сь посетить эту  мельницу,  но  почему-то
так и ни разу и не дошла до нее - всегда что-то мешало.
   Тут подошла моя хозяйка Жемина, и разговор переключился  на  недавние
события. Барон явно чувствовал  себя  обойденным,  поскольку  все  самое
интересное случилось до его приезда. Жемина  сказала,  что  с  туристкой
дело нечисто - старухи в деревне думают, что это сделали  не  кабаны,  а
оборотни.
   - А знаете, как умерла дочь  Вельмы?  -  спросила  вдруг  Жемина.  Мы
знали,  что  помимо  трех  могучих  сыновней  -  председателя  соседнего
колхоза, местного  прокурора  и  работника  столичного  министерства,  у
Вельмы была младшая дочь, о которой она грустила уже много  лет  подряд.
Оказалось, что летом сорок девятого года девушку нашли  зверскиубитой  в
пакавенском лесу. Сначала считали, что ее изнасиловали, но потом милиция
эти  слухи   отвергла.   Старухи   в   деревне   тогда   заговорили   об
оборотне-вилктаке.
   Это  сразу  объяснило  нам  странные  перемены  в  поведении  Вельмы,
произошедшие  со  дня  страшной  находки.  Старая  Вельма  относилась  к
своимквартирантам оченьсурово.  Она  обожала  устанавливать  очередность
пользования  газовой  плитой  и  отбирать  в  наказание  одеяла.   Самые
неугодные       изгонялись       с       треском,        и        как-то
изгнаннаяподобнымобразомНатальяВиргай подбросила в ее деревянный  нужник
килограммовую  пачку  дрожжей.  Но  к  семейству  Барона   Вельма   явно
благоволила, а после того, как Барон вычистил ей выгребную яму во  дворе
(он не брезговал быть героем любой ценой),  питала  к  нему  просто-таки
материнские чувства, и за постой мои друзья платили меньше всех. Все  же
последнее время Вельма  ходила  по  двору  с  отрешенным  видом,  что-то
бормотала себе под нос и с трудом отвечала на утренние приветствия.
   Жемина в сорок девятом году была маленькой девочкой,  но  она  хорошо
запомнила это событие. В убийстве Вельминой дочери  обвинили  почтальона
Тадаса, мужа молоденькой Эугении, будущей  деревенской  учительницы,  но
спустя некоторое время его выпустили, благодаря показаниям Юлиуса,  отца
нынешнего звонаря, утверждавшего, что они  с  Тадасом  в  предполагаемый
момент убийства распивали в баньке  у  озера  бутылочку  самогона.  Дело
закрыли, но учительница от мужа ушла,  а  сам  он  уехал  в  неизвестном
направлении.
   Уже после его отъезда отец звонаря был застрелен  кем-то  у  сеновала
наглазахженыи сына, но его смерть  не  произвела  тогда  на  деревенских
большого впечатления,  поскольку  накануне  по  соседству  была  зверски
вырезана семья хуторян - родители и пятеро детей от двух  до  семнадцати
лет. Их могилу мы все видели  на  местном  кладбище,  и  по  официальной
версии виновниками считали лесных братьев, но случайный свидетель  видел
на хуторе солдат из воинского эшелона, рыскавших  по  округе  в  поисках
пищи. Страшное было время для добрых людей!
   Засиделись допоздна, и Барон пошел проводить меня. Мы оба - вместе со
всей страной - испытывали  страшный  дефицит  триллеров,  а  официальные
сведения о вурдалаках ограничивались стихотворением  Пушкина  ("Трусоват
был Ваня бедный...") и произведениями Алексея Толстого.  Сообщение,  что
Барону удалось посмотреть фильмы  с  Дракулой,  потребовало  обсуждения,
затянувшегося почти  до  рассвета.  Я  рассказала,  как  в  детстве  мне
подарили на день рождения толстую книгу с  романами  "Вампир"  и  "Князь
Серебряный", и я спросила бабушку, о чем же идет речь в первом романе.
   - Про тяжелую жизнь людей в дореволюционной России,  -  ответила  она
мне тут же из кухни, - и помещиков-кровопийц.
   Я начала читать, и уже на второй странице,  где  бабушка  -  помещица
выходит с кровавым  ротиком  от  заболевшей  внучки,  поняла,  что  меня
разыграли, и забилась в угол дивана.
   У Барона была привычка нависать над собеседником,  и  для  сохранения
границы минимального жизненного пространства тот вынужден был  отступать
(эту границу могут переходить только дети  с  родителями  и  влюбленные,
что, как правило,  не  соблюдается  в  переполненных  автобусах).  Таким
образом, мы за  ночь  обошли  дом  несколько  раз,  причем  Барон  лично
изображал Дракулу, откидываясь назад, размахивая рукавами и  скаля  свои
белые зубы, не ведавшие до сих пор флюсов и бормашин.
   Европейское происхождение вампиров было очевидным, но мы оба  сошлись
на том, что нечисть, по-видимому, заводится в Карпатах,  в  тех  местах,
где  обнаружены  неизвестно  откуда  взявшиеся   экзотические   каменные
глыбы,болеедревние,чемсамиКарпаты. Злачное местечко имелось, конечно,  и
на горе Броккен, где  в  Вальпургиеву  ночь  на  первое  мая  происходят
панъевропейские симпозиумы неформалок, но это была  другая  тусовка  без
участия кровососущих спецов.
   Спустя несколько лет испанский невропатолог Хуан Гомес Алонсо  связал
появление вампиризма с его сверхчувствительностью, гиперсексуальностью и
привычкой  бодрствовать  по  ночам  со  вспышками  эпидемий   бешенства,
свирепствовавшими в тех краях по свидетельству исторических  документов.
Но мы этого еще не знали и  систематизировали  свои  знания  о  способах
борьбы с вампирами (осиновый кол,  колокольный  звон,  серебряная  пуля,
обезглавливание  и  предметы  христианских  культов),  пытаясь   выбрать
наиболее действенную методику без серьезного научного обоснования.
   Барон наотрез отказался носить на  шее  венок  из  чесночых  головок,
уповая на свой протестантский крестик. Но я красочно  описала,  как  уже
укушенная кем-то Баронесса снимает этот  крестик  с  нетрезвого  сонного
мужа (задача плевая!) и придвигается клыками к беззащитной розовой  шее.
Барон  вздрогнул,  поскольку  все   сходилось   -   у   Баронессы   были
трансильванские предки, странные способности и таинственный шрам на шее,
происхождения которого он и сам не знал.
   Перейти  к  оборотням-вервольфам  напрашивалось  само  собой,  но  из
хозяйского окна поступило предложение не мешать людям спать.  Подыматься
в кромешной тьме по лестнице после таких разговоров было страшновато,  и
я постаралась сделать  это  как  можно  быстрее,  пока  Барон  милостиво
согласился постоять пару минут на крыльце.
   - Вопреки всему, лето началось, - думалось мне перед сном, - но я уже
не внучка. А тут еще оборотни!
   Я  вспомнила,  что  в  славянских   мифах   в   оборотней-волкодлаков
превращались участники свадеб.
   Волкодлаки - это и волки, и медведи. Говорят,  что  совсем  рядом,  в
Ужвинтяйской пуще прошедшей зимой видели медведя...
   Тут мои мысли заскользили по накатанным рельсам - я  вспомнила  вещий
сон Татьяны Лариной, где медведь,  словно  местный  бог  Пизюс,  отдавал
невесту своему куму и тут же исчезал, сам превращаясь в этого  зловещего
кума-жениха. Где-то здесь, совсем  недалеко,  в  лесах  бродил  безумный
Локис, и невесте никак не хватало любви,  чтобы  изгнать  зверя  из  его
разрываемого страхом тела, как это удалось в Карпатах маленькой  дурочке
из сказки Шварца.
   Последний медведь мне и приснился, он уже давно бросил свою принцессу
и сейчас обижал невинных девочек в пушкинском  заповеднике,  намереваясь
скрыться  потом  от  алиментов  в  Мценском  уезде  на  дворе  скучающей
купчихи...
   Первый кинолюбовник Советского Союза! Избави мя от лукавого!

Глава 2

   Этим утром должен был появиться  вдовствующий  Генрих,  отец  Барона,
которому, наконец, надоели всем известные радости сочинского  побережья.
Мы  ни  разу  не  встречались,  хотя  были  наслышаны   друг   о   друге
предостаточно. Его поселили в Нижней Пакавене,  облюбованной  нудистами,
но в день приезда узреть почтенного папашу мне так и не удалось, так как
он мгновенно (не  думай  о  мгновеньях  свысока!)  подружился  со  своим
молодым хозяином Витасом и до  глубокой  ночи,  не  выходя  из  комнаты,
обмывал начало летнего отпуска.
   Следующим утром меня посетил Таракан с  весьма  важным  сообщением  -
дедушка готов нанести визит лучшей подруге своего сына и просит узнать -
дескать, нет ли у нее какой-нибудь малости от головной боли.
   Дедушка, по-видимому, уже имел точные сведения относительно того, что
я привезла изрядное количество медицинского спирта, списанного  в  одном
месте за полной  ненадобностью.  Я  передала,  что  официальная  встреча
состоится в нашей беседке, куда  минут  через  двадцать  и  будет  подан
завтрак, но дедушка явился уже через минуту (вероятно, он поджидал внука
за ближайшим углом), мы поздоровались,  и  я  быстро  передала  его  для
знакомства  своему  хозяину  Юмису.  Таракан  вежливо   осведомился   об
особенностях сегодняшнего меню.
   Он искренне ценил те дни, когда ему удавалось позавтракать  до  того,
как я встану - в этом случае этот растущий организм  еще  раз  завтракал
вместе со мной.
   Юмис с Генрихом оживленно разговаривали, стоя боком у беседки, куда я
носила творог со сладкой подливкой из порошка какао и  куски  фальшивого
зайца с грибным  соусом.  Под  фальшивым  зайцем  в  местных  кулинарных
отделах значилась гигантская  говяжья  котлета  с  вкраплениями  свиного
сала, то есть у зайца подразумевался  спереди  пятачок  с  рогами,  что,
безусловно, отдавало фальшью. Ближайшие к столу глаза у обоих фигурантов
были скошены, и беседа прервалась на полуслове, когда я вынесла заветную
бутылочку, именуемую в народе "раиской" (0,33л) со  спиртовой  настойкой
на перегородках грецких орехов (главное - разводить крутым кипятком!).
   Каждому досталось по сто пятьдесят грамм, то есть по  три  "двойных",
от чего разочарованные жизнью герои  Хемингуэя  за  вечер  напивались  в
стельку. Мои  визави  жизнь  любили  страстно  и  были  гораздо  опытнее
рефлектирующих питомцев дяди Сэма,  признаваемых  в  наших  литературных
кругах, по странной нелепости бытия, за настоящих  мужчин.  Эта  малость
существенно улучшила утреннее  самочувствие  моих  соотечественников,  и
Юмис при  этом  закурил,  а  Генрих  заворковал,  оказавшись  при  более
тщательном   рассмотрении   представительным   моложавым   шатеном    со
старомодными   манерами   послевоенного   обольстителя,   до   сих   пор
приносившими ему лавры в среде молоденьких студенток  (когда  я  был  на
конференции в Праге..., когда я был на симпозиуме в Варшаве...).
   Во враждебное зарубежье его явно  не  пускали,  и  через  полчаса  он
исключил меня из состава своих избирателей, решив не  растрачивать  чары
впустую. Юмис,  напротив,  остался  весьма  доволен  мной,  поскольку  я
нарушила под благовидным предлогом  приезда  старого  Барона  строжайший
запрет его супруги (не подносить!), и ему не пришлось рыскать по деревне
в поисках утренней рюмочки.
   Я показала Генриху  турбазу,  где  была  масса  всяческих  удобств  -
библиотека, газетный киоск, телевизор, летний кинотеатр, спортплощадки и
душевые с гладильней. Можно  было  ходить  в  местную  столовую,  но  мы
посещали только маленький бар с огромным мобилем в виде соломенной  утки
под низким потолком. Туристов было великое множество, но  они,  странным
образом,  почти  не  просачивались  за  пределы  турбазы.  Дня  два   их
инструктировали, как  нужно  отдыхать,  делая  всем  подряд,  на  всякий
случай, показательное искусственное дыхание, а потом уводили  в  дальние
походы. Возвращались они уже  парами,  готовили  веселый  самодеятельный
концерт и уезжали восвояси. Им было не до леса,  но  в  их  распоряжении
были кустистые поляны  вокруг  базы,  где  постоянно  горели  прощальные
костры и прощальные поцелуи.
   Еще в  прошлом  году  по  вечерам  на  турбазе  играли  ленинградские
музыканты, и мы ходили любоваться на высокого бородатого  музыканта  Сан
Саныча, руководившего оркестриком с упоительной элегантностью.
   Музыка начинала играть во время вечерней дойки,  и  молоденькая  жена
Сан Саныча тут же являлась к Жемине за молоком со светлой  веревицей  на
чистом лбу и в длинном льняном платьице с красной  вышивкой  по  подолу.
Она  становилась  у  большого  бидона  с  крошечной  дырочкой  на  боку,
залепленной эпоксидной смолой, а Юмис  всегда  крутился  рядом  и  тяжко
вздыхал от невыносимой прелести этого зрелища.
   Сейчас же на турбазе организовали дискотеку,  и  по  вечерам  крутили
магнитофонные записи, а киевские диск-жокеи, неизвестно как  оказавшиеся
так далеко от Украины, завывали  в  музыкальных  паузах  неестественными
голосами,  путая  английский  с  малоросским  и  мешая  видеозрителям  в
соседней  пристройке  наслаждаться  воплями   американских   ментов   из
"Полицейской академии".
   Генрих рокотал приятным басом, регулярно подтверждая в ходе разговора
свою репутацию злостного циника, случайно не  унаследованную  сыном.  Мы
прикупили в киоске  свежих  газеток  и  заглянули  в  фойе  центрального
здания, где небольшая группа туристов  напряженно  ждала  перед  голубым
экраном окончания беседы ведущего тележурналиста с упитанным  господином
в темно-сером.
   -  По-моему,  это  Петр  Ильич  Иванов,  заведующий  сектором  легкой
промышленности  -  сказала  я  Генриху,   поразив   философа   недетской
осведомленностью.
   В этот  момент  беседа  кончилась,  и  на  голубом  экране  появилось
долгожданное мгновение весны - одно из  семнадцати  возможных.  Мы  ушли
погулять вокруг главной клумбы с оранжевыми  тагетесами,  именуемыми  на
Руси бархатцами, а потом присели на лавочку взглянуть, что пишут сегодня
в самой центральной  газете.  Генрих  открыл  газету  и  издал  приятное
ржанье, а дальше мы уже хохотали вместе, потому что уже лет пять, как  я
тоже начинала чтение газет с заголовков, подставляя их под  воображаемое
неприличное изображение -  было  такое  развлечение  в  наши  времена  у
интеллигентных людей.
   К  концу  экскурсии  мы  вполне   притерпелись   друг   к   другу   и
раскланивались у почтамта весьма  церемонно  и  почтительно.  Лет  через
десять, уже смертельно больной,  он  издаст  небольшую  книгу  рассказов
"Путешествие по эпохам",  и  они  поразят  меня  не  только  безыскусной
правдивостью  и  предельной  точностью  описания  деталей,  но  и  своим
неожиданным простодушием. Один Бог знает, где  искать  нас  настоящих  -
быть может, так важен тот единственный миг, когда  мы,  сбросив  пестрые
одежды, как капустные  листья  с  материнского  огорода,  последний  раз
всплываем на поверхность Леты и смотрим на зеленые берега?
   В нашем дворе стоял звериный рев, и  дачные  старушки,  поджав  зады,
разбегались по своим комнатам.
   Было абсолютно ясно, что снова появился Виелонис, немолодой спившийся
художник,  промышлявший  теперь  мелкой  спекуляцией.  Этот  приземистый
квадратный тип с непомерно волосатым брюхом терпеть не  мог  старух,  и,
узрев на своем пути какую-нибудь мирную усохшую старицу, тут же  начинал
поливать ее густо и отборно.
   К ужасу стариц он частенько селился в замызганной  зеленой  палаточке
на огородных задах под самым холмом, и с этого плацдарма  терроризировал
не только почтенных дачниц, но и проходящих по  двору  молодиц,  зазывая
последних зычным ревом заглянуть всвоесомнительноежилище. Место, куда он
ежегодно ставил палаточку, обозначалось по  весне  необычайно  густой  и
сочной травой, поскольку ночевки в пьяном виде на сырой земле  кончались
- пусть бог простит за трущобный натурализм -  элементарным  недержанием
мочи.
   Этот вонючий господин был давним партнером свекра  нашей  хозяйки  по
янтарному бизнесу - Виелонис где-то доставал левый янтарь,  а  Станислав
распространял его среди туристов, желающих подлатать обувь  в  маленькой
мастерской у турбазы. Подметки у туристов  горели  от  активного  образа
жизни синим пламенем, и недорогие янтарные сувениры пользовались большим
успехом, но время от времени у Станислава в бизнесе случались проколы, и
он отсиживался в ближайших к дому можжевельниках, пока его партнер ревел
на дворе, требуя своей доли. Как-то раз в наказание  Виелонис  попытался
увести у Станислава козла, но Станислав углядел это из можжевельников, и
старики крепко подрались, вырвав друга у друга по клоку волос  и  примяв
невинное животное. Впрочем, изначальная невинность козлов ставилась  под
сомнение еще в библейские времена.
   Появление Виелониса рассматривалось в деревне как стихийное бедствие,
поскольку он успел за свою жизнь напакостить в каждом дворе Пакавене,  и
единственным человеком, которого он боялся, была моя подруга. Их первая,
но до сих пор не забываемая в деревне встреча, произошла на кухне нашего
дома, где Баронесса жарила лисички. Внезапно  возникший  сзади  Виелонис
предложил услуги прекрасной незнакомке достаточно прямо  и  определенно,
но реакция Баронессы отличалась завидной скоростью, и  поворачивалась  к
кавалеру она  уже  вместе  с  раскаленной  сковородой.  Отступая  назад,
Виелонис не углядел порога и скатился  по  каменным  ступенькам,  сломав
ребро. С тех пор в деревне про Баронессу говорили так: "Это та,  которая
Виелониса...", а Виелонис, встречая Барона, каждый раз хмуро спрашивал:
   - Это твоя баба? - и, получив  утвердительный  ответ,  тут  же  давал
ценный совет, - разводись!
   Отвлекшись от  старушек,  Виелонис  сделал  мне  громкое  неприличное
предложение, а я тихим ровным голосом указала ему спасительныйпуть.  Это
был  наш  обычный  беззлобный  ритуал  -  я  искренне  восхищалась   его
порочностью,  а  он,  прекрасно  сознавая  мощь  своего   отрицательного
обаяния, обрушивал ее на мою персону всякий раз, когда мне не  удавалось
увернуться. Выражался он весьма заковыристо,  и  старушки,  несмотря  на
искреннее возмущение, слушали его всегда с искренним интересом.
   Наш мирный  диалог  с  Виелонисом  был  прерван  хозяйкой.  Жемина  с
взволнованным видом тащила в двух больших ведрах  то,  что  осталось  на
тарелках туристов после завтрака.  Все,  кто  устраивался  на  работу  в
турбазу, немедленно заводили поросят, потому что на тарелках  оставалось
таки порядочно, и повара туристической столовой пользовались  в  деревне
особым уважением. Как оказалось, Жемина с минуты на минуту ждала мясника
- предстоял разговор о поставке говядины к  свадебному  столу.  Пока  мы
обсуждали с хозяйкой волнующий ее материнское сердце вопрос  о  размерах
поставки, Виелонис заскучал и уполз в палатку.
   Оставшись, наконец, не у дел, я  посмотрела  за  огород  на  верхушки
сосен, и прислушалась к силовым полям, чья внезапная активность вызывала
в этот тихий час некоторое  недоумение.Полюс  сейчас  явно  находился  в
направлении моего взгляда, и земное притяжение неумолимо  повлекло  меня
на тропинки пакавенского леса, где полуденные  испарения  уже  полнились
пряным можжевеловым духом,  и  песчаные  рытвины  под  большими  соснами
свидетельствовали о таинственной ночной жизни, полной мистических ужасов
из  самых  древних   языческих   сновидений,   когда   мир   был   полон
первоэлементов конструктора, еще не собранных в единое жесткое божество,
и оно являлось нам в темных  тотемных  ликах,  удивляя  разнообразием  и
вездесущностью своих явлений. Короче говоря, пора было идти в лес,  и  я
унесла свою корзиночкупрочь со двора.
   Кое-где по обочинам дорог уже краснели ягодки земляники, а за большой
деревянной скульптурой, изображающей недолгую тусовку соломинки,  пузыря
и лаптя, зеленый  мох  за  ночь  расцветился  оранжевыми  лисичками.  Их
красота, чистота и уместный коллективизм удивили меня в который уж  раз,
и я забыла обо всем на свете. Часа через три, однако,  стало  невыносимо
жарко, но озеро Кавена было не за горами. Через пятнадцать минут я вышла
тропинкой на лесную дорогу прямо к повороту на озеро.
   Перед мостками на одеяльце загорала молодая  и  предельно  обнаженная
пара - Игорек, солист балета  питерского  оперного  театра,  и  Леночка,
гримерша этого же театра (по общему мнению, дело у них шло  к  свадьбе),
тут же сбоку стояли белые "Жигули" с незнакомым московским  номером.  Из
пустого салона, как из пересохшего аквариума, неслись мужские жалобы:

   Что толку быть в тебе,
   Горелая вода,
   Когда