довольно  уверенно  и  надменно,  быстро
нашел меня в толпе взволнованного событием  люда  и  сказал,  что  брату
стало легче, а он хочет поблагодарить за помощь, представиться и узнать,
как меня зовут.  Его  звали  Линасом  Пушкайтисом,  и  он  действительно
работал        фотожурналистом        районной         газеты.         О
происшедшихвПакавенесобытияхонслучайно узнал в больнице,  куда  привезли
труп.
   - Отведи меня на место происшествия, - попросил Линас, - а по  дороге
я зайду в мастерскую.
   Машину уже  почти  починили  (мастерская  Бодрайтиса  с  выездом  под
оранжереей веников не вязала) и обещали отдать часа через три. У  Кавены
Линас      сделал       несколько       снимков,       записал       мой
рассказолесничихеиубитойтуристке, быстро выкупался, и  мы  пошли  назад,
затеяв занятный разговор о прусско-балтийской мифологии. Мне было  легко
с ним, да и вчерашнее приключение казалось уже выдуманным, как вдруг  на
обратном пути перед мастерской он сказал мне:
   - Поедешь со мной сегодня, у меня свой дом в Неляе, и  я  живу  один.
Заеду, когда получу машину, - сказал и остался у Бордайтисов.
   Да, дела... Жить в  Пакавене  стало  неуютно,  и  возможность  вообще
выпасть из этой жизни в никуда казалась весьма заманчивой. Я раздумывала
над предложением и общей ситуацией. Ах, как глубоко проникли вы,  Андрей
Константинович, в мое жизненное пространство, и теперь  каленым  железом
нужно выжигать ваш сладкий образ!
   - A ты где был, кошачья сволочь, когда я упивалась  ролью  доверчивой
девицы? - обратилась я к своему черному ангелу, у которого тоже был свой
собственный театрик. Он обожал играть роли русских философов, хотя лучше
всего ему удавалась популярная роль молодого Михаила Боярского.
   Мой черненький мяу тут  же  прокипятил  свою  одежду  в  отбеливателе
"Лебедь" ("Лыбедь" - по его терминологии), отчего она  временно  приняла
сероватый вид, и, подпоясавшись веревицей, разлился соловьем:
   - Заповедь четырнадцатая! "От клятвы чужеложства, играния и  пьянства
должен каждый отрок себя вельми удержать, и от того бегать, ибо из  того
ничто ино вырастает, кроме великой беды и напасти телесные  и  душевные,
от того ж рождается и погибель дому его, и разорение пожиткам".
   - Батюшка, да ты совсем мышей не ловишь! "Юности честное зерцало" для
отроков писано, а ведь нигде кроме, как  на  плече  отроковицы  двадцать
восьмой год прозябаешь, комсомольский ты мой, - упрекнула я кота.
   Пределом его мечтаний была  главенствующая  роль  в  нашем  доме,  но
длительное отсутствие  конкурентов  сказалось  на  его  ретивости  самым
губительным образом. Пакавене представлялась ему самым безопасным местом
на свете, и он сутками отсыпался на моем левом плече.
   - Тьфу, виноват, до сих пор ночными вепрями  перепуган.  "Тринадцатая
добродетель, пристойная девицам, есть стыдливость:  когда  человек  злой
славы и бесчестия боится и явного греха бегает и, опасаясь гнева божия и
злой совести, так же и честных людей, которые иногда  о  иных,  как  кто
живет: худо или добро, рассуждать могут..."
   - Ну, вот, и ладушки! Убедил...
   Я быстро собрала кое-какие вещи, спустилась к  старикам,  и  сказала,
что уезжаю с экскурсионным  автобусом  посмотреть  музеи  -  развеюсь  и
вернусь  днями,  а  продукты,  если   нужно,   подвезет   Барон.   Успев
предупредить подъехавшего  Линаса,  чтобы  подобрал  меня  на  шоссе,  я
удалилась с сумкой к воротам турбазы.
   Он решил сначала заехать в райцентр.
   - Я съезжу на заправку, а ты купи чего-нибудь из  еды.  Дома  у  меня
одна картошка, я перед аварией только из командировки вернулся, - сказал
он мне у станции, протянув кошелек.
   С мясом в магазине были перебои, и мясник, люто ненавидящий  приезжих
и  вообще  всех  на  свете,  разливал  у  автомата  молочный   коктейль,
переругиваясь сочередью. Автомат трясло, будто  его  делали  на  военном
заводе по рецепту Калашникова. Тут же сбоку отоваривали талоны на сахар,
не являвшимся ни мясом, ни молоком. Дачникам талоны не полагались, и  мы
привозили сахар с собой. Я прошла пару кварталов и вышла на  центральную
площадь с традиционным памятником.
   Возле памятника  две  серые  кошки  катались  по  асфальту  в  полном
экстазе, что означало ослабление  режимных  устоев  в  невиданных  ранее
масштабах  -  обычно  по  утрам  остатки  валерианы  смывались  каким-то
неаппетитным, с кошачьей точки зрения, раствором.  В  гастрономе  мясные
прилавки  тоже  были  пусты,  но  я  купила  мягкого  сыра   с   тмином,
прессованного творога, рижского хлеба, сливочного  масла,  подсолнечного
масла, рыбных консервов и десяток яиц, и  отчаянно-бездумный  автоматизм
моих действий меня не пугал.
   Линас ждал меня около машины. Приняв пакеты, он  широко  улыбнулся  и
сел за  руль  в  отличном  расположении  духа.  Мы  поехали  в  обратном
направлении и, минув Пакавене, вскоре добрались до реки,  где  прошедшей
зимой утонул с трактором муж барменши. Речные боги, застывшие в ожидании
новой жертвы, медленно повернули зрачки в нашу сторону, но мой  паромщик
молча нажал  на  газ,  и  сосны  пакавенского  леса  стали  уплывать  за
горизонт. За мостом был тихий городок Неняй, столица соседнего района.
   -  Да,  человек  не  из  болтливых,  -  подумала  я  с   определенной
благодарностью. Высокие сосны сменялись  за  окном  молодыми  посадками,
мелькнул готический костел, аккуратная кладка которого из мелких красных
кирпичей и сухость деталей свидетельствовали о девятнадцатом веке.
   Наконец, мы въехали в Неляй. Я бывала здесь раньше -  в  городе  жило
много  поляков,  а  польские  торговки  в  рядах   весьма   благоскл