астительным венчиком на голове - снова  повышенное  содержание  тяжелых
металлов. Думать нужно, где девочек топить!
   - Что делать, это самый дешевый экологический  тест,  -  оправдывался
Тримпс, - шпроты теперь не достать - все на экспорт идут.
   -  Пониженные  коленные  рефлексы,  скверный   аппетит,   уг-нетенное
состояние духа, - диагностировал состояние девочки мускулистый  мужчина,
одетый Айболитом, - и, во-вторых, у  меня  возникло  ощущение,  что  вас
что-то сильно тревожит.
   - Такое, уж, лето, доктор Аушаутс, выдалось. Это касается  и  второго
вопроса, - вздохнула девочка, - а что касается вас, генерал  Пергрубрюс,
то нравственное сознание начинается с вопроса, поставленного Богом:
   "Каин, где твой брат Авель?"
   - Пушкайтис снова удрал в ее чемодан, - смутился генерал, -  поймите,
я просто солдат, я просто устал, и меня, к примеру, абсолютно устраивает
широко распространенный  тезис,  что  в  повсеместном  пьянстве  повинны
только русские.
   - Бедный Пушкайтис! - ехидно заметила малютка и обратилась к пузатому
господину в черном цилиндре, - рождественская елка от спонсора  в  самом
разгаре лета! Как мило с вашей стороны, господин Пильвитс!
   - А вы, девочка, все равно  до  Нового  года  не  доживете,  объяснил
спонсор свою позицию в этом вопросе без всякого смущения.
   - И я не успею воплотить в жизнь те представления  о  любви,  которые
живут в моей душе? - ахнула малютка, взмахнув рыбьим хвостом, и перевела
выпученный от ужаса глазок в мою сторону, - не перенесете ли вы меня  из
этой Скагганакской пропасти в большое озеро?
   - У меня рука болит, у  меня  рука  болит,  -  забормотал  я,  подняв
абсолютно целую и невредимую конечность.
   - Тогда купите мне синюю шляпу, - прокричала малютка мне вслед, но  я
уже был далеко.
   Се-рые дощатые стены деревенского сарая выросли из тумана совер-шенно
внезапно. В сарае царствовала  мирная  семейная  обстановка.  Полненькая
некрасивая девушка в чепце со значком "Ударник коммунистиче-ского труда"
на груди вязала при свечах затейливую кружевную салфетку.
   - Черт, как неудобно вышло! Увертывалась, ведь, как могла, - горевала
она время от времени, касаясь пальцами отметин помады на своей шее, -  и
что это женщины во мне находят?
   Сделав очередную петельку, девушка окунула салфетку  в  от-беливатель
"Асе", а потом встала на стул и примерила ее  к  бордо-вому  нейлоновому
плащу небритого типа в черных непрозрачных очках,  тихо  покачивающегося
на веревке под самой крышей сарая.
   - Как я понимаю, Джейн,  ты  собираешься  извлечь  максимум  из  моей
временной беспомощности, - прохрипел висельник,  оскалив  черные  гнилые
зубы.
   - Для мазохиста  это  просто  находка,  Рочестер,  -  строго  сказала
девушка, - и с завтрашнего дня мы не будем прятать наших отношений.
   - Можешь пользоваться моей зубной щеткой, - улыбнулся ей висельник  с
видимой благодарностью,  но,  пока  она  слезала  со  стула,  быстренько
высунул ей синий распухший язык.
   По моему разумению, в моем присутствии здесь никто не нуждался,  и  я
удалился без излишнего шума.
   Шоссе было совсем рядом, но  силы  покидали  меня,  и  я  уселся  под
большой сосной прямо у самой дороги. То, что под сосной перед венком  из
линялых  искусственных  цветов  в  синеватом   бархатистом   мху   росли
све-женькие человечьи уши, впечатления на меня уже не произвело. Я  лишь
отметил для себя, что  они  сильно  смахивают  на  американские  куриные
окорочка. Спустя пару минут у сосны появился волк в форме  колумбийского
полковника. Из кобуры на поясе выглядывала обглоданная по краям пицца.
   - Собственно говоря, - произнес он с кавказским акцентом,  усаживаясь
рядом со мной, - по служебной линии я уже  достиг  максимума,  следующие
уровни требуют слишком больших ком-промиссов.
   - Что делать, - сказал я, - и кто виноват?
   - Болдуин и Дудикофф - решительно заявил  полковник,  по-додвинувшись
поближе, - временные связи слишком отвлекают от работы,  и  я  подумывал
последнее время о  более  удобном  варианте  -  разумеется,  без  всяких
официальных излишеств.
   - Не напрягайся ты так, - сказал я, пытаясь скинуть  с  плеча  волчью
лапу, - усыновить меня тебе не удастся.
   - Не суетись под клиентом, - гаркнул полков-ник, замахиваясь  пиццей,
- будешь изображать мне девушку с вес-лом, пока краска не облупится!
   Очнулся  я  от  громких  мужских  голосов.  Двое  крепких  ребя-тишек
высились прямо надо мной.
   -  Почему  здесь  мох  синий?  -  спросил  я  их,  очищая  личико  от
растительности - не спрашивать же, почему уши из земли растут.
   - Собаки здесь мочились - может поэтому? - задумчиво от-ветил носатый
шатен с жесткой военной спиной, - раньше под  со-сной  только  одно  ухо
было - инструкторское.
   - У меня была авария, - сообразил я, наконец, сообщить о главном, - а
где, теперь не знаю...
   - Семьдесят семь.  Из  Москвы.Чинить  будем?  -  выдал  боро-датый  и
рыжеватый. Он выглядел информированным человеком, и я согласился с  ним,
хотя ничего не мог сказать по этому поводу.
   - У нас в деревне все на одном  месте  разбиваются.  В  боль-ницу  не
надо? - спросил шатен.
   - Нет, я в порядке. Отлежаться бы только в тепле.
   - Как тебя зовут? - спросил другой, и я, подумав, пошарил в  карманах
куртки. В бумажнике находились мокрые пачки зеленых и деревянных, мелочь
и визитки. В глянцевых картоночках значи-лось, что вероятным  владельцем
денежных знаков является Олег Понырев (Oleg  Ponyrev),  профессиональный
дизайнер, владе-лец строительной фирмы "Мечта бездомного". Я протянул им
визитку. Рыжеватый, назвавшись Юозасом, пообещал поднести  мои  вещи,  а
шатен повел меня к  дому.  За  домом  женщина  предпенсионного  возраста
копалась на зелененькой луковой грядке.
   - Мать! - сказал шатен, представившись Стасисом Око-пирмскасом, - там
опять на шоссе авария. Пусть москвич у нас от-лежится.
   Женщина всматривалась в меня долго и подозрительно, а я тем  временем
скользил взглядом по обветшалому сараю, малень-кой кухоньке  на  высокой
насыпи и высоким соснам на холме за огородом.
   - Хорошо, - сказала она, наконец, - я уберу  в  комнате,  там  Альгис
ночевал на прошлой неделе.
   - Юмис! - крикнула она куда-то в воздух, - у  нас  гость  из  Москвы.
Посмотри, как на Альгиса похож.
   Двое немолодых мужчин с одинако-выми лицами мгновенно  показались  во
дворе, но один вышел из сарая, а второй,  с  розовым  тазиком  на  голом
теле, показался в дверях маленького деревян-ного домика  за  огородом  у
самого леса. Оба они были среднего роста,  но  у  первого  были  широкие
худые плечи, поджарый живот и странная клочковатая поросль на голове,  а
вто-рой, с  жирными  по-катыми  плечами  и  кругленьким  животиком,  был
абсолютно лыс. Первый подошел ко мне.
   - К нам давно уже никто не ездит, - сказал  он  с  акцентом,  подавая
руку, а я в ответ представился.
   - Олег Понырев. Большой у вас дом!
   - Да, его строили мои покойные родители.
   - А это ваш брат? - кивнул я в сторону леса.
   - Какой брат? - не понял он сразу, а потом махнул рукой, -  нет,  это
банщик.
   - Я уже, - выглянула хозяйка из окна, - идите, ложитесь.
   Я обогнул дом и зашел с другого крыльца на небольшую  террасу.  Левая
дверь с террасы  вела  в  маленькую  комнатку.  Дизайн  оставлял  желать
лучшего,  мебель  имела  вид  сборный  и  допотоп-ный,  но   обои   были
новенькими. На столе стояли кружка молока и тарелка с  хлебом  и  толсто
нарезанными  ломтями  копченого  сала.  Я  выпил  молоко,  запер  дверь,
разложил мокрые дензнаки  в  пустых  полках  серванта,  а  потом  лег  в
приготовленную хозяйкой постель и проснулся, когда уже темнело  и  сыпал
мелкий дождик. Мои вещи лежали на террасе.
   Сон не принес мне существенного облегчения -  он  был  не-однократным
повторением  прошедшей  ночи,  но   девушки   носились   надо   мной   в
свежеструганных гробах с криками: "Не лякайся, я ко-хаю  тебе...",  а  в
мокрой траве красовалась табличка: "По газонам не  ходить",  подписанная
братьями А. Волохонским и А.
   Хвостенко. Чувствовал я себя примерно так  же,  как  моя  соседка  по
лестнице,  свеженькая  пенсионерка,  большая  любительница  неопознанных
летающих объектов, считавшая, что некоторыми ее  действиями  определенно
руководят представители  неземных  цивилизаций.  Ка-кими  именно  -  она
никогда не говорила, и теперь я ее понимал.
   Денежки просохли,  и  я  выложил  из  сумки  на  тумбочку  бритвенные
принадлежности и одеколон. В кейсе оказалась куча всяких деловых  бумаг,
права и паспорт с двумя фотографиями, вы-данный на уже знакомое мне имя.
Мне оказалось тридцать три года, и мои  дела,  как  представлялось,  шли
неплохо.
   Удобства я обнаружил во дворе за сараем, и, когда я уже возвращался к
себе, справа от хозяйского крыльца что-то щелк-нуло, окно  распахнулось,
и там показалось личико очень старой женщины, раскрашенное во все  цвета
радуги. Ее огромные  голубо-ватые  глаза  слегка  слезились,  а  изящная
ссохшаяся ручка  держала  пульт  дистанционного  управления  с  надписью
"Panivayva". Другая ручка придерживала на подоконнике пакетик с яйцами.
   - А-А-Альгис! - протянула она  тонким  голосом,  на-правив  пульт  на
меня, - купи яички! Всего девяносто девять центов десяток!
   - Мать! Отстань от гостя, -  раздался  из  недр  дома  суровый  голос
хо-зяина, но я сбегал за день-гами, по-тому что к тому  времени  страшно
проголодался, а деревенские яички выглядели довольно соблазнительно.
   Бабушка почмокала крашеными зелеными губками,  и  потрепанный  доллар
исчез в ее одеждах. Соорудить по возвращению бутербродик  с  салом  было
секундным делом, но как раз в эту самую секунду  на  стол  и  вспрыгнула
полуразложившаяся крыса, облепленная чер-ными раками.  Она  проползла  с
огромным трудом через весь стол и ухнула вниз, смахнув хвостом пакетик с
яйцами.
   Яйца разбились все до единого, и это могло быть не так уж  и  обидно,
если бы внутри них не оказались почерневшие и ссох-шиеся трупики  так  и
не вылупившихся цыплят. Меня кинули, как мальчика!
   - Только мы, нерожденные, вечны в этом  славянском  мире  несбывшихся
надежд, - завопили вдруг трупики  детскими  ка-призными  голосами,  -  а
кдесятичасамвечера нас ждет районный  прокурор.  Конечно,  следовало  бы
намекнуть ему на аберрантный характер сексуальной ориентации  героини  в
период обучения в закрытом учебном учреждении, но можно оставить  и  без
изменений - в качестве  многочисленных  наслоений  на  ее  ин-фантильных
розовых побуждениях...
   - Ночевки в пьяном виде на сырой земле кончаются - пусть бог  простит
за трущобный натурализм  -  элементарным  недержа-нием  мочи,  -  строго
сказала крыса цыплятам, - в Москву, в Москву, в Москву...
   - Говорим одно, делаем третье, думаем  второе,  -  пробур-чали  раки,
покраснев, и они все разом исчезли, но бутерброд с са-лом я смог  съесть
только минут через двадцать, не раньше, отвер-нувшись к стене,  а  когда
снова повернулся к столу, то там уже си-дел банщик с розовым тазиком  на
голом брюхе.
   - Налей пятнадцать капель, пожалей несчастного Тэтчера! -  загнусавил
он, косясь на мой кейс.
   В кейсе, исходя  из  моих  недавних  наблюдений,  находилась  плоская
бутылочка с коньяком, и я отлил ему немного в кружку.
   - Недетский вкус в игрушечной упаковке! -  восхитился  он  совершенно
искренне.
   - Ask! - согласился я.
   - Хорошо, но мало! Тут на днях я иголку с красной ниткой проглотил, и
щуки сегодня не ловятся. Хоть  в  розовом  тазике  раз-води!  А  смокинг
пришлось везти на автобусе -  такое  горе,  такое  горе!  -  стал  тогда
сокрушаться банщик о своих бедах, особо напи-рая на истлевшие от сырости
плавки, пока я не налил ему еще не-много.
   Потом  он  исчез,  растворившись  в  воздухе.  Немного  погодя  стало
понятно, что мое мыло исчезло вместе с банщиком,  а  в  мыльнице  вместо
мыла красовались тринадцать медных  копеек  выпуска  шестьдесят  первого
года. В го-лове зароились чужие впечатления от полета первого советского
космонавта.  В  этот  день  на  Красной  площади  люди  обнимались   под
самодельными плакатами, но меня там, кажется, не было.
   - А где же я тогда был? И потом? - думал я, пытаясь во-образить  себя
в матроске с воздушным шариком на территории Московского зоопарка, но на
ум  приходили  эпизоды  трудного  дет-ства  Павлика  Морозова,   Павлика
Корчагина и Павлика Власова. Тогда я запер дверь,  приткнул  ее  стулом,
лег в постель и включил ночничок.
   - Наблюдение без лишних эмоций! - соображал я без всякого  энтузиазма
минут через десять, глядя, как маленькие худые руки  с  длинными  белыми
пальцами  открывают  мое  окно,  и  их  владелица   переваливает   через
подоконник.
   Женщина неопределенного  возраста  в  плаще  и  синяках  по-стояла  у
тумбочки, а потом протянула руку за одеколоном, и он  исчез  в  складках
одежды. Я ухватил ее за плащ, но, провалившись  в  пустоту  под  плащом,
отпрянул резко назад на подушку. Она  при-близила  ко  мне  страшненькую
треугольную мордочку и кокетливо заулыбалась, обнажив абсолютно беззубый
рот. Удалившись  затем  к  окну,  ко-кетка  распахнула  плащ,  аккуратно
приподняла подол темненького прозрачного платьица, и, повертев  жилистой
ножкой в туфельке на высоком каблуке, уселась на подоконнике.
   - Мы не могли встречаться на балу у вице-губернатора  Пе-тербурга  до
моего инсульта? - прошамкала она с интонациями английской королевы.
   - Я не знаю, - отве-тил я совершенно  маши-нально,  по-тому  что  это
было  чистой  прав-дой.  Внутри  меня,  как  в  голове  Германа,   сразу
наметилось че-тыре линии поведения.
   - Русский ин-теллигент, - сказала женщина, - это человек, имеющий  по
каждому поводу свое отдельное мнение. Я без ума от Петра Фоменко, как  и
моя внучатая племянница.
   - А я здесь причем? И почему Петр? - подумалось мне вслух,  -  он  же
Николай!
   - Тройка, семерка, туз! - произнесла она зловещим шепотом и добавила,
сделав нарочито страшные глаза, - а академика со схлопнутой историей  не
хотите?
   - Нет, - сказал я довольно  уверенно,  потому  что  академик  Фоменко
отрицал существование античного мира.
   - Тогда ждем-с! До первой звезды!
   Я молчал, а она отворачивала  крышечку  флакона  и  приса-сывалась  к
горлышку. Не успев отпить и  четверти  содержимого,  дама  вдруг  ухнула
спиной назад на лавочку под окном. Послы-шался шум драки,  и  я  тут  же
вскочил с постели. Дама каталась по чахлым картофельным рядам в  обнимку
с небритым типом в грязных белых штанах, пока тому не удалось  выхватить
флакончик из ее цепких  ручек.  Дама  при-гла-дила  рукой  новый  синяк,
по-сле чего они оба исчезли в тумане из поля моего зрения.
   Справиться со сломанной оконной задвижкой я так и  не  смог,  и  дама
вернулась под самое утро, но голова ее на этот раз была укутана  большим
платком, и лица не было видно. Она ловко перебралась через подоконник, и
силуэт ее обрисовался на фоне окна достаточно четко.  Мое  сердце  вдруг
забилось от радостной догадки, женщина подошла, я подвинулся, и она,  не
снимая платка, улеглась рядом.
   - Вот так вот! В таком вот разрезе! - единственно, что  при-ходило  в
голову между поцелуями, а дальше и это ушло куда-то.
   Ее лица я так и не разглядел, а женщина любила меня  так,  как  будто
делала это в последний раз. Потом она плакала, обнимая меня своими очень
большими  руками,  и  что-то  говорила  на  чужом  языке,  называя  меня
Альгисом, а я гла-дил ее по рассыпавшимся в  стороны  кудрявым  волосам,
все еще надеясь ощутить под рукой короткий ежик стриженых волос.
   - Не плачь, моя звезда, - сказал я ей, имея в виду,  впрочем,  совсем
не эту женщину, а ту, другую, чье лицо стояло у меня перед глазами, - не
плачь, я с тобой.
   Она приподнялась с подушки, вгляделась в меня, ахнула и  бросилась  к
окну. Я снова включил ночник.
   - Оставайся, - вдруг произнес мой язык странную фразу, - а иначе  мне
ничего не светит, кроме желанного покоя.
   - Ну что ж! - ответила она, скалывая ворот кружевной блузки старинной
камеей,  -  завтра  уеду  в  столицу,  вот  и  поску-чаете.   Подумаешь,
дерьма-то, грибок червивый!
   Последняя фраза явно относилась к предмету моей мужской гордости.
   - Уснуть спокойно не дадут! - возмутился предмет. - Я не насильник из
подъезда.  Принцип  комплиментарности,   связанный   с   подсознательной
взаимной симпатией особей определенного склада друг  к  другу,  лежит  в
основе любой  этнической  традиции  и  сопряженного  с  ней  социального
института.
   - Вот так вот! - сказал я на всякий случай.
   - Да вы понятия не  имеете,  кто  там  у  вас  за  кадром  вещает!  -
меланхолично заметила  девица,  шнуруя  ботиночки  на  своих  крепеньких
ножках. - Цепочки сообщений способны пересылаться с  одного  физического
носителя на другой, не утрачивая невоспроизводимых параметров, и  похоже
даже, что в то мгновенье, когда покинув один  физический  носитель,  они
еще не успели запечатлеться на втором, они  существуют  в  виде  чистого
нематериального алгоритма. Как бы ничьи!
   - Имеет место быть, - нагло признался предмет, - но, при  всей  твоей
святости, ты тоже не упускаешь случая попользоваться чужим!
   - Спорное утверждение! - задумалась девица шагнув одной ногой в юбку.
-Может  ли  иметь  пользу  бутылка  с  анонимным  посланием  на   волнах
шизофренического приключения? Давай лучше честно признаемся друг другу в
главном - мы оба ничьи.
   - Да, уж! - съехидничал предмет, -  переброска  невидимыми  мячами  с
целью  завязать  узелок  взаимопонимания  на  дорефлексивном  уровне  не
удалась!
   - Ах! -  вздохнула  девица,  выуживая  из  постели  платок  и  черные
кружевные трусики. - Ты снова вводишь наш диалог в  искусственные  рамки
конечных истин. Удалась... не удалась... Какая разница!
   - Но почему тогда "червивый"? - спросили мы ее хором.
   - Спросите еще, кто убил Лору Палмер! -  ответила  девица,  закутывая
голову платком.
   Я был  без  понятия,  кто  такая  Лариса  Палмер,  но  мой  компаньон
быстренько съежился и притворился тучкой.
   - Ну, и кто, кто ее убил? - спросил я самым издевательским тоном,  от
ночника сразу же потянуло  дымом,  потом  полыхнуло  пламенем,  и  стены
комнаты стали угрожающе корежиться.
   - Ты че, дура? - прокричал я последний вопрос и кинулся к кейсу.  Дым
с пламенем тут же исчезли, будто и  не  были.  Девица  смылась,  оставив
черные кружева на подоконнике, но, когда я подошел  к  окну,  из  кружев
высунулся увесистый паук со здоровенными мохнатыми хелицерами.
   - Относятся ли пауки к насекомым?  -  осведомился  я  с  максимальной
вежливостью и без лишних движений.
   - Паучихи! - уточнила она, вспучивая ядовитые железы,  -  гуманитарий
хренов! Сейчас поймешь разницу.
   Далее  я  плакал  светлыми  солеными  слезами,  просил  прощения   за
случайное и непреднамеренное убийство Л.Палмер и умолял  не  губить  мою
грешную, но достаточно молодую душу -  в  том  смысле,  что  есть  время
исправиться.
   - Не очень-то и хотелось, - сказала,  наконец,  паучиха,  сползая  за
окно со своей черной сетью, - в конце концов,  душа  не  является  твоим
самым приятным местом.
   Засыпать было уже бессмысленно, и я искренне  обрадо-вался,  когда  в
окне появился  Стасис  и  молча  уставился  на  буты-лочку  с  недопитым
коньяком, не замеченную пиковой дамой. Через пару минут  мы  уже  допили
оставшееся, а потом он исчез и вер-нулся с двумя вареными картофелинами,
хлебом и очередным кус-ком копченого сала.  Нормальная  жизнь,  кажется,
возвращалась, и не таким уж я был идиотом,  чтобы  расспрашивать  его  о
своих  ноч-ных  визитерах.  Мы  пошли  к  Юозасу  обговорить   стоимость
ре-монта. Парень был явно не промах, но деться было некуда.
   - Почему у вас здесь все время стоит туман? - спросил я у Стасиса  на
обратном пути.
   - А кто знает! Шесть лет туман, дожди, и  все  время  лето.  Картошка
мелкая, помидоры не сажаем, одни грибы хорошо растут.