тугой
сетью опутывают наше вечное яблочко, и ты расскажешь, как тебе жилось, и
мы выпьем рюмку-другую за нашу встречу.
   Поездотправилсяпорасписанию, и за окнами до самого Неляя  был  густой
туман, потому что Пакавене уже исчезала с  лица  земли.  День  прошел  в
мелких хлопотах, старики спали на нижних полках, а я маялась на  верхней
боковой, думая  о  приемной  дочери  Андрея  Константиновича  и  пытаясь
припомнить, где же я все-таки  слышала  имя  ее  покойного  отца,  пока,
наконец, в памяти не всплыл веселый капустник в  молодежной  театральной
студии с участием двух девиц и трех развеселых молодых  людей,  и  Борис
Веснянский был одним из них, а, вернее  сказать,  первым  из  них  всех.
Карнавальное дитя с умным живым личиком, рожденное на радость людям -  и
все уже спрашивали друг у друга фамилию  молодого  актера,  пророча  ему
большое будущее, и ощущение праздника не покидало мое  шестнадцатилетнее
сердце, когда я ехала со спектакля домой ночным московским трамваем.
   - Боже мой! Я же банщика не взяла с собой, - вдруг пронзило меня, и я
точно знала, где он сейчас находится, но сделать уже ничего было нельзя,
и костяная фигурка начала свою, отдельную от меня жизнь.
   Когда  я  проснулась,  то  лето  все-таки  продолжалось,  мимо   окон
проносились березовые рощи, и девушки бежали по тропинкам купить билет в
электричку, и женщины в цветастых  платочках  провожали  поезд  глазами,
будто  всю  жизнь  мечтали,  но  не  могли  укатить  куда-нибудь  дальше
райцентра, и коровы бесстрастно  жевали  на  дорожных  откосах  душистые
травы, поплевывая на строгие окрики старух, и здесь не было тайн, потому
что, какие могут быть тайны в моем собственном Национальном  парке,  где
все знают всех, и все знают все, и только размеры парка никто  не  может
представить воочию.
   Ах, как прекрасны были декорации на этой огромной сцене в  тот  день,
когда я возвращалась домой! За плохо вымытыми вагонными окнами  мелькали
Голицыно, Отрадное и Одинцово, и каменные  изваяния  по  обочинам  дорог
больше никого не пугали, и уже играла музыка, потому что поезд  прибывал
к Белорусскому вокзалу, где продавались сладкие  кооперативные  пирожки,
книги  Солженицына  и  летающие  воздушные  шарики.   В   моем   детстве
приходилось надувать шарики самой, и они не летали.
   В Москве, однако, дождило, и Андрей ждал нас на перроне,  а  рядом  с
ним стояла девочка лет десяти и настороженно  смотрела  на  меня  своими
карими глазками. Теткины вещи были в багажнике машины.
   - Тебя сразу отвезти домой, или поедешь с нами в Балашиху? -  спросил
он меня уже на привокзальной площади.
   - Поеду в Балашиху. Мне нужно на  обратном  пути  рассказать  кое-что
тебе. Правда, мы будем не одни...
   - Есть еще один вариант  -  я  сам  отвезу  НатальюНиколаевнуиВиктора
ВасильевичавБалашиху, а вас с Катенькой по дороге высажу у нашего  дома.
Подождешь меня там и познакомишься с моей матерью.
   - Это неплохой вариант. В багажнике должна быть моя  банка  с  тертой
черникой, достанешь тогда перед домом, -  сказала  я,  успешно  завершив
этот важный для нас разговор.
   Через полчаса  Андрей  представил  меня  своей  матери,  голубоглазой
женщине лет шестидесяти, и тут же уехал.
   - Вы выглядите гораздо моложе своих лет, - сказала она мне сразу же.
   - Небольшая компенсация вашему сыну за отсутствие неземной красоты  -
ему ведь полагается красавица!
   - Заниженная самооценка, - засмеялась она, - но это излечимо.
   - Я уже слышала эту фразу от Андрея, неужели  и  вы  профессиональный
фрейдист?
   - Уже нет, - ответила она с некоторой тенью  сожаления,  -  теперь  я
развожу на даче гладиолусы.
   Пока мы старались понравиться друг другу, девочка  молчала,  а  когда
вскипел чайник, то мы втроем уселись за стол  и  пили  чай  с  черничным
вареньем и разговорами, пока не вернулся Андрей.
   - Мы приедем завтра, - сказал он матери, - я буду звонить.
   - Не волнуйся ты так, - попросила я его уже в лифте, - нам сейчас  по
мокрому Садовому кольцу ехать.
   - Прости меня еще раз, - сказал он уже в машине, -  я  тогда  услышал
только твой отказ, но по дороге в Москву понял, наконец, что ты говорила
совсем о  другом.  Ты  сказала  -  если  родится  ребенок...  Почему  ты
сомневаешься?
   -  Я  действительно  не  уверена,   смогу   ли   осчастливить   тебя.
Обстоятельства как-то раз загнали  меня  в  угол,  и  я  убивала  своего
ребенка, как могла, потому что  боялась  иметь  маленькую  копию  своего
мужа, а ребенок боролся за свою жизнь тоже, как мог. Девочка родилась на
седьмом месяце еще живой, а потом она умерла на моих глазах, и ее унесли
в целлофановом  пакете  неизвестно  куда.  Позже  я  получила  приватные
разъяснения,  что  это  отделение  патологии,  а   не   родильный   дом,
инкубаторов здесь не водится, и вообще спасать ребенка после того, что я
делала, смысла не имело. А потом я с трудом выздоровела, но шансы  иметь
детей у меня очень ничтожные. Судьбу, правда, я не испытывала - так было
спокойней жить. Твоя дочь была моей страховкой,  но,  оказалось,  ты  ее
удочерил.
   - И ты меня пожалела?
   - Я понимала, что у тебя в семье неладно, но что я  могла  предложить
тебе взамен?
   - Какой диагноз тебе ставили?
   Я сказала.
   - Не самое страшное, с моими связями в медицинских кругах можно будет
что-нибудь сделать. Но я уже был готов к чему-нибудь в этом роде,  когда
брал Катеньку с собой на вокзал. Надеюсь, ты это поняла теперь?
   - Я поняла уже после отъезда,  что  ты  все  равно  найдешь  меня  на
каком-нибудь перроне. Но стоит ли тешить себя надеждами?
   - Почему бы и нет? Разделим участь  патриархов,  у  них  всегда  были
сложности с этим вопросом, а зато какие  дети  получались!  Но  в  любом
случае я хочу прожить свою жизнь с тобой, и завтра ты переедешь ко мне.
   С площадью потом разберемся.
   - Готова уважать твой выбор.
   - Скажи - пока, а то я не поверю в свое счастье.
   - Не скажу, но мы будем скандальной парой.
   - Нет, - сказал он, - теперь все будет по-другому.
   - Придется опять поверить.
   - Вот и прекрасно, едем к тебе, но сначала ответь на  один  вопрос  -
меня сильно мучило это еще на перроне.
   - Отвечу, зловещих тайн у меня больше нет.
   - Где твой чемодан?
   - Я его выбросила на помойку в пять  утра  после  твоего  отъезда,  а
через несколько часов Янька валялась в грязи в моем вечернем платье и на
каблуках, - тут я  припомнила  все  детали  нашего  прощания,  и  Андрей
засмеялся - впервые после встречи на вокзале.
   Потом мы поехали в сторону Даниловской площади,  где  находилась  моя
однокомнатная квартирка,  и  потихоньку  из-за  туч  начало  пробиваться
солнце. Когда я раздевалась в прихожей, то  увидела,  что  подошвы  моих
кроссовок  стали  абсолютно  чистыми,  и  последние  песчинки   Пакавене
остались где-то в московских лужах.

Глава 15

   Я прочел  текст  на  дис-кете  и  наметил  общую  страте-гию  поиска.
Хотелось увидеть женщину, чье воображение создало тот странный мир, куда
мне довелось попасть не-весть каким образом. Воображения мне  всегда  не
хватало - это сказывалось в моей работе, и я сейчас смертельно завидовал
этой самой пле-мяннице.
   В тот памятный день  я  пересек  Белоруссию,  свернул  в  Даугавпилс,
вырулил из города и вскоре попал в молочно-серое облако.
   - Черт! Почему здесь такой ту-ман? - подумал я на повороте  шоссе,  и
это было последним, о чем я успел по-думать. Очнулся я во влажной ночной
траве от приятного женского пения, и, приоткрыв глаза, обнаружил себя  в
центре хоровода.
   - Ансамбль "Березка", что ли? - пришла мне в голову вялая  полудохлая
мысль, - но почему они без сарафанов?
   Я еще долго лежал в сладкой полудремоте, прислушиваясь  к  незнакомым
словам, а девушки медленно двигались  по  кругу  в  своей  целомудренной
наготе и пели, должно быть, о райском  бла-женстве.  Их  голоса  звучали
нежно и слаженно, как в церковном хоре, и я всем сердцем возжелал  этого
милого вечного покоя.
   - Мама! - сказал я одной из них, чьи глаза смотрели на меня  с  самым
большим участием, - мама, возьми меня к себе!
   Глаза ее сразу же засияли  звездным  светом,  и  я  поспешил  к  ней,
спотыкаясь о кочки - так сильно хотелось скрыться в тепле ее  тела.  Ах,
как далеко было идти до звезд, но когда мои ноги погру-зились  в  теплые
мягкие хляби, я понял, что уже  пришел  домой,  и  теперь  мне  остается
только самая малость - лечь на дно, свернув-шись калачиком, и уснуть.
   Но уснуть мне не дали - мама  вцепилась  в  меня  острыми  когтями  и
намертво присосалась к моему  рту  холодными  скольз-кими  губами.  Круг
мгновенно сомкнулся, и хороводницы броси-лись отталкивать маму и рвать в
клочья мою куртку. Нужно было встать на ноги, и я хватал их  за  длинные
мокрые волосы, но руки скользили вниз, а ноги вязли в иле, и  я  кричал,
захлебываясь мут-ной вонючей водой, пока черная  тень  не  закрыла  небо
надо мной, и мои мучительницы не отпрянули от меня со звериным воем.
   Потом все стихло, и я уже не барахтался и был со-всем смирным,  когда
на меня накинули рыбачью сеть, и я  вознесся  в  ней  через  прозрач-ные
ворота в сияющий золотой город. Здесь были изумрудные га-зоны и  зоопарк
с дивными животными, и в этом го-роде жили только мужчины, и один из них
был моим отцом.
   Папа рыбачил в юности, а потом стал  капитаном  дальнего  плавания  и
уплыл навсе-гда, и я не помнил сейчас  его  лица,  а,  возможно,  я  его
никогда и не видел.
   До папы, очевидно,  я  так  и  не  добрался,  потому  что  в  на-чале
следующей серии я лежал в сетях на  той  же  мокрой  траве,  а  какая-то
женщина  в  толстой  вязаной  кофте  из  некрашеной  шерсти  и   широкой
коричневой юбке сидела у моих ног и рассматривала  меня  с  нескрываемым
любопытством, а рядом с ней лежала забытая дворником метла. Я тоже  стал
разглядывать женщину, потому что убежать было невозможно, а она  внушала
мне некоторое доверие цветом и длиной своих волос - они не были зелеными
и торчали на голове коротким густым ежиком.
   - Ks t? - спросила меня женщина на незнакомом языке, но я понял.
   - Я не знаю, -  с  трудом  извлеклось  из  моей  памяти,  потому  что
действительно было совершенно непонятно, кто я, откуда я и  куда  должен
идти, - I do not know.
   Ей это понравилось, и  она  продолжила  свой  внимательный  и  весьма
бесцеремонный  осмотр,  пока  я  не  почувствовал  сильного  внутреннего
беспокойства.
   - Должно быть, ты Альгис, посланник богов, -  сказала  она  тогда,  -
первая категория, из ненадежного класса "б". Мне повезло  -  к  нам  уже
давно никто не ездит.
   - Может, снимешь с меня сеть? - попросил я, в надежде вы-путаться  из
ситуации и слинять при первом же удобном случае, но она  погладила  меня
по лицу сквозь ячейки сети.
   - Не пугайся ты так, - сказала она как-то механически, - ведь я люблю
тебя, и собираюсь любить вечно, если тебе это приго-дится, конечно.
   - Мне пригодится, - заверил я, и она стала распутывать сеть. Когда я,
наконец,  поднялся  на  ноги,  а  она  сидела  у  моих  ног,  как  самая
обыкновенная женщина, обхватив  руками  свои  колени,  скры-тые  широкой
коричневой юбкой, то перевес был уже явно на моей стороне. Она  смотрела
на меня снизу вверх и ждала, пока я понял, чего она ждет,  и  мне  вдруг
захотелось поверить ей.
   - Я пойду, пожалуй, - сказал я крайне  нерешительно,  отжав  воду  из
куртки, но в этот  момент  снова  раздалось  знакомое  прият-ное  пение.
Кровожадные твари уже окружили нас, и, оскалив блед-ные рты,  перебирали
от нетерпения ногами. На  этот  раз  их  белые  пушистые  прелести  были
спрятаны под маскировочными костюмами фирмы "Скалмантас",  и  английские
снайперские  винтовочки  приветливо  покачивались  за  плечами  в   такт
нехитрой мелодии.
   -  Посиди  со  мной,  утром  они  уйдут,   -   предложила   мне   моя
спасительница,  охарактеризовав  хороводниц  любимым  анекдотом   первых
думских депутатов, - варятся в озере полминуты,  а  уже  та-кие  крутые.
Раньше их здесь не было - моторок боялись.
   - Чего им не хватает? - спросил я, потому что по ходу дела  усомнился
в сексуальном характере их домогательств.
   - Зелененьких, чтобы в музее отовариться, - ответила она со  вздохом,
- сейчас распродажа по сниженным ценам. Как Озеринас в столицу  переехал
- совсем неуправляемыми стали. И вообще все надоело...
   Расцарапанная когтями спина слегка саднила, и подождать лучших времен
пред-ставлялось вполне логичным, и мы сидели ря-дом, и смотрели друг  на
друга, пока певицы не скрылись от  наших  глаз  в  сгустившемся  чер-ном
тумане, и у меня не начался сильный озноб. Тогда она сняла с меня мокрую
рубашку и, прижавшись ко  мне,  натянула  на  наши  плечи  свою  большую
вязаную кофту. Го-лова вдруг  отяжелела,  и  мне  мучительно  захотелось
отползти  от  разбитой  машины  по-дальше,  но  ватное  тело  не  хотело
слушаться, и я стонал в надежде  найти  кого-нибудь  в  этом  тумане,  и
помощь, в конце концов, при-ходила, и я целовал в  благодарность  чьи-то
горя-чие и сухие руки, но потом мне казалось,  что  нужно  отползти  еще
немного, и все по-вторялось снова и снова.
   Очнувшись, я обнаружил, что женщина исчезла.  Интерде-вочки  тоже  не
проглядывались. Я нащупал большую  шишку  на  за-тылке  и  сформулировал
первый вопрос следующим образом:
   - А были ли девочки вообще?
   Ответ напрашивался сам собой, и я по-брел вдоль шоссе в надежде найти
помощь. Че-рез некоторое время из тумана выплыл корявый деревянный столб
с двумя  резными  конскими  головами.  Я  прочитал  непонятную  надпись,
выжженную по  дереву  -"Videvuta  &  Brutena".  Тут  голова  моя  слегка
закружилась, и  туман  наполнился  крупными  прозрачными  инфузориями  с
нервно подра-гивающими ресничками. Я сел на землю.
   Конские  головы  непри-ятно  оскали-лись  и  плюнули  друг  другу   в
деревянные морды. Волны жгучей ненависти покатились от  столба,  обжигая
кожу моих рук, а инфу-зории прибавили скорость, и,  когда  одна  из  них
плюхнулась об столб, то надпись  уже  выглядела  как-то  по-гречески,  и
вместо  двух  коней   над   ней   красовались   два   коротких   бревна,
незамедли-тельно пустившихся в драку.
   Я попытался вернуться к шоссе, но  оно  бесследно  сгинуло  в  густом
тумане, и спустя полчаса стало понятно, что  я  попросту  за-блудился  в
лесу. Сосны имели какой-то пожухлый рыжеватый вид, и  комарье  висело  в
тумане тучами. Огромные, в рост человека, грибы-зонтики  перемежались  с
гигантскими красными сыроеж-ками, сильно  смахивающими  на  мухоморы.  Я
наткнулся на малень-кое округлое озерцо со  сгнившими  мостками,  сплошь
заросшее  ржавыми  листьями  со  странными  бутонами  в  виде  абсолютно
пра-вильных оранжевых шаров. На той стороне озера кто-то суетился,  и  я
поспешил туда.
   Обогнув озеро и осторожно вы-глянув  из  кустов,  я  замер  в  полном
ужасе. Волосатый тип в окровавленном белом халате  и  черной  квадратной
маске,  разрезал  живот  голой  девицы  скальпе-лем,  аккуратно  вырезая
внут-ренности и набивая  полости  пампер-сами.  Вторая  молодая  женщина
лежала неподалеку под сосной, уже освободившись от лишнего, и счастливая
улыбка не сходила с ее лица. Когда такая же  улыбка  засияла  на  личике
оперируемой, док-тор перешел  к  последней  де-вице,  одетой  в  красные
джинсы.
   - Предоплата сахаром, - отчеканила ему девица, протягивая пакетик,  -
тринадцатая добродетель, пристойная девицам, есть  стыдливость.  Я  даже
купаюсь в джинсах!
   Тут  доктор  решил  продемонстрировать  свое   знание   филип-пинской
хирургии, поэтому отложил скальпель,  и,  прищелкнув  пальцами  у  груди
пациентки, быстро извлек оттуда сердце  без  вся-ких  там  стриптизов  и
инструментов. Налюбовавшись вдоволь своей работой, он швырнул сердце  на
большой серый валун, ле-жавший на берегу озера,  и  оно  раскололось  на
мелкие кусочки.  Грудной  мальчик  с  волосатым  хвостиком  на  копчике,
снимавший это представление  маленькой  кинокамерой  с  сосновой  ветки,
радо-стно захлопал в ладоши и, не удержавшись, свалился вниз.
   - Иди сюда, сынок, покушай, - ласково сказал доктор и по-дал мальчику
сырую женскую печень, - не хуже Галлины Бланки.
   Тот потер ушибленный позвоночник  и  стал  сосать  печенку,  урча  от
удовольствия и виляя хвостиком.
   Печенка исчезала со страшной скоростью,  и  дитя  уже  кидало  жадные
взгляды по сторо-нам.
   - Красть хорошеньких мальчиков из приличных семей - моя слабость,  но
для романтического героя ты слишком любишь  поесть,  -  заметила  первая
девица, провожая глазами свое кровное содержимое.
   - Знаешь, - сказало дитя, присасываясь  к  следующей  печени,  -  все
выглядит какой-то страшнойнелепицей.Ты позволишь мне объясниться?
   - Сдохнешь здесь от экзистенций с самоанализом, -  вздохнула  хозяйка
второй печени, - и вообще отойди подальше от гроба.
   - Съел - и порядок, - задумчиво произнес отец со скальпе-лем в руках,
раскладывая на траве женский купальник, - а для баб необходима  японская
модель воспитания - усиление внешнего кон-троля по  мере  взросления.  В
этом случае внезапная потеря хороших манер практически исключена.
   Девицы захлопали в ладоши, но тут раздался колокольный звон, и  из-за
деревьев показалось свиное стадо с пожилым пасту-хом,  несшим  на  плече
огромную острую косу. Сзади плелась странного вида корова  с  обломанным
рогом. Когда процессия при-близилась, то волосатый радостно  оживился  и
ухватил корову за хвост.
   - Когда б вы знали, как ужасно томиться  жаждою  любви,  пылать  -  и
разумом всечасно смирять волнение в  крови...  -  произ-нес  он  оперным
голосом,  перемежая  слова  нецензурными  выраже-ниями  и   демоническим
хохотом.
   - Из тех, кто мягко стелет, - обратилась корова к девицам,  кивнув  в
сторону волосатого, - но очень неприятен и груб - просто  оторопь  берет
при более близком знакомстве. Собственно говоря, мы уже две недели,  как
расплевались.
   - Скромным нужно быть в жизни, а в науке быть  скромным  нельзя...  -
заметила ей довольно ехидно девица в красных джинсах.
   - ...  как  и  в  любви,  -  добавили  хором  ее  соседки  и  сделали
мечтательные глаза.
   - Нужно преодолевать свой пол, возраст и национальность, -  возразила
корова,  и  ее  ярко-розовые   глянцевые   бока,   украшенные   рекламой
разведенного спирта "Royal", затряслись от возмущения, -  я  со-вершенно
бессовестно пользуюсь этим при встречах с гаишниками.
   - Они не возражают?
   - Им не до этого - сломан-ная  карьера,  потерянные  иллюзии,  плохой
сон.
   - Вот вы, например, - обра-тилась она к  пастуху,  -  вы,  веро-ятно,
рассматриваете весь мир, как одну большую клинику невро-зов?
   Пастух снял косу и быстрым движением перерезал себе горло, а  свиньи,
поднявшись  на  задние  ноги,   образовали   пира-мидку,   поблагодарили
неизвестного мне товарища Крукиса за свое счастливое детство и принялись
лизать окровавленную траву.
   Я тихонько пятился назад, загораживаясь прибрежными кустами, а  потом
дал деру. Я бежал, спотыкаясь о грибы, пока мои  ноги  не  запутались  в
мокрых холодных  зарослях  гигантской  черники,  и  я  не  грохнулся  на
какого-то мертвенно-бледного старца с клочковатой седой  бородой.  Конец
бороды был приклеен голубой краской к  мощному  еловому  стволу  немного
ниже  веток,  украшенных  позолоченными  фигурками   пузыря,   лаптя   и
соломинки.
   - Член комиссии Патолс, торгую левым цветным металлом, - представился
старец мирно и вежливо, - покупают.
   Тут кто-то зарыдал, я слез с Патолса и  огляделся.  Рядом  в  чернике
лежали еще четверо, и рыдал один из  них  -  молодой  парень  в  костюме
Пьеро. Его слезы собирались в быстро растущую лужу, в центре которой  на
темной скользкой доске внезапно возникла  головка  дрожащего  ребенка  с
выпученным от ужаса глазком и гнойными язвами  на  бледных  пульсирующих
щечках.
   - Ну, вот, Тримпс, - заметил относительно молодой генерал с  пожухлым
р