ких завистников, отравивших рекордсменку.
   Корову  поили  отваром  дубовой  коры,  вливали  растительное  масло,
растирали соломенным жгутом, но все было напрасно, и к вечеру онаумерла,
отправившись в заоблачные пастбища хлопотливого Карвайтиса.
   Собирая не-хитрый скорый ужин,  я  увидела  в  холодильнике  банку  с
утренним молоком от мертвой коровы.
   Труп громоздился под холмом за огородом,  и  я  вылила  эту  скорбную
жидкость       в       гус-тую       траву       подальше        отдома,
попросивкоровьегобогабытьполасковей с нашей усопшей кормили-цей.
   Утром  приехал  ветеринарный  фургончик,  и  следом  за  ним   прибыл
маленький экскаватор. Корову вскрыли и, обнаружив воспаление кишечника и
двух бледных телят, рыбками свернувшихся в ее чреве, составили протокол,
который мы с Андреем и подписали, как посторонние  свидетели  печального
происшествия. Я спросила ветеринаров, не была ли  отравлена  корова,  но
старый ветеринар цыкнул  зубом,  а  молодой  объяснил,  что  специальных
анализов они все равно делать не будут, и тайна будет похоронена  вместе
с коровой. Кроваво-розовый труп со снятой кожей противоестественно  ярко
сверкал  на  солнце,  пока  его  не  бросили  в  глубокую  яму,  вырытую
экскаватором за огородом, и не засыпали желтым песком.
   Все  это  время  вокруг  огорода  приплясывала   алкоголичка   Янька,
сожительница  Вацека  Марцинкевича,  нашего  соседа  справа,  в  надежде
отрезать заднюю часть коровы. Позапрошлой зимой она стащила на помойке у
Жемины мерзлый труп поросенка, рассудив, что их пропитым желудкам  ничто
не угрожает, кроме  отсутствия  алкоголя.  Вацек  был  интересным  плохо
выбритым брюнетом лет сорока пяти, и когда  он  в  белых  штанах  второй
свежести посещал летний кинотеатр, туристки оглядывались с  нескрываемым
интересом, а его спутница, тощая  неопределенных  лет  бабенка  с  худым
треугольным личиком и гниловатыми  зубами,  чувствовала  себя  при  этом
королевой.
   У Вацека был хороший дом из белого кирпича, построенный им  в  лучшие
времена, когда он директорствовал на турбазе  и  преподавал  в  районном
техникуме. Но потом он сломался, его бездетная жена покинула  эти  края,
и, в конце концов, он  пригрел  бомжиху  из  райцентра  для  совместного
времяпрепровождения. Трезвый Вацек мог соперничать по знанию  этикета  с
моей подругой Галей, но пьяным он был ужасен, как и его залетные дружки.
   Эта парочка нигде не работала, но Вацека соседи звали иногда помочь в
каких-нибудь крестьянских работах, а летом он каждую неделю брал мзду  с
квартирантов, занимавших его пятистенный дом. Вацек с Янькой ютились  на
другом конце двора в старом сарайчике на  высоком  фундаменте  с  шестью
ступеньками.
   Крепко напившись, Вацек подзывал Яньку на свое лежбище, и она, дрожа,
шла отрабатывать свои хлеб и кров.
   Через некоторое время все  наблюдали,  как  Вацек  выбрасывал  ее  из
сарая, и избитая расплющенная бабенка скатывалась кубарем по всем  шести
ступенькам.
   В деревне, тем не менее, Вацека уважали за его  честность  и  прежние
заслуги, хотя всякие косметические и  хозяйственные  жидкости  с  окошек
чужих летних кухонь исчезали мгновенно. И дачники, несмотря ни  на  что,
были  у  него  постоянные,  а  старенький  Николай   Антонович,   бывший
авиаконструктор, ежегодно заводил здесь огородик  со  свежим  салатом  и
редиской для своих бесчисленных внуков.  Сама  Янька  выращивала  только
огурцы для закуски, присовокупляя  к  этому  соление  дармовых  грибков.
Собранные ягоды, а она  собирала  их  феноменально  быстро,  продавались
туристам. Дачники их не покупали с тех пор, как  у  Яньки  вышел  шумный
скандал  с  одним  из   гостей   сожителя,буйнымхудожником   Виелонисом,
наложившим ночью, в знак какого-то протеста, изрядных  размеров  кучу  в
большой бидон с приготовленной к продаже черникой.
   В этом  году  у  них  было  подобие  вечного  праздника,  потому  что
неизвестно откуда взявшийся Янькин племянник продал дом усопшей матери и
явился с полученной суммой денег  к  тете  устроить  поминки.  Он  занял
чердачок сарая, и беленькие кудри этого юного херувима виднелись там уже
два месяца на фоне ежедневных рыданий по матери в узком семейном  кругу.
Растительная диета поминальщикам, видимо, сильно надоела, и  возможность
полакомиться  свежей  говядиной  сильно  волновала  истощавшую   хозяйку
салона.
   Ветеринары,  однако,  сидели  во  дворе,  пока  глубокая  могила   не
наполнилась песком, похоронив заодно все Янькины надежды. После  отъезда
ветеринаров Андрей повез Жемину в больницу, и она поблагодарила  его  за
безропотность красивой фразой:
   - Андрюс, ты мне послан богом!
   Вернувшись, Андрей углубился в свежие газеты, а я пошла к  Баронессе.
За столом в беседке сидел Ванечка и управлялся  с  жареной  картошечкой,
окаймленной с двух боков тушеными грибками.  Один  грибок  был  особенно
хорош и вызывал постыдные желания. Я  не  удержалась  и  цапнула  его  с
детской тарелочки.
   Реакция ребеночка на поступок любящей его тети была неадекватной - он
взревел белугой, отшвырнул тарелку и убежал за калитку в ближние кусты.
   На его рев из кухни вылетела разъяренная мамаша и  спустила  на  меня
всех своих трансильванских вампиров. Оказалось, десятью минутами  раньше
оголодавший  Барон  тоже  стащил  с  тарелочки  своего   младенцанеменее
симпатичный грибок, и дитя, пребывающее сегодня в дежурной  оппозиции  к
своему папаше (тот не пустил его разглядывать  ободранную  корову),  еле
удалось  унять.  Разобиженная,  я  ушла  за  баньку  к   своему   другу.
Оскорбленный семьей Барон страдал вдвойне,  так  как  у  него  кончилось
курево. Эту беду я могла развести руками запросто,  но  пачечка  сигарет
была  спрятана  за  пустыми  литровыми  банками  на  кухне  в   шкафчике
Баронессы, а идти туда мне сейчас не хотелось.
   - Ладно, оставайся, - сказал Барон угрожающим тоном, -  а  иначе  мне
ничего не светит, кроме желанного покоя.
   - Ну что ж! - ответила я вполне мирно, - завтра уеду в столицу, вот и
поскучаете. Подумаешь, дерьма-то, грибок червивый!
   Барон внезапно оживился, и глаза его  заблестели,  как  у  чердачного
кота, который, как известно, любит гулять сам по себе:
   - Червивый, недоваренный  и  ядовитый.  Может  быть,  мы  еще  спасли
ребенка! Слушай, а твой-то не подкинет меня?
   - ?
   -  Понимаешь,  вчера  Алоизас  уехал   в   столицу   по   делам.   Он
останавливается в общаге художников,  а  для  меня  там  всегда  находят
местечко, ты же знаешь!
   - Ну, попытай счастья, Андрей сейчас добрый.
   - Черт, мамочка не пустит... - было загрустил он, но потом глаза  его
засверкали нестерпимым желтым блеском, - так где, говоришь, сигареты?
   Получив инструкции, Барон вскрыл тайник и попросил Баронессу устроить
ему вечерком стриптиз.
   Баронесса оживилась, так как это сулило ей маленькие женские радости,
не носящие, однако, строго интимного характера. При их невеликом  доходе
экономия семейных средств была чрезвычайно жесткой.
   Барон в последнее  время  единолично  распоряжался  семейной  кассой,
выдавая супруге весьма небольшую сумму на пропитание и складывая в чулок
остатки денежек для покупок крупных вещей. Баронесса, сварив мясной суп,
разбивала кости молотком и еще раз варила на них рассольник.  Деньги  на
булавки Баронесса зарабатывала, как могла, в том числе и развлекая время
от времени мужа красочными представлениями с переодеваниями и стриптизом
в стиле европейского ретро.
   Июльский стриптиз, к примеру, уже материализовался в бархатную  юбку,
а новых перспектив в самое ближайшее время  не  предвиделось.  Экономный
Барондаже  нашел  себе  зимой  некий  эрзац.  Наснимав  в  прошлом  году
любительской кинокамерой Баронессу в камышах Кавены (она изображала  там
русалку), он, являясь домой не в духе, выливал на нее  все  накопившееся
за день раздражение и запирался в спаленке, где и просматривал  фильм  с
ее же участием несколько раз кряду, сопровождая просмотр пивом. В  связи
с этим Баронессе  пришлось  освоить  массаж,  позволявший  прирабатывать
немного на чужих радикулитах и остеохондрозах. Кроме того,  она  усердно
вязала шерстяные вещи на подаренной к свадьбе электрической  машинке  не
только для своей семьи, но и для всех своих знакомых.
   Баронесса, оценив перспективы, тут же уняла гнев,  быстренько  подала
ужин, и появившийся  Андрей  вполне  мог  остаться  в  полном  неведении
относительно произошедшего, если бы мимо беседки с обиженной рожицей  не
продефилировал бы виновник дрязги, держа в тощей  лапке  пару  свинушек,
обнаруженных им во время рыданий под кустом. Увидев его,  мы  с  Бароном
хором предположили, что Бог еще накажет  злобного  мальчика  за  происки
против любящих его существ. Баронесса дипломатично  промолчала,  а  Ваня
гордо отвернулся и стал открывать дверь комнаты. Вот тут-то ему на  ногу
и свалились пол-кирпича, слегка блокирующие эту самую дверь в отсутствие
хозяев. Особо больно не было, но  Таракана  глубоко  поразило  возмездие
небес, он решил помириться с нами и закончить ужин.
   Я вспомнила, как мы крестили в  местном  костеле  маленького  Ваню  -
ленинградская кирха всегда была под особым присмотром, и  вообще  Барона
могли запросто выставить из института за  лояльность  к  любой  религии,
поэтому Ваня и стал католиком. В костеле  за  них  хлопотала  Вельма,  и
ксендз долго расспрашивал ее про национальность и род занятий родителей.
Гуманитарный характер их профессий и примесь  западноевропейских  кровей
показались ему приемлемыми, и счастливый отец долго гонял на  велосипеде
по окрестным магазинам в поисках полутора метров парчи.
   Я сшила  мальчику  крестильное  платьице  на  завязочках  сзади,  моя
бабушка навязала кружев из тонких белых ниток, и  Ваня  с  удовольствием
разглядывал себя в зеркале. Страсть к переодеваниям тогда  проявилась  у
него впервые, и спустя много лет, уже будучи студентом мединститута,  он
вступил в военно-исторический клуб "Вольная команда", и по выходным дням
в зеркале отражался викинг девятого века в кожаных портах, сшитых  самим
героем по выкройкам того нелегкого времени.
   Конфуз вышел с  крестными  родителями.  Вельма  была  согласна  стать
крестной матерью, но на роль крестного отца претендентов не  нашлось  по
двум причинам: во-первых,  претендент  должен  был  обязательно  заранее
исповедаться,  а,  во-вторых,  новое  кумовство  накладывало  на   семьи
крестных родителей определенные обязательства, а усложнять  и  без  того
запутанные деревенские связи никому не хотелось, тем более, что у Вельмы
был очень крутой и неудобный характер. Она  пыталась  дирижировать  всей
деревней, а ссориться с ней,  учитывая  служебную  мощь  ее  сыновей,  в
деревне опасались. Барон метался по деревне,  но  все  его  собутыльники
отворачивали глаза.
   Мы прибыли в церковь в светлых одеждах,  и  дамы  были  в  соломенных
шляпках,   но   за   внешней   благопристойностью   скрывалась    полная
растерянность, поскольку  Ваня  оказался  религиозной  сиротой.  Бог  от
дитяти все же не отказался, и двое немолодых крестьян, пешком  пришедших
из  дальней  заозерной  деревни  помолиться,  помогли  приобщить  нашего
ангелка к католической церкви. Ваню с его четырьмя  родителями  увели  в
крестильню, а  оставшиеся  сидели  в  торжественной  тишине  деревянного
костела, благоговейно разглядывая привядшие лепестки  алой  розы  у  ног
печальной мадонны, укутанной в ярко-синее покрывало.
   Когда  счастливый  Таракан  с  зажатыми  в  кулачке  предписаниями  и
бумажными молитвами выкатился из костела, то Барон спросил,  чем  же  он
может  отблагодарить  крестных  родителей.  Они  стояли  перед  нами   в
поношенной одежде - хроменький человечек с обшарпанной сучковатой палкой
в большой красной руке и полуслепая  женщина  в  белом  платочке,  и,  с
трудом подбирая  русские  слова,  сказали,  что  просто  выполнили  свой
христианский долг. Барон тогда побегал по деревне и нанял машину,  чтобы
отвезти их домой. Они сели, сильно  смущаясь,  а  мы  долго  смотрели  с
церковного  холма,  как  новенький  кремовый  автомобиль,   ослепительно
сверкая лаковыми крыльями, уносил вдоль озера в маленькую  прибалтийскую
деревню частицу нашей коллективной души.
   Мыкончилиужиннаэтой   возвышеннойноте,порабыло    планировать    свое
путешествие и собирать вещи.
   Ваню повели укладывать в доме у Татьяны, чтобы  он  не  мешал  матери
утрясать свои финансовые проблемы в дворовом  флигеле,  но  тут  в  доме
раздался женский крик, и оттуда в ночном одеянии выскочила всклокоченная
Вельма.  Она  носилась  среди  перепуганных  дачников,  потрясая  сухими
кулачками, и сыпала проклятья на разных языках богохульникам,  язычникам
и прочей антиклерикальной сволочи, перемежая их площадной бранью.  Через
полчаса мы уже знали все.
   Оказалось,  сегодня  утром  Виелонис  крепко   напился   в   сапожной
мастерской и, выйдя в одних трусах помочиться к забору  турбазы,  увидел
там местных  сантехников.  Их  было  всего  двое,  и  Виелонис  дополнил
компанию в духе "труа" соцреализма. Вернувшись назад,  он  обнаружил  на
сапожной мастерской замок, что сильно нарушало его планы - он планировал
там отоспаться. Не долго думая, Виелонис поднялся на  холм  и  проник  в
исповедальню.
   Его разбудила грешная деревенская старушка, и он отпустил грехи через
окошечко с деревянной решеточкой ей, а потом и другим  старушкам,  среди
которых оказалась и Вельма. В юности Виелонис писал иконы, и предмет ему
был знаком. Вышел он из исповедальни вместе  с  последней  старушкой,  и
старушка,  увидев  его  личико,  отделенное  от  трусов  густой  брюшной
порослью, упала  в  обморок,  в  результате  чего  костел  закрылся  для
повторного освящения, и Вельму известили об этом по телефону.
   День, и без того тяжелый, закончился страшным скандалом между Жеминой
и Стасисом, разразившимся у сеновала. Разобрать слова  было  невозможно,
но Стасис на чем-то настаивал, а мать запрещала, крича  и  плача.  Такие
скандалы были нам не вновь, и квартиранты  тут  же  разошлись  по  своим
комнатам, и на улице не было ни души.
   - Андрюс, ты мне послан богом! - не выходили у меня из  головы  слова
Жемины, и это была неплохая формулировка.
   Но не раздастся ли завтра голос строгого отца: "Где ты, Адам?  Отчего
же ты прячешься от меня?" И Адам, лихорадочно укрывая гениталии листьями
смоковницы, отзовется и дважды предаст, убоявшись  терний  и  волков  на
поле трудов своих.
   - Это не я, - скажет он сначала, - это она.
   - Ты же сам мне ее дал, - скажет он потом.
   Но сейчас мы были одни, и Адам развлекался, расплетая и заплетая  мои
волосы. Ему нравилось это тихое занятие.
   - Идеальный материал для сетей, - сделал он вдруг неожиданный  вывод,
- попал и пропал.
   - Возьми мои спицы в тумбочке, я научу тебя, как это делается.
   - Это по вашей части - нам это ни к чему, наше дело не попадаться.
   -  Зря  отказываешься.  Пауки  в  собственных  изделиях  никогда   не
запутываются. Они там цокотушью кровушку пьют в свое удовольствие.
   - По-моему, тебе здорово твой бывший муж  насолил!  Первое  настоящее
чувство?
   - Вряд ли, я ведь тогда и сама еще не была настоящей.  Вот  когда  он
задел мое самолюбие, то это уже было настоящим.
   - И с тех пор ты предохраняешься от всего на свете?
   - С тех пор я не люблю глубинных раскопок в своей  душе.  Знаешь  ли,
путь в ад обычно вымощен благими намерениями.
   - Не очень-то и хотелось, - заметил он, - в  конце  концов,  душа  не
является твоим самым приятным местом.
   -  Вот  это  уже  слова  не  мальчика,  но   мужа.   Остановимся   на
туристической географии в стиле Жюль Верна -  поверхностно,  но  о-очень
интересно.
   - Со временем белые пятна на картах исчезают, и интересы меняются.
   - Одному старому еврею в КГБ дали глобус и спросили, куда бы он хотел
мигрировать, если  представится  абсолютно  свободный  выбор.  Он  долго
крутил его, а потом попросил какой-нибудь другой глобус.
   - Неплохая идея, вроде перестановки кадров в наших министерствах. Что
же у тебя ничего не получилось с этим?
   -  Не  соблюла   главного   условия   -   пресыщенность   информацией
отсутствовала.
   - Все еще впереди?
   - Знаешь, я стараюсь не запоминать любимых  стихов  полностью,  тогда
сохраняется желанная тайна. В детстве я прочла две строчки из Эдгара По,
они цитировались в "Туманности Андромеды" Ивана  Ефремова.  Я  повторяла
эти  строчки,  пока  не  прочла  все  стихотворение,  а  оно   оказалось
громоздким и многословным, и очарование пропало.
   -  Я  помню  эти  строчки,  что-то  про  обольстительную  утопленницу
Аннабель  Ли  и  грозные  силы  пучины  -  задумчиво   произнес   Андрей
Константинович, углубляясь в детские воспоминания, а моя  мысль  тут  же
вильнула вбок, явив мне новенький балет об утопленной дочери Маргариты.
   - Ты случайно в юности стихов не писала?
   - Поэзией  я  занялась  совсем  недавно  -  призналась  я,  и  Андрей
Константинович  выразил  глубокую  заинтересованность   в   моем   самом
последнем стихотворении. Я не посмела отказать ему в этой малости.

   Underground. The children imagine Gestapo.
   Oh, terrible death of the plumber Potapoff.
   Дети в подвале играли в гестапо,
   Зверски замучен сантехник Потапов (англ.)

   - Да, лаконичность прямо-таки японская. И много у  тебя  этих  мелких
пакостей?
   - Целый цикл на двести долларов, - снова призналась я,  -  я  продала
его одной американской переводчице вместе с авторским правом.  Она  была
без ума от черного детского юмора и опубликовала этот перевод под  своей
фамилией. До сих  пор  мучаюсь,  что  продешевила,  там  ведь  было  еще
несколько историй в прозе.
   - Теперь  я  понимаю,  почему  маленький  Восьмеркин  улепетывает  из
песочницы, когда ты показываешься на горизонте.
   - Я открою тебе страшную тайну - в детстве меня все звали Марой. Мать
говорит, что я сама себя так назвала, а Мара в  славянской  мифологии  -
личность темная и непонятная. Ее имя связывают  со  спутницами  молодого
Марса - когда тот еще не был богом войны,  а  занимался  плодородием.  В
зрелом возрасте он увлекся  войнами,  а  всякие  мары,  маржены,  марухи
разбрелись, кто куда, и в знак  протеста  стали  пакостить  -  спутанная
пряжа, ночные кошмары, обман чувств. Маленькие дети их до смерти боятся.
а большим лучше вообще не впускать эту нечисть в свой дом.
   - А тут, вот, сам напросился, - взгрустнул Андрей  Константинович,  -
могла бы и предупредить!
   - Красть хорошеньких мальчиков из приличных семей - моя слабость.  Но
ты особо не печалься, я возвращаю их со временем на место.
   - Они не возражают?
   - Им не до этого - сломанная карьера, потерянные иллюзии, плохой сон.
   - Ты рассказывала им на ночь страшные сказки?
   - Всяко бывало, но не принимай всерьез. Так,  экзерсисы  на  дежурные
темы.
   - Вот именно, - сказал он, - чем и хорош отпуск.
   Похоже, я чем-то подпортила настроение своему собеседнику,  и  больше
мы в этот вечер не говорили, и мне никто не мешал  строить  за  кулисами
декорации, пока на голой  сцене  обезумевшая  Маргарита  умоляла  Фауста
спасти свою дочь там, на лесном озере,  слева  от  гнилых  мостков,  где
головка дрожащего ребенка все еще всплывает на темной  скользкой  доске.
Кинокадры на заднем фоне документально подтверждают ее слова  -  головка
все еще пульсирует на доске. Крупным планом дается выпученный  от  ужаса
глазок, из которого капают слезы. Фауст в  это  время  разговаривает  на
ковре с черным псом - они  при  этом  танцуют,  а  разговоры  льются  из
репродуктора.
   К чему же ты вступаешь в общение с нами, когда не в силах  поддержать
его? - спрашивает его  пес.  -  Хочешь  летать  и  боишься,  что  голова
закружится. Мы тебе навязывались или ты нам?
   Тут появляется вертолет, выкрашенный импортной оранжевой  краской  со
звездно-полосатой картинкой на  боку.  Все  открывают  большую  варежку,
лежащую в центре сце