онно
относились к приезжим, и крупные душистые ягоды черной смородины стоили,
по московским понятиям, фантастически дешево. Моя тетка стерилизовала их
без сахара по методу "пух-пух" и, упаковывая в два  пластиковых  пакета,
отсылала посылкой к себе в Балашиху.
   Мы подъехали к большим воротам, окаймленным бузиной. Новый деревянный
двухэтажный дом с  обилием  кружевной  резьбы  располагался  на  окраине
города у небольшого лужка,  за  домом  стоял  массивный  каменный  сарай
буквой "Г", в передней  части  которого  находились  кухня,  кладовая  и
небольшая гостевая комната, а хвостик от буквы был представлен  гаражом,
двумя  пустыми  стойлами  и  столярной  мастерской.  В  доме  имелся   и
полуподвальный этаж, отделанный деревом, где был  устроен  бар  и  стоял
большой старинный рояль. Под  сараем  тоже  имелось  большое  подвальное
помещение, соединявшееся подземным ходом с  домом  и  оборудованное  под
фотомастерскую и овощехранилище.
   Палисадник  поражал  обилием  цветов,   а   между   зданиями,   около
деревянного столба, увенчанного резной  мужской  головой,  был  сооружен
занятный рокарий с камнеломками, очиткамиикарликовым можжевельником.  Со
стороны луга вдоль забора рос шиповник, и последние цветы его розовели в
густой зелени. Большая  лайка  заметалась,  виляя  хвостом,  в  обширном
деревянном загончике - лаек нельзя сажать на цепь, это было известно.
   - Я получил  свою  долю  от  брата  за  отцовский  дом.  Еще  кое-что
досталось, ну и сам подработал, конечно, - уточнил  Линас  происхождение
своего богатства, - а дом мы сами с братом строили.
   - Теперь хочу купить лошадь,  -  добавил  он  и  перешел  к  текущему
моменту, - я накопаю сейчас молодой картошки.
   После ужина мы  перешли  в  бар,  и,  выпив  немного  вина,  я  стала
разглядывать  многочисленные  дипломы  и  всякие  прочие   свидетельства
журналистских успехов, развешанные на стенах.
   - Я не хочу уезжать из родных мест, - объяснил он мне  свое  величие,
никак не соответствующее провинциальным масштабам, - хотя  иногда  очень
хочется поговорить со свежим человеком.
   Мы поговорили, и Линас отошел от бара к роялю. Мелодия из  фильма  об
автогонщике и его женщине, которую  он  терял  и  находил  на  случайных
перронах настраивала на сентиментальный лад, и я решила,  в  противовес,
закурить.
   - Не нужно! - тут же среагировал он, и, подхватив на руки, отнес меня
на второй этаж этого  сказочного  замка  в  деревянную  резную  спальню.
Бурного натиска прошлого  вечера  не  последовало,  я  чувствовала  себя
весьма ценным объектом научного изучения. Проверялись все  мои  реакции,
по ходу следствия менялись методики и результаты  тут  же  заносились  в
потайные файлы его большого мускулистого тела. Казалось, чем  бы  он  не
занимался,  результат  предполагался   быть   положительным   и   только
положительным.
   Рано утром я открыла глаза и натолкнулась на  пытливый  взгляд  серых
глаз. Один  Бог  знал,  о  чем  думал  сейчас  этот  человек,  но  я  не
любопытствовала, мне было все равно.
   - Я ухожу в  редакцию,  -  сообщил  он,  -  вставай,  я  покажу  тебе
хозяйство.
   Подобный наказ получала, насколько я могла вспомнить, только Золушка,
но я приняла вызов и полила грядки, собрала клубнику, выполола сорняки в
картофельных рядах, вымыла полы, приготовила обед  и  покормила  собаку.
Линас появился около  четырехс  большой  сумкой,  переполненной  всякими
мясными продуктами, и застал Золушку на рабочем месте, перемазанную, как
и полагается по сюжету, грязью, с мокрым подолом и красными от репчатого
лука глазами.
   - Тебе не кажется, что ты уже купил лошадь? - спросила я, но получила
в ответ широкую улыбку, поскольку зрелище ему явно понравилось.  Золушка
была отправлена приказным порядком в душ. Я сидела без единой  мысли  на
хорошо струганной лавочке, не в  силах  раздеться  от  усталости,  когда
Линас, ввалился  в  душ,  успев,  очевидно,  осмотреть  результаты  моих
трудов. Быстро скинув одежду, он подошел ко мне, и так же быстро раздел,
поворачивая как большую куклу с незаведенной  пружиной.  Струи  горячего
душа ласково полились на мое  измученное  деревенским  трудом  тело,  он
легонько вскинул меня на грудь и ...
   Я отдавалась его ритму с покорной бездумностью, но в какой-то  момент
внутри ожили ласковые слова, так обжигавшие меня в тот свадебный  вечер,
и мое тело, занемев на секунду, затрепетало в  острых  сладких  спазмах.
Положительный  результат  был,  наконец,  получен,  и  принят  партнером
полностью на свой счет.
   Поджаривал мясо и накрывал стол он сам, потом я полчаса  полежала,  и
усталость исчезла.
   - Брат, похоже, выкарабкается,  -  сказал  он,  -  утром  я  ездил  в
больницу с его женой.
   Сегодня он был разговорчивее и  рассказал  о  семье  брата,  о  своих
родителях и погибших в сибирской ссылке родственниках.
   - Мне хочется сфотографировать тебя в национальной одежде,  -  сделал
Линас неожиданное предложение и повел меня в  кладовую,  где  в  большом
деревянном сундуке с темными металлическими заклепками хранились  наряды
его покойных бабушек. Я тут же ушла в изучение фасонов и отделок,  и  он
терпеливо ждал, пока я, наконец, не облачилась в  узорчатое  великолепие
той из бабушек, которая имела приблизительно мои размеры, и не  спрятала
волосы под высокий кокошник. Работа фотомодели была  не  из  легких,  но
меня подстегивала та смесь восхищения и горделивого довольства,  которой
светились  его  глаза  в  промежутках  между  щелчками  фотоаппарата.  Я
распускала свои длинные русые волосынад старой прялкой, фигурировала  на
фоне деревянной резьбы, томилась у  колодезного  ворота  и  под  деревом
среди опавших летних яблок,  которые  завтра  должна  была  убрать.  Да,
дела...
   Пока я убирала  наряды  в  сундук,  кормила  собаку,  мыла  посуду  и
занималась  другой   всячиной,   фотографии   уже   были   готовы.   Он,
действительно, был мастер своего дела (или своих дел), но вечером все же
потерпел сокрушительное фиаско, когда все его усилия волнами разбивались
о жесткие конструкции, скрывавшиеся в  ватном  теле  механической  куклы
Суок. Мои искренние усилия реанимировать свой труп - вот что привело его
в подлинное отчаяние. Но Линас был упрям, как и  все  его  сородичи,  и,
после долгого молчания, решил не сдаваться.
   - У нас есть время.
   - Ты помнишь наш разговор на сеновале?
   - Да, ты сказала, что у тебя что-то произошло. Но я не спрашиваю ни о
чем, меня это не касается.
   - Как сказать! Мне жаль, что мы не встретились немного раньше.
   - Давай спать, у вас говорят,  что  утро  вечера  мудренее,  -  и  он
положил на меня свою руку, тяжесть которой я  ощущала  почти  до  самого
утра, когда, наконец, забылась долгожданным сном.  Когда  я  проснулась,
его уже не было, и солнце вовсю светило  в  окна,  и  маленькие  вампиры
пищали в затейливых дырочках кружевных занавесок. Бог дал мне кое-что, и
десятью днями ранее я, наверное, приняла  бы  этот  дар,  а  сейчас  это
выглядело только  усмешкой  небес.  Собрав  вещи,  я  написала  короткую
прощальную записку с  благодарностью  за  гостеприимство,  проставив  по
привычке число и точное время, и оставила ее в двери.
   Ворота деревянного замка захлопнулись,  залаяла  собака,  и  я  ушла,
сократив  путь  к  вокзалу  узенькой  тропинкой  через  небольшой   луг,
расцвеченный клевером и ромашками.
   Внезапно вынырнувшая из травы пушистая серая зайчиха поздоровалась со
мной нежным голосом:
   "Lab diena!", и  исчезла,  оставив  ворох  встревоженных  бабочек.  Я
узнала заячью богиню Медейну, хозяйку здешних лесов, и  ее  поддержка  в
этот нелегкий день сняла мой ступор, и кожа опять  стала  ощущать  тепло
солнечных лучей и свежесть разгонявшего лучи ветерка.
   Да, история плачущей Норы выглядела сейчас лишь утешительным  призом.
Она умела водить смычком по скрипке, и техническая сторона дела ее давно
не пугала, но принц подарил ей старинные ноты и так  прелестно  подыграл
на клавесине, что ей немедленно захотелось стать владелицей именно этого
каменного замка, и никакого другого, и желание уже преобразовывало  этот
мир, и все в нем, начиная с серой зайчихи, уже  полнилось  неизъяснимыми
тайнами  и  сакраментальными  прелестями  в   самом   ужасном   значении
последнего слова. Вернусь, вот, как ни в чем не бывало!
   До отхода электрички оставалось еще полчаса,  и  можно  было  вдоволь
налюбоваться кирпичным фасадом вокзального здания, густо заросшим  диким
виноградом. Я уже садилась в вагон, как чьи-то рукиобхватили  сзади  мои
плечи,  и  поезд  отправился  без  меня.  К  изумлению  бывшей  Золушки,
активистом хрустальной туфельки оказался вовсе не местный принц, а всего
лишь АндрейКонстантинович Селиванов. В индийских фильмах на  этом  месте
запели бы, а в отечественных лентах  полагалось  броситься  на  грудь  и
зарыдать. Неплохо было бы действовать в национальном варианте, но  я  не
смогла, потому что не знала, что же делать после рыданий.
   - Я сам отвезу тебя в Пакавене, - сказал он, - уж извини за дерзость.
   Я молчала, прокачивая ситуацию. Выдают  только  лучшие  друзья,  и  я
быстро вычислила своего полуфашистского предателя.
   - Я проезжал через этот город вчера днем, в пятом часу, но  не  знал,
что ты здесь.
   В начале пятого я была в душе, а найти меня здесь, однако, можно было
единственным образом, прочитав записку в двери.
   - Зачем ты читаешь чужие записки? - спросила я.
   - Не чужие, и они меня касались, - ответил Андрей  Константинович,  -
адрес я узнал в Пакавене.
   - Ну что ж, следующий поезд через четыре часа,  я  вынуждена  принять
твое предложение, - сказала я, и мы отправились в путь.
   - Знаешь, - сказал он, - все выглядит  какой-то  страшнойнелепицей.Ты
позволишь мне объясниться?
   - Пожалуй, да, но не сейчас. Иначе тоже придется давать объяснения. А
мне неясно пока, стоит ли вообще нам утруждаться.
   - У нас еще есть время, - внезапно произнес водитель.
   - Боже мой! - подумала я, - докатиться до  текстуального  сходства  с
оппонентом. И впрямь, все мужчины одинаковы.
   - Чего ты хочешь от меня сейчас?
   - Позволь мне по-прежнему находится рядом, больше ничего.
   Отказываться было глупо,  было  совершенно  очевидно,  что  маленькая
гордая Джейн Эйр так  и  не  смогла  забыть  своего  мистера  Рочестера.
Впрочем, викторианские условности для этого серого воробушка уже  ничего
не значили,  и  его  планы  вполне  соответствовали  морали  современной
тусовщицы среднего возраста.
   - Хорошо, но не сегодня, - сказала я, - включи что-нибудь!

   Грустит сапог под желтым небом,
   Но впереди его печаль.
   Зеленых конвергенций жаль,
   Как жаль червей, помятых хлебом...

   - "Предчувствие гражданской войны", - определила я сходу.
   - Марина! Что ты делала в доме  холостого  мужчины?  -  спросил  меня
Андрей, надеясь, очевидно, на чудо, - мне все-таки нужно знать точно.
   - Ничего, кроме той малости, которую не успела сделать с  женатым,  -
ответила я твердо, потому  что  обманывать  человека,  не  поленившегося
разыскать меня по другую сторону реки, мне уже не хотелось.
   Недолго помолчав под музыку, мы прибыли в Пакавене. Мне сообщили, что
лесничиха умерлаотинфаркта, но думают, что до смерти  ее  довел  лесник,
потому что ссорились они ужасно и собирались расходиться,  но  не  могли
поделить      имущество.      Лесник,       однако,       наотрезотрицал
своеприсутствиеуКавеныперед смертью своейжены, хотя, где же он был в это
время, гово-рить отказывался.
   Все гадали, куда делся звонарь, лесничихин отец.
   Барон гостевал за озером вместе со всем своим семейством, но продукты
тетке были доставлены им в срок. На него  можно  было  положиться,  если
речь шла не о мелочах, но в мелочном масштабе это был отъявленный  сучий
сын. Три года назад, когда у Жемины не было коровы, я  брала  молоко  за
несколько домов отсюда у Терезы. Она  оставляла  его  мне  на  пеньке  у
своего дома, поскольку подняться к утренней дойке мне было не под  силу,
но, хотя я и расплачивалась вперед, сиротливый вид белой баночки, часами
стоявшей на пеньке, заставлял  ее  нервничать.  Однажды  Барон  долго  и
слезно клялся темной ночью в беседке сбегать  за  забытой  мной  с  утра
банкой, если я дам ему еще пятнадцать капель. Приняв дозу, он немедленно
отказался от клятвы. "Ты же обещал не кусаться!" -  хором  процитировали
наблюдатели  гусеницу,  укушенную  муравьем  в  конце  переправы.  Ответ
муравья был широко известен, но Барон даже не смутился.
   После дворовых разговоров я занялась стиркой,  а  потом  поднялась  в
свою комнату, где меня давно ждали захватывающие романы Дюма  и  Апулея.
Думать не хотелось, и я  читала,  пока  на  турбазе  не  кончила  играть
музыка, и не стихли последние шаги всех моих соседей по дому. В соседней
комнате тоже было тихо,  и  я  тихонько  отвернулась  к  стене,  где  на
выцветших цветастых обоях уже много лет красовалось  расписание  местных
автобусов,   нацарапанное    шариковой    ручкой    кем-то    из    моих
предшественников. Прошло еще два часа, а я все ждала, пока  сон  избавит
меня от прошедшего дня. Теплый ночной  ветерок  снова  и  снова  пытался
рассказать о красоте звездного неба, сияющей там, за открытым  окном.  И
я, прельстившись, наконец, рассказом, доверилась  его  нежным  струям  и
унеслась к вершинам ночных  сосен.  Открывшаяся  черная  бездна  и  была
вечностью, и в ней маленькими  огоньками  светились  непохожие  друг  на
друга миры.
   Я опустилась в первом попавшемся мире  на  краю  оливковой  рощи.  На
горизонте виднелась вершина большой коричневатой горы, окутанная легкими
облаками. Там бушевали страсти, и какой-то тип громовым голосом  старого
Станислава сулил всяческие неприятности своим домочадцам. У рощицы  было
тепло и тихо, и серый осел  щипал  неподалеку  молодую  зеленую  травку.
Внезапно послышался топот, и мимо  меня  по  тропе  пробежали  полуголые
белокурые атлеты, и первый из них нес большой горящий факел.
   - Эй! Добрый день! - крикнула я, но они  не  ответили  и  исчезли  за
поворотом, оставив дух молодых разгоряченных тел.
   - Ну, и Бог с вами, - подумала я и перелетела в следующий мир,  густо
украшенный высокимиготическими замками и  массивными  низкими  домами  с
красной черепицей крыш.
   В этом мире лил страшный дождь,  сверкали  молнии  и  старый  Таранис
голосом Станислава  возмущался  новоявленными  христианскими  порядками.
Двери одного из домов были открыты, и я, прячась от дождя, поднялась  по
лестнице,  усыпанной  мертвыми  мужскими  телами  в  красивых  бархатных
одеяниях. В спальне у кровати лежал раненый, и я сразу его узнала.
   - Вставайте, граф Де Бюсси, - прошептала я, - нужно уходить, сюда уже
идут враги.
   Граф открыл свои дивные глаза и сказал с горькой усмешкой:
   - Уходи, ты все равно не сможешь изменить финал, - и я ушла, заплакав
от горя и бессилия.
   Следующий мир казался хорошо знакомым, и я  нырнула  в  его  кудрявую
березовую путаницу. Девицы водили хоровод, парни переминались с ноги  на
ногу, а старцы заседали под  большим  дубом  во  главе  с  круглоголовым
старостой с занятной отметиной на  лбу,  обдумывая  стратегию  борьбы  с
коварным Ильей.  Тот  же  разражался  время  от  времени  из-за  облаков
громовым хохотом, явно заимствованным у старого Станислава,  и  пророчил
падение власти старцев.
   - Эй, - окликнули меня из хоровода, - иди к нам!
   - Сейчас, только отлучусь на минутку, - сказала я, и метнулась  через
космос в небольшой соседний мирок, заросший исполинскими соснами, потому
что услышала оттуда тихий женский зов.
   За грубо сколоченным столом около маленькой кузни сидела авторитетная
комиссия из шести человек.
   Согласия не было, и  все  попарно  спорили  друг  с  другом.  Безусый
Тримпс, заправлявший водными ресурсами, был одет  в  джинсы  и  короткий
голубой  хитон.  Его  волновали  проблемы  загрязнения  подведомственной
среды, и он доказывал свои  экологические  истины,  непрерывно  проливая
слезы. Я откуда-то знала, что из правого  глаза  у  него  текли  пресные
слезы, а из левого - горькие и  соленые.Его  противником  был  мертвенно
бледный старец с клочковатой седой бородой. Министерство старого Патолса
ведало   разведкой   подземных    богатств    и    горноперерабатывающей
промышленностью, и  то,  что  творилось  на  водах,  его  совершенно  не
волновало. Эти спорщики имели по  два  решающих  голоса,  поскольку  они
беспрестанно раздваивались в соответствии с указами сверху о  разделении
министерств.
   Пергрубрюса,  ведающего  сельским  хозяйством,   уже   не   волновали
военно-полевые страсти весенней посевной, и теперь этот молодой  генерал
с  веночком  привядших  первоцветов  на  голове  попивал  местное  пиво,
пререкаясь   со   своим   сверстником    из    министерства    леса    и
деревообрабатывающей промышленности, гонявшим муху  над  пивной  кружкой
свежей  веточкой  бузины.  Оба  были  одеты  в  камуфляжные  костюмы,  и
последний своим надменным и слегка  хмурым  видом  напомнил  мне  Линаса
Пушкайтиса. Расходились во  мнениях  они  по  мелочам,  потому  что  оба
обожали военную дисциплину, и приказы о смене сезонов или времени  суток
исполняли с точностью, потрясающей ленивых штафирок.
   Третью пару составляли мускулистый  тип  в  белом  халате  и  пузатый
господин в цилиндре.
   Мускулистый,  сверкая  глазами  под   низко   надвинутой   таллинкой,
доказывал  пузатому,  что  здоровье  за  деньги  не  купишь,  а  тот   в
опровержение тряс жирными щеками, и золотые монеты в его  карманах  тоже
возмущенно звенели. Я тут же узнала главного здравохранителя Аушаутса  и
главного финансиста Пильвитса, и  у  них  явно  был  шанс  договориться,
поскольку в оздоровительные центры одного без денежек другого  лучше  не
стоило соваться.
   Слева от стола с потупленным взором стояла красивая молодица с  белой
курочкой в руках, а справа на поляне два старца разглядывали друг  друга
в весьма воинственных позах. У более низкого,свирепого и волосатого,  на
поясе висел большой меч с рукояткой в  виде  зверинойголовы,  а  второй,
высокий, был безоружен и несколько нервничал. Наконец,  из  кузни  вышел
человек крестьянского вида и отдал  высокому  сверкающее  желтое  копье,
украшенное венчиком из разноцветных перьев.
   - Ух! - крикнул высокий голосом старого Станислава и бросился в бой.
   В  это  время  знакомый  женский  голос  позвал  меня   из   зарослей
можжевельника. Там стояла женщина, удивительно похожая на Лауму, но  это
была не она, а княгиня Шумская - у нее был большой фольварк в  Пакавене.
Рядом стоял мужчина средних лет в военном мундире,  ловко  обхватывающем
стройную спину.
   - Меня так утомляют эти петушиные бои Перкунаса, - томно пожаловалась
княгиня.  -  Приглядывал  бы  лучше  за  своей  курочкой!  Да,   кстати,
знакомьтесь, это мой кузен - барон Кирш фон Дранговец.
   - Мы не могли встречаться раньше? - спросила я его, пока  он  целовал
мою руку. Уж очень знакомым мне показалось его лицо.  В  глазах  офицера
забегали чертики:
   - Как же, как же! На балу у  вице-губернатора  в  Санкт-Петербурге  я
танцевал с вашей родственницей, приятной замужней дамой.
   Я тут же ощутила, как кружилась голова этой дамы  от  близости  этого
красивого пруссака. Боже, как давно это было!
   - Я недолго пробыл в Санкт-Петербурге, но,  спустя  положенный  срок,
эта дама родила хорошенькую  девочку,  вашу  прапрабабушку.  Ее  назвали
Варенькой, но своим отцом она всегда считала мужа своей матери.
   - Тогда, княгиня, мы связаны с вами  узами  крови,  -  сообразила  я,
обратившись к Шумской.
   - Мне очень, очень приятно, и это дает мне право обратиться к  вам  с
маленькой просьбой.
   - Я счастлива быть в вашем распоряжении, княгиня, -  ответила  я,  не
подозревая подвоха.
   - Тогда летим! - и она уселась на массивную черную метлу.  Я  уселась
позади, а наш родственник, щелкнув  шпорами,  приспособился  на  хвост