.
   - В Одессе говорят по-другому, - сказал он,  -  интернационал  добрых
людей! С социальным институтом, вот только, заминка.
   Да, склонность к белым одеждам, обычно, угадывалась сама собой, и  он
уловил суть предложения - уж слишком занятная у него  была  лаборатория.
Как ни странно, но близкие отношения при резком  отличии  наших  позиций
были бы абсолютно невозможны. Кто знает, где гнездятся  желания  у  дам,
порченых литературой?
   Две бутылки сухого вина и мой красочный наряд  вызвали  в  творческой
среде определенное оживление. Лаума  пошла  молоть  свежий  кофе,  а  мы
познакомились с господами художниками, и поговорили  о  своих  занятиях,
Чурленисе  и  Чернобыле,  но  сейчас  всех  присутствующих  более  всего
занимали вопросы национальной независимости,  а  возможность  безопасной
дискуссии казалась занятной. Они излагали  свои  соображения,  а  я,  на
правах старой  знакомой  Лаумы,  указывала  на  определенный  недостаток
самокритичности, что так сильно отличало наши позиции. Меня, к  примеру,
совершенно не устраивал  широко  распространенный  здесь  тезис,  что  в
повсеместном пьянстве повинны только русские.  У  нас  сейчас  искали  и
находили  других  виноватых,  а  кто  был  виновником  подобной  беды  в
Финляндии, всем было неясно, но  автобусы  с  жаждущими  дешевого  виски
финнами шли в Ленинград караванами.
   Я все еще была под впечатлением недавнего пренеприятнейшего случая  в
переполненном автобусе.
   Когда автобус тронулся, то из верхнего люка сильной воздушной  струей
задуло прямо на крошечного дачника, примостившегося на  коленях  матери.
Та  обратилась  к  высокому  молодому  мужчине  в   городском   костюме,
стиснутому низкорослыми туристками, с просьбой закрыть люк.
   - У меня кейс в руке, - сказал он с местным акцентом.
   - А другая рука? - спросила мать.
   - Она у меня болит, - ответил мужчина, и, подняв  абсолютно  целую  и
невредимую конечность, сдул с нее пылинку.
   Все остолбенели, а мужчина, весьма довольный  собой,  стал  обсуждать
происшествие со своей пожилой спутницей. Слов мы не  понимали,  но  она,
судя по мимике, выражала полное одобрение.
   Приезжих не любят везде, но в московских  автобусах  эта  сцена  была
невозможна, хотя ограбить, избить  или  убить  там  вполне  могли.  Люди
взволновались,  кто-то  протянул  куртку,  чтобы   укрыть   ребенка,   и
обыкновенное слово "фашизм" уже было произнесено.
   - И вас ничего не смущает? - спросила я эту женщину.
   - Нет, когда вы нас оккупировали, то убивали и старых, и малых.
   - Время было военное - тогда все были, как звери.
   Они презрительно усмехнулись, и я поняла, что для них  военное  время
никогда и не кончалось, и ко мне пришло  то  странное  ожидание  ножа  в
спину, что всплывало порой в соснах пакавенского леса.
   Мои нынешние собеседники не одобряли подобных акций,  утверждая,  что
определенный процент людей с такими вот жесткими установками  имеется  в
каждой нации, с чем трудно  было  не  согласиться.  Я  питала  искреннюю
привязанность к трудолюбивым обитателям соснового  края,  и  приклеивать
ярлыки по единственному за пять лет неприятному  эпизоду  не  могла,  но
душа болела - непривычна  она  была  к  таким  вот  вспышкам  ненависти.
Впрочем, через несколько лет это уже никого не удивляло, и никому уже  и
в голову не приходило, что можно любить соседей.
   Некий консенсус в застольной  беседе,  несмотря  на  мою  сегодняшнюю
горячность, был все же достигнут - мы были достаточно благожелательны  и
старались выслушать друг  друга,  и  главное,  что  изменилось  в  самое
последнее время - до моих оппонентов начинало доходить, что обыкновенные
русские люди лишены  агрессорских  планов,  что  у  нас  свои  серьезные
проблемы  с  возрождением  национального  духа,  и  что  кресты   с   их
исторических зданий снимались и без указаний Москвы,  в  порядке  личной
инициативы местных товарищей.
   Тем не менее, мне все более  и  более  становилась  очевидной  плохая
совместимость  прибалтийского  менталитета  и   русского   самосознания.
Североевропейская  модель  социализма  представлялась   им   не   только
желанным, но и вполне достижимым  образцом,  и  монархические  веяния  с
добрым царем-батюшкой  отсутствовали  напрочь.  Они  мечтали  о  твердой
границе, как о невесте, и с этим, как  представлялось,  нельзя  было  не
считаться. В упрямстве этим ребятам тоже  равных  не  было.  Я  заметила
некоторую общую особенность  местного  населения  -  они  говорили  свое
первое "нет", слегка колеблясь, и  мы,  исходя  из  привычного  расклада
вещей,  начинали  твердо  надеяться,  что  уговорить  удастся.  По  мере
давления, однако,  их  "нет"  на  глазах  становилось  железобетонным  и
дальнейшему обсуждению уже не подлежало.
   Мне было бы трудно здесь жить в зимнее время, но зачем мне здесь жить
зимой? "Не стоит путать туризм с эмиграцией", - как  сказали  скучавшему
среди серафимов и смоковниц праведнику, когда тот попал  на  сковородку,
прельстившись  во  время  экскурсии  в  альтернативном  месте  бравурной
музыкой и светящимися рекламами. С музыкой и  рекламами,  правда,  здесь
было  не  лучше,  чем  везде,  но  молочные  реки  текли  без  перебоев,
чистенькие улицы радовали глаз в любую погоду  и  цветы  у  домов  росли
вольно, буйно и без страха перед случайными прохожими. Страна знала, что
отставные герои предпочитают коротать старость в Прибалтике, и их  можно
было понять, но мне всегда хотелось осенью домой.
   А сейчас был разгар  лета,  и  теплый  хвойный  ветерок  пробегал  по
террасе, не находя раздражения и злобных слов. За этим столом мы  всегда
приходили к согласию, но судьбы вершат более великие и несговорчивые, и,
увы! - призрак колумбийского полковника Аурелиано  Буэндиа  мочился  под
деревом где-то рядом. Он был молодцом, этот парень, и всегда  так  рьяно
сражался за правое дело, что и понять было сложно - то ли результат  ему
так уж важен, то ли запах сражения приятен и сладок, и все дела!
   Андрей Константинович слушал очень внимательно, не прекращая при этом
попыток очаровать нашу хозяйку, что ему, в конце концов, и удалось.  Для
первого визита эта позиция казалась наиболее удачной,  и  они  с  Лаумой
беседовали время от времени о чем-то своем, и она  подкладывала  ему  на
тарелочку всякие хрустящие булочки, в изобилии водившиеся на  кулинарных
прилавках райцентра. В конце концов, они настолько углубились в  беседу,
что окончательно выпали из общей компании. Лаума тоже умела  очаровывать
людей, страшная сила исходила от этой женщины.
   Порабылозаканчиватьвизит,и  любезная  хозяйка  вышла  проводить  нас,
сообщив по дороге обуспехахсвоейдочери, будущего архитектора, чей проект
занял первое место на республиканском  молодежном  конкурсе.  Вопрос  об
аспирантуре с этой осени уже был решен, но  я  знала,  что  это  решение
дочери  должно  являться  для  Лаумы  трагедией  -  все  эти  годы   она
рассчитывала,  что  дочь  вернется  после  института  в  родные   места.
Собственно говоря, необыкновенно милое отношение Лаумы ко мне,  отчасти,
объяснялось моим внешним сходством с ее дочерью.
   - Заходиеще,заходитевдвоемсАндрюсом, - сказала  она  на  прощание,  -
привет Барону!
   Мы остались одни и сели в машину. Временным соглашением никто из  нас
так и не воспользовался,мывообщенеобращалисьдруг кдругувбеседе. С новыми
людьми уж как поведется, иных сразу именуешь без церемоний, и  все  тут!
Но я не могла сказать "ты" и по другой причине - в сложившейся  ситуации
это сразу бы приобрело тайный смысл, и с этим нужно было  бы  что-нибудь
делать.
   Машина медленно двигалась вдоль ночного озера, выхватывая  зажженными
фарами придорожные деревянные скульптуры. Пели цикады, квакали  лягушки,
светили звезды, и волны мягкого тепла катились из черноты ночного  озера
в открытые окна автомобиля, а я была в  некоторой  растерянности,  и  не
могла сразу найти каких-нибудь дежурных слов, аон,  как  на  грех,  тоже
молчал, и атмосфера полнилась электричеством.
   Наконец, я спросила:
   - Андрей Константинович! Надеюсь, вы немного развлеклись?
   Он остановил машину и посмотрел мне в глаза.
   - Я думаю, ты хочешь спросить совсем о другом - какого  черта  я  так
медлю. Спроси меня об этом!
   - Но это тоже займет время, - ответила я честно и прямо. Он вышел  из
машины, и, открыв мне дверь, протянул руку.
   - Иди ко мне, - сказал он, и я подошла к нему так близко, как смогла,
и счастье этой близости оказалось ошеломляющим, и я  не  стала  скрывать
этого.
   - Я не уйду от тебя сегодня, - сказал онмне с  легкой  вопросительной
интонацией,и  земля  уже  стала  уплывать  из-под  ног,  когда  пришлось
признаться во временном недомогании. Разочарование было тем сильней, что
еще три дня древо познания должно было оставаться целехоньким.
   - Хочется  получить  небольшую  компенсацию,  -  сказалАндрей  уже  в
машине,  -  ты  расскажешь  мне  сейчас,  почему  прихрамываешь,   и   с
завтрашнего дня мы не будем прятать наших отношений.
   Пришлось рассказать, и он осведомился о моей  склонности  к  бытовому
травматизму.
   - Я сама этим обескуражена! Честно говоря, всякие лохматые и небритые
чудовища активизировались со  дня  нашего  знакомства.  Что  ты  на  это
скажешь?
   - Я не буду теперь отходить от тебя, на всякий случай!
   - Тогда придетсяжарить грибы и на твою долю, не сопровождать  же  мне
тебя в столовую.
   - Я об этом и мечтать не мог, но что я должен делать взамен?
   - Можешь держать меня на кухне за талию, после этого  наши  отношения
уже точно не скроешь.
   - Я не уверен, что у  меня  сразу  получится,  зрители  там  довольно
придирчивы, - ответил он, и мы репетировали эту вполне пристойную сцену,
перемежая театральные паузы всяческими разговорами, пока  за  озером  не
погасли огни.
   Пора было  возвращаться  домой  и  расходиться  по  своим  светелкам.
Оставшись одна, я посмотрела на часы, где обе стрелки как раз  сливались
в одну темную линию, и мне пришлось проститься с самым  счастливым  днем
своей жизни. Спустя мгновение большая стрелка  дрогнула,  но  ничего  не
изменилось,  и  стоило  только  закрыть  глаза,  как  сердце   застучало
благовещенской ласточкой, и все мое прошлое стало рассыпаться под  этими
ударами в пух и прах.
   - Я буду ждать тебя утром во дворе, - сказал он мне  на  прощание,  и
мне сейчас хотелось заснуть как можно быстрее.
   В момент пробуждения я, однако, испугалась, что волшебство вчерашнего
вечера может не повториться. Присущий мне утренний скепсис мог разрушить
даже оптимизм отъявленного чердачного кота, вроде Дона Жуана, не  говоря
уже о таких нежных созданиях, как Дафнис, Филемон и Ромео из Вероны. Как
правило, все мои романы шли  на  убыль  с  разной  скоростью  именно  со
второго  свидания,  когда  я  начинала  развинчивать  новую  игрушку  на
составные части, искренне удивляясь потом ее бездействию и обилию лишних
деталей.
   Я слишком быстро сочинила вчера упоительный  дамский  роман,  где  мы
жили счастливо и умирали в один день, запив  хлеб  и  соль  терминальным
стаканчиком воды, и для постороннего читателя это было смертной  скукой,
потому что с героями ничего не происходило. Они утром уходили на работу,
а вечером возвращались домой, оставляя бумаги на  остываюших  письменных
столах, и сидели там вместе, а  по  выходным  выбирались  из  города  на
природу или шли на очередную премьеру Виктюка, если не  навещали  в  эти
дни родственников и друзей. Первые годы им не хватало толкового  словаря
Владимира Даля, но потом они купили  по  случаю  третье  исправленное  и
значительно дополненное издание под редакцией профессора И.
   А. Бодуэна де Куртенэ в приличном переплете.
   Все самое интересное происходило за кадром, как  в  клубе  со  строго
ограниченным членством - не менее, но и не более двух, и там было все  -
и захватывающие погони, и горящие автомобили, и  ночные  перестрелки,  и
герои теряли друг друга только затем, чтобы потом найти, и я так  быстро
сочинила вчера этот  роман,  что  сегодня  казалась  себе  смешной,  как
первого января своего далекого детства,  когда,  досидев  за  столом  до
самых  кремлевских   курантов,   я   взбунтовалась   против   отсутствия
безудержного кружения карнавальных масок, искусственной вьюги  и  лекции
"Есть ли жизнь на Марсе?".
   У него, наверняка,  был  собственный  сценарий,  и  нестыковка  могла
оказаться  столь  же  чувствительной,  как   в   разговоре   гимназистки
выпускного класса с гусаром. Менторское состояние  моего  эго  в  глухом
английском костюме и седыми буклями  над  пенсне  гонялось  по  классным
коридорам за этой глупенькой выпускницей, и это походило уже  на  другой
анекдот, когда Штирлиц стрелял вслепую, а слепая ловко увертывалась. То,
что  оставалось  от  суммы  после  вычитания,   было   наблюдателем,   и
наблюдатель пил кофе здесь же, у монитора, испытывая  умеренный  интерес
историко-архивного   характера,   как    при    просмотре    застарелого
синематографического шедевра. Сегодняшним утром, если я  не  враг  себе,
мне лучше было бы отсидеться в черничнике в полном одиночестве.
   - Сгину, к свиньям, как швед под Полтавой, -  думала  я,  замирая  от
страшной опасности, - журавль и синица, они, если честно,  не  пара,  не
пара, не пара...
   В голову лезли отвратительные утренние  мысли  -  трезвые,  грубые  и
беспощадные. С ними я  и  вышла  на  крыльцо,  придав  лицу  максимально
любезное выражение. Андрей ждал меня в беседке, и путей для  отступления
в черничник не было. Некоторое время мы молча разглядывали друг друга.
   - Опять что-нибудь случилось? Еще одно чудовище вчера вечером  напало
на красавицу? - спросил он с деланным участием.
   - У меня все еще помятый вид?
   - Напротив, слишком накрахмаленный, и меня уже подмывает...
   - А тебе не приходит в голову, что более всего  меня  привлекла  твоя
сдержанность?
   - Она меня подвела, как  выяснилось.  А  вообще,  это  уже  не  имеет
никакого значения, все равно твои приоритеты  послезавтра  изменятся.  А
пока я жду завтрака из твоих рук.
   - Ну, что ж, Андрей Константинович, если ваш аппетит под стать  вашей
же самоуверенности, то я вряд ли смогу его удовлетворить.
   - Заниженная самооценка, - сказал он мне вслед, - но это излечимо.
   Я кормила завтраком своего герояв беседке на  глазах  у  всех,  и  на
завтрак я поджарила толстые ломти мягкого сыра, густо обваляв их в  муке
с яйцом, присыпав черным перцем и  обложив  уже  в  тарелочке  ломтиками
помидоров с крупными каплями майонеза и мелко нарезанным укропом. Андрей
Константинович был весьма благожелателен,  но  это  ничего  не  значило,
поскольку фразу: "Какая гадость, эта ваша заливная рыба!" -  вся  страна
ежегодно слышала из уст вот такого же  загулявшего  московского  доктора
средних лет. Не обошлось без Барона, который тут же приплыл узнать, куда
это я вчера  пропала.  Узнав  о  тайной  вечере  за  озером,  он  слегка
обеспокоился и заревновал всех и вся, так как до сих  пор  мир  крутился
вокруг его собственной персоны,  и  этот  ход  вещей  представлялся  ему
наиболее естественным. Его лояльность по отношению к моей персоне, когда
я в фартучке и кружевной бумажной наколке подавала ему в этой же беседке
горяченькую закуску, обычно не  имела  границ,  и  появление  конкурента
грозило нарушить маленькие, но милые сердцу привычки.
   Жемина усердно отгребала землицу от пузатеньких  желтых  луковиц,  но
хозяйское око ее не дремало, и,улучив момент, она спросила меня невинным
голосом, нельзя ли сдать одну  из  наших  двух  комнат  в  мансарде  еще
кому-нибудь, чтобы зря не пропадала.  Старушка-блокадница,  услышав  это
предложение,  тут  же  пошланавестить  свою  приятельницу,  снимавшую  с
внучкой  пару  комнат   уВацекаМарцинкевича,потому   что   мое   видимое
одиночество всех интриговало,  а  приятельница  обожала  новости  такого
рода.
   - У тебя имеются какие-нибудь планы на сегодняшний  день?  -  спросил
Андрей, пока я мыла посуду.
   - Хочу собрать черники к вечернему творожку, если не возражаешь.
   - Я попробую помочь тебе, - сказал он.
   Мы поднялись за огородом на холм и ушли по  просеке  с  нумерованными
столбами,  несшими  свет  к  Пакавене.  Эта   просека   мерещилась   мне
московскими зимами, и я сейчас не без удовольствия дарила  ее  солнечные
отрезки своему спутнику, хотя ощущение душевного дискомфорта все  же  не
проходило. Между пятым и седьмым столбами всегда краснела  земляника,  у
одиннадцатого столба  я  временами  сворачивала  на  небольшую  песчаную
гряду, усеянную сыроежками и лисичками, у тринадцатого вот уже два  года
лежала  поваленная  смерчем  береза,  а  у  семнадцатого  столба  вправо
отходила тропинка, и метров через двадцать на повороте стояла гигантская
сосна с дуплом,  под  которой  я  нашла  прошлым  летом  забытый  кем-то
походный котелок. Мои признания в  любви  к  местным  пейзажам  звучали,
однако, в полной тишине, что вызвало, наконец, некоторые сомнения.
   - Я слишком увлеклась?
   - Нет, просто я уже два года не  был  в  отпуске.  А  сейчас  получаю
одновременно два удовольствия - от собственных впечатлений и твоих.
   - Тогда ты должен любить "Клуб путешественников". Видеть мир  глазами
Сенкевича - любимое развлечение всей страны.
   - В последние годы я смотрел программу "Время", футбол  и  английские
детективы, если удавалось.
   Я оживилась, потому что английские детективы были и  моей  слабостью.
Французские детективы меня раздражали, потому что  в  их  основе  всегда
лежало национальное "Шерше ля фам", и причиной всех преступлений служил,
как правило, заурядный адюльтер. Мы прошлись по литературному  интервалу
от Честертона до Маклина - последний автор и был моей главной слабостью.
   У восемнадцатого столба был молодой соснячок с  ведьмиными  кольцами,
но мы свернули по тропинке у семнадцатого столба, и уже через  минуту  я
прикидывала объем работ в ближайшем черничнике.
   Как оказалось, сбор ягод Андрея Константиновича вовсе не интересовал,
и он откровенно бездельничал под сосной, обсуждая  со  мной  англоманию,
как занятное явление в российской жизни, начиная  с  пушкинских  времен.
Тема разговора сменилась внезапно.
   - Марина! Ты совершенно напрасно возводишь всяческие фортификации.  У
тебя все равно ничего не получится, потому что ты моя женщина.
   - Откуда у тебя такая уверенность?
   - Знаешь, я запросто останавливаю боль у своих пациентов, но  никогда
не мог делать это с близкими людьми -  исчезает  нужная  психологическая
дистанция. На Кавене мне вдруг пришло в голову, что я никогда  не  смогу
сделать это и с тобой. Я также беззащитен сейчас, как и ты, но  мне  это
нравится.
   - Я приму информацию к размышлению.
   - Я подожду результатов, -  сказал  он,  а  дальше  просто  молчал  и
смотрел,  как  я  собираю  ягоды,  и  некоторое  время  я  еще  пыталась
продолжить  свое  в  меру  увлекательное  занятие,  но   оно   требовало
определенной сосредоточенности, а ягодки черники вдруг  стали  прятаться
от моих рук под блестящими кожистыми листиками. Тогда я подошла к Андрею
и села рядом, а когда знакомые руки коснулись меня, то я уже  ничего  не
видела, кроме его губ.
   - Помилосердствуй, Марина,  иди  лучше  собирать  чернику,  -  весело
произнесли эти губы через некоторое время, - я  и  так  двадцать  четыре
часа в сутки думаю, что там у тебя под джинсами.
   -  Расписной  русский  рай,  -  процитировала   я   с   искусственным
придыханием бравого красноармейца Исаака  Бабеля,  -  но  это  такой  же
жестокий обман, как цветок росянки.
   - Ну, ты и юннат! - засмеялся Андрей.
   - Ничего подобного, деловой обмен информацией.
   - Моменты,  когда  ты  переходишь  от  обороны  к  нападению,  просто
восхитительны, - сказал он, - где там твоя косичка?
   - Хочешь дернуть?
   - Не бойся, я перестал заниматься этим вскоре после твоего  рождения,
все девочки тогда разом постриглись. С тех пор и любопытствую.