ся с трактором в реку и не  успел  выбраться,  а  на  днях
барменша снова вышла замуж, но новоявленный отчим уже  успел  отколотить
ее малолетнего сына.
   Я сказала, что видела с дороги изрядно пополневшую  Ядвигу,  невестку
старой Ниеле, и Жемина подтвердила, что  сплетни  о  новой  беременности
Ядвиги, действительно, ходят. Сын старой Ниеле  был  тихим  человеком  с
некоторыми странностями, и отцом своих двух детей в деревне не числился.
В этот раз предполагалось отцовство мясника, их соседа,  хотя  Ядвига  и
годилась ему в дочери. Семья жила в ужасающей бедности, дачники к ним не
шли, и подозревали, что  Ядвига  польстилась  на  бесплатное  мясо.  Эту
невысокую молодую женщину с дерзкими глазами в деревне не любили.
   - А что там за мальчишки дрались сегодня под большой сосной?
   - Так то кавалеры Пупсика, - сказала Жемина, - ходят за ней  всюду  и
дерутся. Уже большая в этом году стала!
   Обедали мы со своими родственниками на террасе, пока  бабушка  спала,
но к вечеру я еще раз зашла поговорить с ней,  и  мы  говорили  довольно
долго, а потом я поднялась к себе, и сразу заснуть  не  удалось,  потому
что разговор был не из легких. На следующий день нужно  было  поехать  в
райцентр за продуктами и лекарствами, но с утра я  решила  пробежать  по
лесу и заодно проверить свой боровичок. Он был на месте, но за  ночь  не
подрос - видимо, правду говорят, что грибы не  любят  сглазу.  Боровичок
занял место в корзинке рядом с сыроежками, а  я  подошла  к  обрывистому
краю карьера и, вдохнув всей грудью  свежий  сосновый  воздух,  оглядела
карьер.
   Сразу подо мной внизу, в  большой  песчаной  рытвине  лежала  мертвая
женщина. Задранная юбка обнажала  развороченныйкровавыйживот,  и  слабый
ветерокшевелилразметавшиесяпопеску        светлые        волосы,спугивая
большихчерныхмух, облепивших неподвиж-ное тело. Я замерла,  не  в  силах
от-вести глаз от ее растерзанного тела. Вчера  ее  здесь  не  было.  Да,
дела...
   Состояние столбняка пришло сразу же  -  меня  с  корнем  вы-рвали  из
только что обретенного рая.
   Наконец, с дороги донесся  приглушенный  соснами  рев  мотоцикла,  и,
выйдя из оцепенения, я быстро вернулась домой. В открытом окне хозяйской
гостиноймне бросилось в глаза завешенное мятой  простыней  трюмо,  потом
нафонепростыни  появилось  сморщенное  набеленное   личико   хозяй-киной
свекрови пани Вайвы, и я узнала о смерти Евгении Юрь-евны. Ут-ром, когда
я ушла, ее уже  не  смогли  добудиться.  Мой  не-давний  ужас  сместился
куда-то на задний план, и  само  страшное  происше-ствие  утратило  свою
реальность перед этой смертью.
   Накануне  вечером  бабушка,  оставшись  со  мной  наедине,  попросила
поставить на своей могиле православный крест.
   - Ты же знаешь, Марина, мы в семье недолюбливали попов, но бог всегда
был в нашем сердце. Виктор - коммунист, он  не  позволит  Наташе,  а  ты
потом, как-нибудь, поставь...
   Последующие два дня прошли в печальных хлопотах, лил сильный дождь, а
я смотрела на спокойное бабушкино лицо, и понимала, что с ней ушла целая
эпоха. В небытие кануло все то, о чем я не успела  спросить  ее,  и  это
было непоправимым. Я старалась стоять слева от гроба, потому что  смерть
что-то изменила  в  ее  лице,  и  правый  профиль  выглядел  неузнаваемо
жестким. Как часто я навещала бы ее, проживи она еще хоть немного!
   За гробом шло довольно много  народа  -  бабушка  приятельствовала  с
местными  вязальщицами  и  пожилыми  ленинградскими  дачниками,   и   мы
похоронили ее на маленьком тенистом  кладбище  за  деревянным  костелом.
Тетку ошеломило пришедшее к ней старшинство -  гораздо  уютней  на  этом
свете жить дочерью, но она держалась молодцом. Из колеи ее выбила только
смерть мужа, последовавшая черезгод, когда кончились  вечные  заботы,  и
она в одночасье превратилась в одинокую несчастную старуху.
   Сразу после похорон тучи развеялись, и провожающие уселись за  дважды
перевернутый  стол  помянуть  усопшую  по  русскому  обычаю  -   местных
покойников поминают без водки. Это было  тягостно  для  меня  -  поминки
внушали мне в детстве необъяснимый ужас, но потом я попала в вечный плен
к Параджанову, и, глядя на мир уже его глазами, поняла жизнеутверждающую
силу этого действа.
   Вместо рыданий у гроба приходится бегать за водочкой, вылавливать  из
трехлитровой банки соленые огурцы и протирать рюмки полотенцем, а вздохи
присутствующих (все мы  там  будем!)  потихоньку  сменяются  оживленными
разговорами, и вот уже бледное тело покойника  начинает  вздрагивать  на
плохо оструганных досках под чечеточную дробь кухонных ножей, проникаясь
в последний раз жаркой силой мускульного бытия.
   А потом все стихает,  и  мелко  нарезанный  салат-оливье  (рекомендую
употреблять в нем свежие огурцы, тертую сырую морковь  и  краснокочанную
капусту) обильно заправляется майонезом.
   Ах,  Иванко,  Иванко!  Поплыли  красные  кони,  и  ушел  ты  от  нас.
Закатились твои очи ясные, затвердели твои губы теплые, опустились  твои
руки скорые. И звезды светят, и тонкий месяц на небе качается,  и  девки
на толстых подушках  сны  смотрят,  и  бесплодная  жена  твоя  играми  с
колдуном тешится, и некому оплакать тебя, кроме деток твоих  нерожденных
и невесты твоей, утопшей в юности.
   Я здесь, Иванко - за стеклом оконным, но не слезы горячие катятся  по
щекам моим бледным, а то вода холодная с волос моих льет, и не зайду я в
хату проститься с тобой в последний раз, потому что не умеем мы плакать,
и заказан нам вход в жилища людские на веки вечные. Я здесь,  Иванко,  с
тобой, пока солнце не  встало,  пока  петухи  не  запели,  пока  люди  с
постелей не повставали, чтобы опустить тебя в землю крещеную.
   Я здесь, Иванко, а утром навсегда уйду в воды мутные -  ведь  стою  я
здесь у окна ночного только памятью твоей остывающей, а завтра - кто  же
вспомнит обо мне?
   Они уйдут завтра навсегда, и все  забудут  о  них,  ведь  только  мы,
нерожденные, вечны в этом славянском мире несбывшихся надежд, и  светлым
круглым облачком нетленной мечты  о  свершившихся  помыслах,  написанных
поэмах, построенных храмах закружимся мы завтра над чьей-то  головой,  и
очарованный  странник  будет  внимать  нашему  коловращению,  и   бумага
рассыплется в прах, и доски почернеют под снегом и  дождем,  как  тайные
помыслы, но мы все равно будем светить ровно и ярко, и мы должны  делать
это, иначе нам не родиться. Всему в этом мире есть срок...
   Да, черт знает что в голову лезло, пока я  сидела  у  краюшка  стола,
зорко наблюдая, чтобы всем всего хватало, и кисель был подан вовремя,  и
пустые бутылки исчезали, куда нужно - по части организаций  общественных
мероприятий я была неплохим специалистом. Когда скорбящие  разбились  на
маленькие  группки  сообразно  своим  интересам,  а  я  уже   складывала
стопочками  грязные  тарелки,  в  комнату  ворвалась  старая  Вельма,  и
похороны моей бабушки тут же канули в историю Пакавене  из-за  следующей
деревенской новости о найденном грибниками трупе.
   К вечеру похолодало, полил дождь, и  комната  сразу  стала  зябкой  и
неуютной. Одевшись потеплее, я глядела из окна на черные сосны и  мокрую
луковую грядку, пока под окном не появилась темная мужская фигура.
   - Эй! Пойдем, посидим у меня, - сказал мне Стасис, один из  хозяйских
близнецов. Летом он обитал в деревянной баньке за огородом, и сейчас там
на столике красовались две бутылки пива и  тарелка  с  холодной  жареной
рыбой. Хлеб я принесла из кухни, и мы сидели, пока горела  свеча,  и  он
рассказывал мне про свою зимнюю охоту и про  то,  как  в  рождественскую
ночь погибла его собака, а потом я ушла и, спустя пять минут, уже выпала
из времени до следующего утра.
   Утром со всех сторон неслись разговоры о найденном трупе. Я очутилась
в неловком положении,  но  решила  молчать  и  далее.  Убитой  оказалась
тридцатилетняя туристка из  Каунаса,  одинокая  женщина,  исчезнувшая  с
местной турбазы в день моего приезда. Особенно охала наша хозяйка  (Вот!
Скажут теперь, что мы убиваем туристов. Хорошо, хоть не русская  была!),
но вскоре прошли слухи, что на женщину  напали  кабаны,  ночные  хозяева
здешних мест, дневавшие где-то на таинственных  клюквенных  болотах.  Мы
припомнили прошлогодний рассказ соседского дачника  Николая  Антоновича,
крепкого старичка, бывшего соратника Туполева, о его встрече с  кабанами
- главное, стоять и не двигаться, - но главным было не выходить в лес  в
сумеречное время. На том и порешили,  накачав  дачных  детей  всяческими
запретами.
   - Что-то здесь не так, - сказал мне, однако, Стасис, - кабан  наносит
только один удар.
   На девятый день мы помянули бабушку в более узком  кругу.  Напряжение
последних дней начало спадать, и тут приехали мои  приятели  -  Барон  с
Баронессой  и  маленьким  сыном  Ваней,  известным  среди  дачников  под
прозвищем Таракан. Барон - немец по отцу и белорус по матери  -  был  на
пути несколько запоздалого  превращения  молодого  гуляки  в  почтенного
бюргера, имея в активе импозантную  внешность,  искусные  руки  и  яркое
дарование души компании.
   Они были питерцами, а в Питер еще с петровских времен  много  всякого
занятного народа приезжало, а некоторые  так  и  оседали  на  болотистых
грунтах на веки вечные. Отец Баронессы был русским, а  мать  происходила
из  старинного  мадьярского  рода  Маркау-Воджи,  и  фамильный  замок  в
Трансильвании снился в русских снегах  уже  энному  поколению  баронесс.
Маркау-Воджи   былипротестантами,   и    женихи    всегда    подбирались
средиединоверцев, невзирая на национальность. Баронесса была хорошенькой
долговязой шатенкой с темными  глазами  и  острым  языком,  и  при  всей
прочности  их  брака   Барон   несколько   досаждал   супруге   немецкой
сентиментальностью (ему иногда в проплывающих мимо блондинках мерещилась
Гретхен) и нежностью к винным лавкам.  Оба  пятна  на  солнечном  имидже
моего  друга  были  унаследованы  от  его  отца  Генриха,  преподавателя
философии в одном из питерском вузов.
   Они  были  постоянными  дачниками,  но  моя   тетка   это   семейство
недолюбливала, поскольку была человеком  суровым  и  правильным,  а  мои
друзья определенно грешили избытком внутренней свободы, и  этот  грех  у
предшествующего поколения почитался наиболее тяжким. Тем не  менее,  они
поддерживали с теткой вполне сносные отношения еще до моего появления  в
Пакавене, и мои пристрастия не омрачались ее слишком  суровой  критикой,
да я и сама была не очень хорошей, увы!
   Наше знакомство с Бароном произошло в мой первый приезд у деревянного
нужника - я выходила, а он входил с детским  горшком,  огромные  размеры
которого и размещение семьи на втором этаже родили мой невинный вопрос о
причинах отсутствия на  горшке  фамильного  позолоченного  герба.  Барон
оживился и с возгласом: "Я сейчас!" - исчез на недолгое время за дверью,
после чего раскинул  около  умывальника  ветви  своего  генеалогического
древа. Среди его родственников по папиной линии значились всеми  любимые
советские  артисты  и  скромный  уфимский   поэт   Александр   Брянский,
печатавшийся в военных изданиях молодой Советской России.
   Барон был человеком-праздником  и  составлял  для  всех  неотъемлемую
часть летней Пакавене.
   Особенности его достоинств и  недостатков  служили  постоянной  темой
дачных  пересудов,  а  его  восхитительные  монологи,  где  речь  хорошо
воспитанного  человека  весьма  органично   переплеталась   со   сленгом
сегодняшнего дня и откровеннонелитературными  выражениями,  звучали  для
дружеских ушей любимым музыкальным произведением.
   Приезд  друзей  отвлек  меня  от  печальных  мыслей,  и  жизнь  стала
налаживаться. В этом  году  семейство  поселилось  через  дом  у  старой
Вельмы, где мы и отметили ежегодную встречу  местным  яблочным  вином  и
мелкими копчеными угрями, встретившимися нынешним утром Барону  в  водах
большого озера в свежем виде.
   Их тайный безлицензионный отстрел предварялся  облачением  Барона  на
глазах у восхищенных дам в темный блестящий  гидрокостюм  и  ласты,  что
создавало неотразимый  образ  иностранного  шпиона  из  детского  фильма
"Тайна двух океанов" - это был любимый персонаж его детских игр. Удочкой
и корзинкой мой друг владел с тем же профессиональным  блеском,  и  дары
природы позволяли семье  существенно  удешевить  и  без  того  недорогой
отдых.
   Их питерские приятели, Вася с Лидой,  владевшие  на  двоих  двадцатью
девятью языками и суммарным ежемесячным окладом в двести  сорок  рублей,
занимались за столом своим обычным делом - обнимались, но Василий все же
на минуту  отвлекся  и  внес  свой  вклад  в  застольную  беседу  свежим
литературным анекдотом о  трансляции  английской  пьесы  киевским  радио
(Лэди  Эллэн:  Га-а,  шо  я  бачу!  Цэ  лорд  Монтгомэры!  Дэ  вы  учора
запропостылыся, лордэ? - Та-а-а, я учора на дэрби був...).
   Молодой районный архитектор Алоизас, постоянный  собутыльник  Барона,
рассказал  нам  о  своих  планах  перестройки  турбазы  -  у  него   был
оригинальный проект деревянных двухэтажных коттеджей в форме корзины  на
пеньке. Архитектурная мысль в Прибалтике вообще работала на славу, и мы,
устав  от  однообразия  повсеместных  Черемушек,  разглядывали   недавно
отстроенные особняки с  большим  интересом.  Некоторые  проекты,  спустя
несколько лет, узнавались в подмосковных постройках новых русских.
   Местные  снобы  предпочитали  деревянные  дома,  обильно   украшенные
кружевной  резьбой,  но  сейчас  в   окрестностях   Пакавене   строились
преимущественно кирпичные, поскольку кирпич был баснословно дешев.
   Неиссякаемым источником этого материала была расположенная неподалеку
атомная   станция,   где   строительство   очередного   блока   всячески
саботировалось местными товарищами, убоявшимися повторения чернобыльской
трагедии. Поэтому, когда плановая порция кирпичей подвозилась к станции,
руководство расписывалось в получении и  отпускало  машины  восвояси,  а
кирпичи тут же развозились  шоферами  по  деревням,  сообразно  запросам
населения.
   Ушедшая года два назад в портнихи  гидрофизик  Татьяна,  приятельница
Баронессы, прихвастнула отличными заработками на  крепдешиновых  платьях
для отъезжающих в Израиль. Отрезы вывозить запрещалось,  поэтому  платья
формировались  из  десяти  -  пятнадцати  метров   материи,   а   потом,
по-видимому, распарывались на продажу. Мы состояли  с  ее  четырехлетним
сыном в весьма сложных отношениях. Увидев его впервые два года назад,  я
всплеснула руками  и  искренне  восхитилась:  "Да  это  же  копия  Джека
Восьмеркина в детстве!", но младенец, по-видимому, уже тогда решил стать
бизнесменом,  и  сравнение  с  хорошеньким,  но   неудачливым   табачным
торговцем вызвало его оглушительный рев к великому расстройству искренне
восхищенной тети.
   Прозвище Восьмеркин оказалось, однако, прилипчивым, чего он  мне  так
до конца и не простил, хотя уже и позволял иногда, в присутствии матери,
пользоваться в песочнице своими пластмассовыми формочками, известными  в
детских кругах послевоенного поколения под названием "пасочек". Всю свою
нерастраченную  нежность  я  отдавала  Таракану,  и  тут   было   полное
понимание, несмотря на его гадкий характер.
   Баронессу этой зимой  пригласили  на  занятные  посиделки  к  бывшему
врачу, а ныне уже известному питерскому экстрасенсу. Присутствующие пили
чай  и  весело  слушали  магнитофонную  запись  с  рассказом   какого-то
подопытного мужика о полете его астрального тела  на  далекую  обитаемую
планету. Астральное тело приземлилось в неведомых земной ботанике кустах
и наблюдало оттуда за аборигенами.
   Когда те заметили незваного гостя и стали приближаться к  кустам,  то
голос мужика на магнитофонной ленте сорвался  от  страха,  и  астральное
тело запросилось назад на Землю. Баронесса утверждала, что почувствовала
его ужас почти синхронно и тут же выронила  чашку  с  чаем.  Экстрасенс,
внимательно  наблюдавший  за  компанией,   поздравил   ее   с   успешным
прохождением теста и зафиксировал выдающиеся способности по этой линии.
   В связи с этим, Баронесса некоторое  время  пыталась  прикинуть,  что
получится, если перевести  свои  потусторонние  способности  в  рублевый
эквивалент,  но  потом  решила  в  свободное  от  своих  поликлинических
обязанностей  время  заняться  преподаванием  лечебной  гимнастики,  что
сулило более быстрые выгоды. Все сошлись на том, что нужно  засылать  на
другие планеты астральное тело Барона, поскольку способность этого  тела
находить  собутыльников  представлялась  беспредельной  и   могла   быть
полезной при налаживании космических контактов.
   Алкогольная тема подвигла тихую Лиду на  рас-сказ  об  одной  веселой
французской  паре,  приехавшей  для  осмотра   архитектурных   ансамблей
Северной Пальмиры. Лида верой и правдой служила им гидом  целую  неделю,
после чего ей предло-жили "труа". Обижать отказом иностранных гостей  не
полагалось, если речь,  конечно,  не  шла  о  плане  секретного  завода,
поэтому, поколебавшись, Лида вынула из сумочки  один  рубль  с  мелочью,
объяснив, что "труа" по-русски предполагает  одну  треть  от  стои-мости
поллитровки, и ничего более.
   Французы веселились от души, признав Лидин отказ весьма остроумным.
   Уже темнело, когда за  домом  весело  залаяли  собаки,  и  у  беседки
появилась Наталья Виргай с лохматой колли Джесси.  Наталья  была  весьма
решительной уравновешенной особой, знающей в этой жизни что, где,  когда
и почем. Зимой она преподавала словесность в одном из питерских  учебных
заведений, а летом предводительствовала в  Пакавене  компанией  нудистов
веселого среднего возраста и их не менее голых детей.
   Они  гнездились  на  маленьком  лес-ном  озере  Ка-вена  в   полутора
километрах от деревни в сторону от  райцентра,  где  более  трехсот  лет
назад был хутор Пакавене, а теперь на этом месте в  западине  за  озером
жил лесник, женатый на дочери звонаря Ремигиуса.  Де-ревня  впоследствии
переместилась на берег большого озера, и те-перь питерские нудисты могли
приводить в ужас только случай-ных туристов, а постоянные жители уже  не
обращали на них вни-мания.
   К  достоинствам  Пакавене  относилась  крайняя  снисходительность   к
городским чудачествам,  поскольку  дачники  привносили  зримую  лепту  в
семейный доход и  существенное  разнообразие  в  монотонную  деревенскую
жизнь. Но в этой снисходительности проглядывалась  и  значительная  доля
нематериальной терпимости по отношению к чужому образу жизни, что  особо
ценилось городскими людьми, и они  чувствовали  себя  в  деревне  вполне
комфортно. Дачников четко отделяли от туристов,  обитавших  на  турбазе,
продавая последним молоко в два раза дороже.
   Наталья была до  того  деловой  женщиной,  что  в  год  звезды-полыни
отдыхала с крайне дефицитным по тому времени счетчиком Гейгера, и каждый
раз измеряла на рынке уровень радиоактивности петрушки, вызывая  сильное
возмущение в торговых  рядах.  Тогда  она  сосредоточилась  на  проверке
грибов, и сосны взирали на ее  эксперименты  с  абсолютным  равнодушием.
Этот подержанный с виду коробок отчаянно  пищал  при  любом  контакте  с
материальным миром, и мы горестно оплакивали этот мир и себя самих, пока
один знающий человек не признал его безнадежно испорченным.
   Несмотря   на   вывод   специалиста,   предусмотрительность   Натальи
производила огромное впечатление, поскольку после чернобыльских  событий
грибы, как истинно сатанинские создания, тут же  принялись  впитывать  в
себя всю апокалиптическую нечисть. Есть или не есть  -  вот  в  чем  был
вопрос сезона, но я все же не удержалась от соблазна, положившись, как и
мои единомышленники, на национальный "авось".
   Наталья собиралась в очередной поход на старую  минтяйскую  мельницу,
неподалеку от которой были средневековые  курганы.  Мы  воодушевились  и
стали расспрашивать Алоизаса про курганы, но вдруг мне пришло в  голову,
что я уже не первый год собираю