Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
Ты сейчас куда?
- Пока не знаю.
- Мне нужно сарай починить. Не поможешь доски с тур-базы принести?
Турбаза, а вернее, то, что было когда-то ею, находилась со-всем рядом
- пустые домики с вы-нутыми оконными рамами, запу-щенные аллейки,
заросшее черто-полохом футбольное поле. Не-сколько ребятишек младшего
школьного возраста с разводными ключами в руках гоняли по полю
измученную нетрезвую лич-ность со следами ожогов на лице. Прижигали,
похоже, сигаретами. Из-мученый матерился, с трудом увертываясь от деток,
а те зверели, и их беленькие драные руба-шечки прихлопывали на ветерке
ан-гель-скими крылышками.
- Они же убьют его! - воскликнул я.
- Так это же Потапов, - сказал Стасис, - пусть убивают.
- Это его дети? - спросил я тогда растерянно.
- Нет, они из Чернобыля, отдыхали тут одно лето - давно уже, а
турбазе за это бензин поставили. Так некоторых тут и похо-ронили, -
хладнокровно заметил Стасис, выламывая доски из стенки ближайшего
домика.
- Так что, они неживые? - спросил я, осознав, наконец, что шишка на
моей голове не имеет отношения к деревенской действи-тельности.
- Не знаю, может это мы неживые - пожал плечами Стасис, - встретишь
ее в Москве - спроси.
- Кого ее?
- Внучатую племянницу, - сказал он, - она на втором этаже жила, а как
зовут, я не помню. Родители тоже забыли. Пусть их заберет - они же не
наши.
- А почему турбазу не восстановят? - спросил я его на об-ратном пути,
- сюда же можно привлечь иностранных туристов - места красивые, а отдых
будет недорогим.
- Пробовали, - ответил Стасис, - днем строим, а ночью куда-то
исчезает.
- Воруют, что ли?
- Не знаю...
- А чем ты занимаешься?
- Охотник. Шкуры на чердаке видел?
В нашем дворе плотный мускулистый мальчик гонялся с луком за большой
черной курицей, а высокий старец складировал штабелем старое женское
тряпье и драные матрасы, встряхивая и тщательно осмат-ривая каждую вещь.
Оторвавшись на секунду от своего занятия, он погрозил мальчику пальцем,
а потом, сунув в текстиль пожелтев-шую от времени газетку "Нью-Таймс",
подпалил ее искрой из глаз, и запел громовым голосом с сильным акцентом:
Рок-н-ролл мертв, а я еще нет,
Рок-н-ролл мертв, а я...
- Это он деньги в вещах покойницы ищет. Свекровь была запасливой
женщиной. Запасливый лучше богатого - объяснила мне Жемина, ухватив за
ухо пробегающего мимо мальчика, но тот уже успел пустить в черную курицу
стрелу.
- Мне крайне лестно, с такими талантами и на свободе! - заметила
курица с явной досадой и, отряхнув перья, громко зарыдала, - ах, принц,
я любила вас в то лето, но, может быть, я любила не вас, а саму любовь?
- Оставь Галлину в покое, велнясово отродье! - прогремел старец у
костра и пронзил мальчишку молнией, но мальчишке это не повредило - он
только сжал губы и прицелился луком в старца.
- Совсем сдурел старый после смерти, - вздохнула Жемина, - думает,
что он и есть сам Перкунас.
- А давно он умер? - спросил я.
- Давно, - сказала она, воздев глаза к небу, - они в один день
померли, как внучку похоронили.
Свекровь с утра, а он после обеда. Пошел поросенка на похороны
закалывать, а тот - как вы-рвется, и свекор головой об камень. А откуда
там камень взялся и куда потом делся - мы не знаем.
- Отец, в магазин опоздаешь, все твои сникерсы разбегутся по домам, -
заметил Юмис, оторвавшись от беседы с каким-то обугленным бородатым
трупом, а старик приколол булавкой к верхнему кармашку поношенного
черного пиджака мой потрепан-ный доллар и растаял в воздухе.
- Это тоже ваш родственник? - спросил я у Стасиса об обуг-ленном.
- Это Бордайтис, отец Юозаса, - равнодушно ответил Ста-сис, - рыл в
то лето, когда последний раз солнце было, новый коло-дец, его и
засыпало. Откопали быстро, да он уже почернеть успел.
- Живите, как хотите, - подумал я, потому что голова моя гудела после
путешествия на турбазу синим пламенем, и чужая жизнь меня никак не
касалась.
К обеду была подана яичница и вареная картошка, густо политая
растопленным салом с жареным луком. За столом мы си-дели впятером,
поскольку маленький стрелец оказался сыном Ста-сиса. Как выяснилось в
ходе разговора, отец со своим шуст-рым сыном жили через дом отсюда, но
женщин в их доме не было, и они столовались у Жемины. Я спросил, кому
принадлежал сосед-ний разрушенный дом.
- Пьяницам, - вздохнула Жемина, - у него вся печень рас-ползлась по
кусочкам. Хотел все ей завещать, да не успел. А родст-венники ее жить не
пустили. Она потом в райцентре под поезд бросилась. Все равно жалко!
К концу обеда появился таинственный Альгис, мрачнова-тый широкоплечий
блондин, оказавшийся близнецом Стасиса. Он жил с семьей в соседнем
городке, но иногда ночевал у матери. Мои вещи были уже перенесены наверх
в мансарду, потому что Альгис предпочитал спать внизу. Мы поужинали
вареной картошкой, салом и сыроежками, а потом я поднялся в мансарду.
Три двери были заперты, а четвертая вела в небольшую кладовку, увешанную
шкурами. То, что когда-то бегало в этих шкурах, должно было походить на
динозавров, но были и шкурки каких-то непонятных зверей, похожих на
уродливых восьмилапых насекомых.
Как оказалось, мне нужна была пятая дверь. Комнатка была побольше
прежней, а меблировка состояла примерно из того же джентльменского
набора, что и внизу, но со стареньким диванчи-ком вместо серванта.
На фанерной стенке у изголовья железной кровати красовалась надпись,
выполненная затейливой кирилли-цей: "Мене! Мене! Текел! Упарсин! -
Решение Беловежской пущи (обжалованию не подлежит!)".
В углу высилась горка из старых стульев, и на одном из них висело
старомодное пенсне с золотой дужкой. Тут же лежал откры-тый чемодан без
ручки, наполненный пожелтевшими от времени вырезками газетных
заголовков. Сверху красовалось: "Поднять племенное дело в Поволжье на
мировой уровень", "Награда нашла героя" и "Американские милитаристы
проводят учения в Европе". Под вырезками я обнаружил двух мерзлых
покойников среднего возраста, обложенных лыжными палками. Уви-дев меня,
они обнялись и начали оживленный разговор, причем бо-лее крупный
жаловался, что лошади неимоверно подорожали, а бо-лее мелкий считал, что
за коня в иных случаях можно и пол-цар-ства отдать. Оба были пьяными
вдрызг, и один из них, как я понимал, и был Пушкайтисом - тем самым, про
которого спрашивала маленькая русалка.
- Только представьте на одно мгновенье, - го-ворил тот, что
по-мельче, - заворачивает князь Игорь за шатер, а там конь - оседлан и
бьет копы-том!
Крупный представил, они посмотрели друг другу в глаза и запели
хриплыми дружными голосами: "Не думай о мгновеньяьх свысока..."
- Уй-йобывайте отсюда, - предложил я им, но они посмот-рели на меня с
нескрываемым презрением.
- Пажеский корпус в Санкт-Петербурге кончали? - ехидно спросил
мелкий.
- Полицейскую академию в Санта-Барбаре, не хотите? - я был настроен
весьма решительно.
- Я полагаю, торг здесь не уместен, - изрек крупный и обра-тился к
собеседнику, - у нас еще есть время!
- Пара минут на сборы, - сказал я.
- Читал пейджер. Много думал, - заржал мелкий.
Я закрыл чемодан и, натужась, потащил его к окну. Чемо-дан плюхнулся
в темную лужу, а я спустился вниз по лестнице и потащил чемодан на
помойку. Помойка под старым дубом впечат-ляла своими размерами и
запахом.
- Сходи, мусорок, к недорогому районному психоанали-тику, в
Санта-Барбаре их навалом, - презрительно посоветовали они мне из
чемодана хором и продолжили беседу.
Совет был не-плохой - доктор мне, пожалуй, не помешал бы. Носить
чемоданы, по крайней мере, он запретил бы мне совершенно точно, потому
что мои уши уже пульсировали от сильной головной боли, и меня вырвало от
помоечного запаха прямо тут же, под большим дубом.
- Черт! Нужно было не трогать этих покойничков вообще, - подумал я, и
в этот же момент откуда-то сверху раздался важный спокойный бас:
- Деяния, продиктованные пассионарностью, легко отли-чимы от
обыденных поступков, совершаемых вследствие наличия общечеловеческого
инстинкта самосохранения, личного и видо-вого.
На дубовой ветке сидел белый голубок со странно вывер-нутыми лапками.
Я запустил в него камнем, а он вцепился по-крепче когтями в дубовую кору
и жалобно замяукал.
- Никого не трогаю, относительно примусов не обращаться!
- Будешь ты мне тут лапшу на уши вешать, кот ученый, - сказал я,
примериваясь к цели следующим камнем, но он тут же растворился в
воздухе.
- Пошлость есть скрываемая из-нанка демонизма, - донеслось уже из
воздуха, а я опустился на землю у бли-жайшего куста орешника, потому что
от боли просто темнело в глазах, но тут кто-то, оказавшийся потом
большой зубастой щукой, прокусил мой палец до крови. Я вскрик-нул, и
щука уплыла по влажному воздуху вглубь орешника. "А не ходи в наш
садик!" - процитировал я сам себе милиционера, посто-янно дежурившего в
голубом скверике у Большого театра в самом центре Москвы, и поплелся к
дому.
Глава 16
Я действи-тельно спешила - меня ждал мой заве-дующий отделом Владимир
Иванович Ильин, и сегодня ве-чером у нас была встреча с немецкими
этнографами - намечался один занятный общий проект.
Дела инсти-тута последнее время шли неважно, народ подрабатывал, как
мог, и некоторых своих коллег я не видела месяцами. Застать меня на
рабо-чем месте тоже удавалось не всякому, но работалось мне сейчас
уди-вительно легко и быстро. Впрочем, мои академические занятия уже
проходили по разряду хобби, утратив привычную им роль главного источника
суще-ствования.
С учениками у меня не ладилось - аспиранты сторожили и торговали, а
те из них, кто добирался до защиты, получали свои белые шары за то, что
добрались. Некоторое оживление научной деятельности наблюдалась только у
матерых и закоренелых - средств для новых экспедиций почти не
выделялось, вот и приходилось вскрывать глубинные пласты старых
наработок, что однозначно свидетельствовало в пользу стресса как
временного катализатора перехода экстенсивного в интенсивное.
Да, романтические времена миновали, и надежды на улучшение ситуации в
ближайшее время, увы, не существовало. Этой осенью речь шла о сохранении
позиций в бюджете следующего года и своевременности финансирования, но
итоги утренней встречи делегации молодых ученых Российской Академии наук
с членом правительства все же превзошли мои ожидания. Перед встречей мой
коллега из Института океанологии получил мягкий упрек от референта за
отсутствие парадного костюма, после чего референт впервые узнал о
размере оклада научных сотрудников и постарался ускользнуть из
помещения, потому что оклада как раз хватало на пять хлебов и две рыбы
(Матфей 14, 13 - 21; Марк 6, 30 - 44; Лука 9, 10 - 17; Иоанн 6, 1 - 13),
и выкроить долю на новый костюмчик было сложно. Спустя четверть часа
после начала встречи нам дали понять на самом высоком уровне, что страна
без нас в ближайшее время обойдется, и цинизм нашего собеседника
выглядел слишком откровенным даже для клоунады смутного времени. Летите,
голуби, летите...
Самая грустная вещь всех времен и народов - это, пожалуй, "Сирены
Титана" Курта Воннегута.
Космическая пьеса с триединством равнодушия времени, равнодушия
пространства и равнодушия действия - попробуй-ка, будь счастливым после
спектакля со своей неуместной жаждой любви. А стоит ли вообще требовать
любви от Эпохи, Территории и Закономерности?
Пару газетных публикаций по итогам встречи я, конечно, организую, но
это пока все, чем можно ответить. Завтра что-нибудь придумаем, ведь
завтра будет другой день, а сейчас не перейти ли в мемориальную фазу,
если уж судьба послала мне привет с этим молодым человеком? Неудачно
попал, вот только - спешка, досада, чепухи наговорила... Плохой сон
приснится ему сегодня...
Да, моя солнечная Пакавене оставалась со мной, но где-то там
существовала и другая Пакавене, где меня уже не было, и поэтому всегда
лил дождь - черненький антифайл, возникший в тумане с химерической
услужливостью директории "Temp", и какое отношение имел он к
стандартному населенному пункту в чужой стране, где шла своя жизнь, и
строились дома, и старики умирали, а дети рождались, и все каждый день
ели вареный картофель с копченым салом и смотрели, как там поживают на
западе? Собственно говоря, этот пункт и назывался по-другому - по имени
большого озера, и зачем ему нужна та другая Пакавене, где на мокром
песке остались отпечатки наших кроссовок? Там-то уж точно обойдутся без
нас... Хотят избавиться даже от воспоминаний...
Однажды, под горячую руку, я и сама хотела избавиться от всех
воспоминаний сразу, и можно, конечно, сетовать, что мысль изреченная
есть ложь, а мысль запечатленная - ложь вдвойне, и вообще, как могут
воспоминания быть адекватны ушедшей реальности, если у каждого из нас
была своя Пакавене, и другие были туда не вхожи? Но в моем тексте, и в
самом деле, кое-что было напутано, напутано специально и злонамеренно, и
конец истории был несколько иной - примерно с того места, когда с
мясником было покончено, все уехали на прокурорском газике, а героиня,
оказавшись у себя в комнате наедине со своим чемоданом, сняла со стены
ружье, провисевшее на сцене пару актов в полном бездействии, и ружье
выстрелило.
Трудно сказать, зачем она это сделала. Возможно, она никак не могла
идентифицировать себя с принцессой, до посинения благодарной победителю
местного чудовища, представить которого в лучшем свете было невозможно
только потому, что лучшее - враг хорошего. И вообще пора было опускать
занавес, и зрители, ощупывая номерки в карманах, с нетерпением ждали
заключительной сцены с простыми искренними словами ("Сердце поет..."), а
этих слов у героини сегодня не находилось, потому что в Датском
королевстве было неладно, и все грешили на чудовище только потому, что
боялись заглянуть в зеркало - ведь все зеркала уже давно окривели,
натужно извиваясь в попытках угадать тот радиус кривизны, при котором
отображение выглядело бы вполне прилично. Собственно говоря, и отличить
героя от героини уже было нелегко - оба были закованы в одинаковые латы,
и к концу последнего акта им уже было легче молчать, чем говорить, но
они по-прежнему ходили парой, потому что не могли забыть тех редких
мгновений, когда видели друг друга без железных доспехов.
Можно сказать совершенно определенно, что героиню в этот недобрый час
вовсе не прельщали темпы развязки в "Гамлете", когда все быстро сыплют
соль на чужие раны, и ситуация стабилизируется, потому что проблемы
исчезают вместе с людьми. Просто пора было уезжать, и впереди маячило
короткое бабье лето, а там уже не за горами был и Покров день, когда
мокрую бесприютную землю заносит первым снегом, и она каменеет, надеясь
на лучшие времена, а каменеть сиднем и ждать хорошей погоды было не в
харак-тере героини, и лишняя информация в этом свете представлялась
полезной - быть может, ей удастся тогда найти самые правильные слова для
нелегкого вечернего разговора, хотя...
Хотя для тех, кто родился в России, иногда лучше всего отдаться на
волю волн и плыть по течению, куда глаза глядят. Сегодняшний день,
однако, был особенным, и счастливое избавление от смерти в этот момент
уже не казалось героине главным событием. Главным было другое -
оставшись одна, она вдруг связала мелкие детали бытия последних дней,
включая лояльность Восьмеркина и внезапную неприязнь к бутерброду, в
единую картину, и старые декорации к пьесам "Казаки-разбойники",
"Кошки-мышки", "Любит - не любит" срочно сдавались в утиль-сырье, а
ослепительно-розовые скрипки, пока в театре шел ремонт, разучивали новые
мелодии убаюкивающего свойства, и всему миру предлагалось немедленно
учесть обстоятельства и приспособиться под декорацию к пьесе
"Дочки-матери".
Маленький эпизод с конвертом был деталью этой грандиозной мировой
перестройки, но доля случайности в эпизоде, конечно была - нужно было
достать из чемодана чистое полотенце, а под полотенцем оказался так и не
вскрытый конверт. А далее ружье выстрелило, и кое-какая правда тут же
вышла наружу, но не могла похвастать положительно ничем, кроме
собственной правдивости - как надпись на могиле самого заядлого
неудачника: "По крайней мере, он честно прожил свою жизнь".
- Дорогая Марина! - писала мне Люба, - я узнала то, что ты хотела.
Человек, о котором ты спрашивала, никогда не был женат. Если твои планы
не изменятся, то мы скоро увидимся. До скорой встречи!
Я попыталась привести мысли в порядок, и через некоторое время,
увидев отблеск красных сигнальных лампочек во внимательных глазах
экспериментатора, закатанные рукава белого халата и шприц в безжалостных
волосатых руках, явственно осознала себя белой мышью, забившейся в угол
клетки, Картинка впечатляла, но дело портили руки - руки были не те, они
были бережными и нежными. В конце концов, уж, о чем - о чем, а по поводу
именно этой детали картинки мы со своей героиней могли судить вполне
авторитетно.
Тем не менее, информация была принята к сведению, и процесс пошел
бы-стро, с волнами и бу-рой пеной. Мой ко-раблик минут с два-дцать все
еще участвовал в съемках - то с алыми парусами на мачтах, то под
Ве-селым Роджером, то в поисках капитана Гранта, но внутреннее
беспо-койство уже подтапливало трюмы, поскольку отдельный, случайно
уцелевший айсберг мог принять его дуриком за "Титаник".
Прогрунтованный и многослойно окрашенный корпус судна к концу съемок
выглядел еще почти новеньким, но мелкая сетка трещинок уже покрывалась
кое-где ржавчиной, а что творилось в про-странстве под днищем - и
рассказать было трудно!
Прозрачные тельца густо населяли это пространство, чтобы, натешившись
свободой, на-всегда прикрепиться к какому-нибудь днищу. Паренхимулы
дрыгали жгутиками в разные стороны и, выворачивая губки наизнанку,
норовили сами себя поцеловать; целобластулы пузырились и, ус-ложняясь до
амфибластул, приобретали необходимую целенаправленность поиска;
гемоцианиновые науплиусы, выпучив глазок, вырабатывали голубую кровь для
будущих куколок, а пухленькие тро-хофоры с мерцательным поясом ресничек
лениво увертывались от шустрых эволюционно-продви-нутых велигеров.
С точки зрения Баронессы, к примеру, это были личинки всяких
прилипчивых организмов, врагов мировой навигации - она обожала
экзаменовать гуманитариев каверзными вопросами типа: "Относятся ли пауки
к насекомым?", но мой кораблик плавал в сказочных пространствах
Пакавене, и прозрачные тельца поэтому трактовались мною в качестве
этаких платоновских эйдосов, эфирных зародышей всяческих версий бытия, и
то, что, в конце концов, прилипло к днищу, объясняло ситуацию не лучшим
образом. Love story была коротенькой и яркой - достаточно коротенькой,
чтобы мгновенно пробежаться по страницам, и достаточно яркой, чтобы
героине не почувствовать сейчас страшной досады.
- Шекспировская "Буря" (далее - неперево-димая игра слов), не меньше!
- думала она сна-чала, - и мы читаем книги Просперо, воюем с духами
природы, воздымаем волны и гоняем корабли. И все ради пошленькой
развязки - девочке пора замуж, а мальчик боится жениться.
- Безусловно, рыцарь, - дума