Рут УОКЕР 
    КЛУБ РАЗБИТЫХ СЕРДЕЦ 
 
    Перевод с английского Н. Сафьянова 
 
 
 
 
Анонс 
 
   В приемной самого знаменитого адвоката  по  бракоразводным  процессам
повстречались  случайно  несколько   женщин...   Светская   дама,   ради
условностей общества принесшая  в  жертву  свою  единственную  настоящую
любовь. Красавица, пробившаяся к богатству и роскоши из нищего гетто - и
совершившая роковую ошибку. Вчерашняя верная жена и счастливая мать,  на
которую в одночасье обрушилось нечто, с чем невозможно смириться...
   Случайная встреча навсегда изменила их судьбы, подарив верную  дружбу
и свет новых надежд...
 
Пролог 
 
   Если позволяла погода, Арнольд Уотерфорд всегда просил своего  шофера
- и по совместительству привратника -  останавливаться  на  Юнион-сквер,
так чтобы четыре квартала, остаток пути до  своей  юридической  конторы,
пройти пешком.
   Не то чтобы ему так уж нужно было размяться - бег  трусцой  и  прочую
мерзость в этом роде он вообще ненавидел  -  просто  он  любил  утренний
Сан-Франциско, когда солнце не  успело  еще  разогнать  ночную  дымку  и
предупреждающая о тумане сирена на Алкатрасе все еще пела на три голоса,
напоминая любовную перекличку морских  львов,  устроившихся  на  лежбище
неподалеку от Сиклиффа.
   Роман  Арнольда  Уотерфорда  с  Сан-Франциско  начался   в   середине
пятидесятых, когда свежеиспеченным выпускником юридического  колледжа  в
Канзас-Сити он впервые  приехал  в  Калифорнию.  С  той  поры  он  успел
приглядеться  к  лику  города,  обнаружив  на  нем  бородавки  и  прочие
косметические дефекты, однако же первая влюбленность так и не прошла. Он
любил этот город во всякое время года и в любом  настроении,  как  любят
красивую, хоть и капризную женщину, но больше  всего  он  привлекал  его
осенью, когда, соблазнительно сверкая золотом, город  с  особым  тщанием
прихорашивался перед  местным  людом,  словно  благодарный  за  то,  что
туристский сезон кончился и гости разъехались до следующей весны.
   Сентябрьское утро выдалось славным,  и  Арнольд  двинулся  на  работу
кружным путем. Пересекая Юнион-сквер, шагая по Гири-стрит, минуя  старый
драматический театр с его покрывшимися благородной патиной  стенами,  он
прокручивал в голове четыре дела, которыми предстояло заняться в  первой
половине дня.
   Арнольд Уотерфорд занимался разводами. Ну да,  разумеется,  он  знал,
как коллеги называют его за глаза. "Адвокатишко" - это еще самое  мягкое
прозвище. Чего вся эта публика не могла взять  в  соображение,  так  это
того, что он искренне сочувствовал своим клиенткам. Он  любил  женщин  и
считал: коль скоро дело доходит до  бракоразводного  процесса,  особенно
если разводятся дамы пожилые, достаются им чаще всего одни объедки, хоть
правда и на их стороне.
   Муж самой первой его клиентки избивал ее. Тогда Арнольд был  молод  и
неопытен, в результате чего этой пожилой даме досталось в суде  так  же,
как доставалось ей в супружеской спальне.  Этот  случай  многому  научил
Арнольда, и теперь он сделался самым знаменитым или -  с  какой  стороны
посмотреть  -  самым  бездарным  адвокатом  по  бракоразводным  делам  в
северной Калифорнии.
   Арнольд  приветливо  кивнул  попавшемуся  по  дороге  знакомому,   но
поговорить не остановился. Во-первых, он и без  того  уже  опаздывал,  а
во-вторых, ему не терпелось побыстрее покончить с утренними делами,  ибо
на час дня - как дар судьбы - у него был назначен обед с Дженис Мурхаус.
   А Дженис не только его крестница, но и одно из самых любимых  существ
на всем белом свете.
   Остановившись перед светофором на углу Гири- и Тейлор-стрит,  Арнольд
бросил  оценивающий  взгляд  на  моложавую  женщину   -   обладательницу
исключительно красивых ног.
   Арнольд ступил на мостовую и добрался уже  почти  до  противоположной
стороны, когда визг тормозов предупредил его о надвигающейся  опасности:
из-за угла прямо на него летел небольшой спортивный автомобиль.
   С живостью, которую трудно предположить в человеке, четыре года назад
отметившем свое пятидесятилетие, Арнольд рванулся в сторону и  буквально
врезался в борт припаркованной машины.
   Последней его мыслью, уместившейся в коротком промежутке между  шоком
от сильного удара и обмороком, было: как  жаль,  что  придется  отменить
утренние деловые встречи, не говоря уж об обеде с Дженис.
 
Глава 1 
 
   Когда  Шанель  Деверю  заявила  мужу,  что  начинает   бракоразводный
процесс, он даже не попытался отговорить ее.
   Расстались они вполне спокойно, что и  неудивительно,  если  иметь  в
виду, что не спали вместе уже лет десять.
   Шанель было обидно оставлять особняк, ради которого  она  в  какой-то
степени и вышла  в  свое  время  за  Жака  Деверю,  но  ведь  нельзя  же
требовать, чтобы съехал он; в конце концов, в этом большом,  построенном
в стиле итальянского Ренессанса доме на Пасифик-Хайтс жили три поколения
семьи Деверю.
   Или даже, может, четыре?
   Сидя  за  туалетным  столиком  и  тщательно  расчесывая  свои  густые
серебристо-русые волосы, Шанель думала о том, что  после  расставания  с
Жаком жизнь ее не так уж переменилась. )Арендная плата за новое шикарное
жилье была баснословной, даже по меркам Пасифик-Хайтс, но, поскольку все
счета пересылались Жаку, она спокойно подписала годовой контракт на  эту
шестикомнатную квартиру, затем пригласила самого лучшего специалиста  по
интерьеру, а кончила тем, что заказала новую мебель.
   Все это время Жак,  который  вообще-то  щедростью  не  отличался,  на
удивление спокойно оплачивал  ее  счета,  из  чего  она  заключила,  что
постоянные его причитания насчет затруднений с "ликвидным имуществом"  -
до вульгарного понятия  "деньги"  он  никогда  не  опускался  -  обычное
вранье. Может быть, великодушие его  объясняется  просто:  жизнь  с  нею
превратилась в такой кошмар, что он до смерти  боится,  как  бы  она  не
вернулась назад.
   Шанель довольно подмигнула себе в зеркале. Разумеется, она нарочно не
давала ему покоя, ибо знала, что он этот брак может  тянуть  бесконечно,
лишь бы его не трогали и дали жить своей привычной  уютной  жизнью.  Все
это время он редко выходил  из  дома,  практически  всегда  находился  в
комнате, где поддерживалась  постоянная  температура,  поскольку  в  ней
хранились книжные раритеты да коллекции старых марок и монет, отвлекался
только на еду и на сон.
   Но у нее были свои виды на эти собрания; скоро ему предстоит  в  этом
убедиться. И уж теперь ему придется встряхнуться по-настоящему. Ему либо
придется  продать  что-то  из  своих  сокровищ,  либо   достать   деньги
где-нибудь  еще,  чтобы  выполнить  ее  требования  Добрую  часть  своих
коллекций он преумножил за время их пятнадцатилетней  совместной  жизни,
значит,  не  менее  половины  ценностей,  по  мнению  Шанель,  по  Праву
принадлежит ей.
   Предвидя возможное  развитие  событий,  когда  в  прошлом  году  Жаку
пришлось лечь в больницу, чтобы удалить  грыжу,  она  на  всякий  случай
сфотографировала самые редкие марки,  монеты  и  первоиздания.  Так  что
теперь нет смысла припрятывать раритеты, чтобы лишить Шанель ее законной
доли.
   Внезапно  Шанель  охватило  какое-то  странное  ощущение,  не   вины,
пожалуй, а чего-то похожего на жалость. В каком-то смысле Жак не так  уж
и дурен. Да, конечно, отшельник. Да, скуповат, и это еще мягко  сказано.
Но случались в их жизни и славные моменты. Жак умел быть  забавным,  мог
посмеяться над каким-нибудь скромным анекдотом, но, разумеется, все  это
не  компенсировало  недостатков.   Сколько   приглашений   пришлось   ей
отклонить, только потому что он не хотел  сопровождать  ее!  Что  же  до
домашних вечеринок, то об этом вообще речь не шла - Жак  отказывался  не
только участвовать, но даже и оплачивать их.
   Ладно, теперь все это позади.  Отныне  будет  иначе.  Двух  неудачных
замужеств с нее вполне хватит. Новый муж должен быть чистым  золотом.  И
выбор уже сделан - Лэйрд Фермонт это и есть чистое золото в  отличие  от
Жака, оказавшегося лишь позолоченной медью.
   Шанель отложила  гребень  и  поднялась,  но  перед  тем,  как  начать
одеваться, бросила последний  взгляд  в  зеркало:  надо  убедиться,  что
каждый блестящий волосок на месте, а косметика наложена безупречно. Хоть
предстояло  сегодня  только  одно  свидание  -  с  адвокатом   Арнольдом
Уотерфордом, Шанель,  порывшись  в  своем  обширном  гардеробе,  выбрала
отороченный мехом выходной костюм, словно шла  на  обед  в  какой-нибудь
шикарный ресторан вроде "Комптон-Корта".
   По опыту Шанель знала, что жизнь бросает тебе под  ноги  шанс,  когда
его меньше всего ждешь, так что всегда надо быть начеку,  чтобы  ничего,
даже самую незначительную мелочь, не упустить. Кто  знает,  думала  она,
надевая  меховую  шляпку  под  стать  костюму,  может,  именно   сегодня
произойдет что-нибудь  неожиданное.  Например,  встретится  ей  случайно
Лэйрд Фермонт. И коли так случится, Шанель О'Хара Деверю к такой встрече
готова, как и всегда.
 
Глава 2 
 
   Когда  Глори  Браун  вышла  за  Бадди  Причетта,   ей   только-только
исполнилось семнадцать, но даже и в этом юном возрасте  не  было  у  нее
никаких прекраснодушных иллюзий относительно замужества и того,  что  за
ним  последует.  Забавно,  но  облекла  в  слова  ее   тайные   сомнения
собственная мать.
   - Отныне ты сама по себе, ну и скатертью  дорожка,  -  сказала  Флора
Браун, рубя для убедительности воздух ладонью одной  руки,  а  в  другой
держа банку пива. - С самого рождения от тебя одни только  неприятности.
Я  знаю,  тебе  кажется,  что  вот  ты  выйдешь  за  этого  здоровенного
бейсболиста и жизнь пойдет по-другому. Черта с два.  Скоро  ему  надоест
трахаться с тобой, и он вышвырнет тебя на помойку. Так  вот,  когда  это
случится, не приходи сюда и не хнычь, потому что отныне и навсегда ты  -
отрезанный ломоть.
   Спорить Глори не стала, не сказала даже, что "сама  по  себе"  она  в
этой семье с тех самых пор, как научилась постоять  за  себя  на  улице.
Скрывая обиду за молчанием, зная, что  никакие  слова  мать  не  тронут,
Глори просто продолжала складывать в продуктовые сумки - чемодана у  нее
не было - джинсы, безрукавки и дешевое нижнее белье.
   Ее ничуть не удивило, что ни мать, ни сестры не  пришли  на  скромное
свадебное застолье. Разумеется, у всех нашлись какие-то  оправдания,  но
все это, естественно, обычная дребедень. Они крепко обиделись на нее  за
то, что Глори захотелось встать на ноги, вырваться из  этих  ночлежек  и
перестать жить на пособие. А может, больше всего их задело то,  что  она
оказалась  первой  в  двух  поколениях  этой   семьи,   кто   официально
зарегистрировал свой брак.
   Что ж, этот ранний свадебный обед  в  каком-то  смысле  действительно
можно назвать торжеством. Пришли родичи Бадди;  правда,  они,  в  общем,
воротили носы, потому что денег ей удалось наскрести только на  скромный
столик в жалком кафе на Норт-Бич. Но она делала хорошую мину при  плохой
игре,  прикидываясь,  будто  не  слышит  колких  реплик,   в   сущности,
оскорблений, хоть и в форме шуточек. В конце концов,  у  нее  была  своя
гордость, та же самая гордость, что не позволила ей уйти  с  первого  же
курса престижной школы Лоуэлла, где однокашники всячески потешались  над
ее дрянной одеждой из самого дешевого универсального магазина,  халупой,
где она жила, смешным именем.
   Морнинг Глори Браун - Утренняя Краса Браун...
   И как это мать додумалась? Правда, у  старших  ее  сестер  тоже  были
цветочные имена - Роза, Лилия, Вайолет <Фиалка.>, - но  Морнинг  Глори?!
Уж как только не изгалялись над ее именем сверстники. Всякий раз,  когда
семья переезжала на новое место - а случалось это, когда мать слишком уж
долго не платила за жилье, - и Глори переходила в очередную  школу,  она
Бога молила, чтобы никто не узнал ее полного имени. Но  оно  всякий  раз
выплывало наружу, и, как правило, выдавали ее сестры.
   И почему все так ненавидят ее? Она-то никогда никому зла  не  желала.
Ладно, пусть она на них не похожа.  Все  они  темноволосые  коротышки  с
большими, как у матери, задами, а она рыжая, бледнокожая и  голубоглазая
- вся в отца, которого Глори в жизни не видела.  Но  ведь  отцы  у  всех
разные, отчего же сестрам не нравится, что она другая?  Положим,  у  нее
хорошая фигура. Так что с того? Одни только неприятности.  Если  бы  она
была сложена похуже, Бадди и не взглянул бы на нее - а разве это было бы
не счастье?
   Глори изо всех сил зажмурилась, стараясь не  расплакаться.  Сейчас  у
нее есть в жизни вещи поважнее, чем прошлое.
   Больше часа она, сжавшись в комок, лежала рядом с  Бадди,  поглядывая
на него сквозь прикрытые веки, которые огнем горели  от  пролитых  слез.
Бадди задал ей крепкую взбучку.
   Его большое и совершенно расслабленное сейчас тело занимало почти всю
кровать, на долю Глори остался  только  самый  краешек.  Перед  тем  как
швырнуть Глори на кровать, он  разделся,  и  от  вида  его  наготы,  еще
хранившей свидетельства совокупления, Глори сделалось  дурно.  Легче  от
этого не было, но Глори ясно отдавала себе отчет, что ей еще повезло: он
просто отхлестал ее ладонью, а ведь мог бы пустить в  ход  и  кулаки,  и
тогда  бы  ей  пришлось  совсем  худо.  Сложение  у  Бадди   могучее   -
профессиональный бейсболист, - с годами, если, конечно, будет  поглощать
пиво в таких количествах, может превратиться в жирную свинью.
   Как его отец, с отвращением подумала Глори.
   Она глубоко вздохнула, и ее чуть не стошнило: в ноздри  ударил  запах
дешевого виски. Бадди прикончил почти целую пинту  "Джим  Бим",  которую
притащил с собой домой. Интересно, он спит или  просто  вырубился?  Или,
может, лежит с открытыми глазами да  лелеет  обиды  -  на  низшую  лигу,
откуда его вышвырнули пять месяцев назад, на нее, Глори, и на всех,  кто
не способен оценить Бадди Причетта, величайшего в мире питчера.
   А сегодня-то он почему с цепи сорвался? Не в  том  же  дело  в  конце
концов, что она не  выразила  ему  своих  соболезнований  по  поводу  не
полученной в тот день работы? Может, дело в том, что она отказалась пить
с ним? Но ведь знает же Бадди, что к спиртному она и не  притрагивается,
будь то даже пиво.
   Видит Бог, свою долю  она  выпила  еще  ребенком,  когда  рядом  была
мать-алкоголичка, которая со стаканом вообще не расставалась.
   Но учитывая то, в каком  скверном  настроении  Бадди,  может,  стоило
все-таки выпить с ним стакан пива, просто ради мира  в  семье?  Впрочем,
какая разница, не одно, так другое.
   Судя по злобным взглядам, которые Бадди время от  времени  бросал  на
нее, он давно уже искал повод дать волю рукам.
   Именно поэтому,  с  тех  самых  пор  как  он  вернулся  домой  с  той
злосчастной  весенней  тренировки,  Глори  изо  всех  сил  старалась  не
рассердить его ненароком.
   Не  то  чтобы  она  боялась  его  физически,  по  крайней   мере   до
сегодняшнего вечера. Просто ей не хотелось, чтобы он  впадал  в  хандру,
когда его тянет развалиться на диване и молча, с мрачным видом, смотреть
телевизор и поглощать одну  за  другой  банки  пива  "Берг",  которое  в
общем-то было им не по карману.
   Когда в тот день он вернулся с тренировки необычно рано и сказал, что
из команды его выперли, заменив на новичка, у которого молоко  на  губах
не обсохло, Глори попыталась его утешить. Но сочувствие он  отверг.  Так
что она научилась терпеть эти его настроения, припадки хандры,  а  то  и
внезапного гнева и все время старалась убедить, что уважает  его  ничуть
не меньше оттого, что он не играет больше в бейсбольной  команде  низшей
лиги.
   - Да что с того? - неосторожно спросила она как-то, явно  не  отдавая
себе отчета в том, что именно ее Бадди винит в своих неудачах. -  Всегда
можно заняться чем-нибудь другим. Кому вообще нужен этот бейсбол?
   Вот тут-то он и взорвался. Но даже и в этот раз не  ударил  ее,  хотя
выслушивать обвинения в том, что, если  бы  она  не  забеременела  и  не
заставила его жениться на себе,  он  больше  внимания  уделял  бы  своей
работе, было нелегко. Может, уже тогда надо было сообразить, чем все это
кончится, и оставить его, да только куда  было  податься?  К  матери  не
вернешься, она ясно дала понять, что там ее не ждут, к сестрам  тоже  не
пойдешь, они даже не пытались скрыть радости, когда  выяснилось,  что  в
профессиональном бейсболе Бадди уже больше ничто не светит.
   Ладно, нечего копаться в прошлом. Теперь надо рассчитывать только  на
себя, ибо ясно, что здесь  она  больше  не  останется,  грушей  для  его
кулаков не будет. Человек, который ударил жену однажды, ударит и  снова,
уж это она, девчонка, выросшая в городских трущобах, знала хорошо.
   Мужчина, разлегшийся на кровати, невнятно выругался и закинул руки за
голову. Решив, что он просыпается,  Глори  застыла;  но  нет,  напротив,
Бадди захрапел. Вот он,  ее  шанс,  -  собраться  побыстрее  да  смыться
отсюда; только, что, если Бадди проснется до того, как она успеет  уйти?
Что последует - ясно; но она не позволит, чтобы ее изнасиловали еще раз,
будь это даже собственный муж.
   Впрочем, достаточно ли только  одного  ее  нежелания,  чтобы  назвать
происшедшее изнасилованием? Положим,  сопротивления  она  не  оказала  -
слишком боялась тяжелых кулаков Бадди. Но из этого еще не  следует,  что
она и дальше будет здесь болтаться в ожидании, пока  ее  используют  как
сточную канаву. А ведь так оно и будет. Ему явно это понравилось,  прямо
в экстаз привело - врезать как следует, а потом заняться сексом.
   Глори соскользнула с кровати и поморщилась от боли, покрытое синяками
тело протестовало против резких движений. На мгновение она остановилась,
глядя на обнаженное мужское тело,  и  глаза  ее  неожиданно  наполнились
слезами.
   Когда же все это ушло - восторг, мечты, ночи, когда  она  заснуть  не
могла, думая о Бадди, сладкая  дрожь  от  его  поцелуев,  прикосновений,
страстных объятий?
   Глори подняла с пола ночную рубашку и, надевая  ее,  обнаружила,  что
куда-то делся пояс. Впрочем,  вот  он  лежит,  извиваясь,  как  плюшевая
змейка, на коврике, куда Бадди швырнул  его,  срывая  с  нее  эту  самую
рубашку. Она наклонилась поднять пояс, и тут ей в  голову  пришла  некая
мысль. Если Бадди связать, то какой ему будет прок от мощных бицепсов? И
что, если он проснется и  увидит,  как  она  собирает  вещи?  Все  равно
сделать он ничего не сумеет, и  можно,  не  торопясь,  чтобы  ничего  не
забыть, заняться сборами.
   Глори осторожно подняла пояс  и  выдвинула  ящик,  где  Бадди  держал
галстуки Дорогие - не меньше тридцати долларов  каждый.  Бадди  Причетт.
Молодчик Бадди,  носит  все  только  самое  лучшее,  денег  не  считает,
швыряется ими налево-направо, словно это простая бумага.
   Из-за этого они тоже всегда собачились. Из  них  двоих  именно  Глори
считала, что следует быть благоразумным и откладывать деньги  на  черный
день. Когда этот день настал, она и слова  не  вымолвила,  не  принялась
язвить, что, мол, вот я же говорила тебе. Даже не упрекнула Бадди в том,
что он фактически пропил все свое выходное пособие. Да и  какой  в  этом
толк? Так и так он во всем винил ее - ив том, что она забеременела, и  в
том, что потеряла ребенка, и в их стремительном браке...
   Старая, все еще не утихшая после двух лет замужества  боль  сделалась
невыносимо  острой,  и  Глори  изо  всех  сил  зажмурилась,   чтобы   не
расплакаться да и  воспоминания  прогнать.  Стараясь  дышать  как  можно
ровнее, она тщательно, в три  слоя,  обмотала  пояс  от  рубашки  вокруг
правого запястья Бадди, а свободный конец тугим двойным узлом  закрепила
на столбике кровати. Огибая ее, она  почувствовала,  что  сердце  у  нее
колотится так громко, что  это  просто  нельзя  не  услышать;  она  даже
остановилась  на  секунду  перевести  дыхание,  так  ведь  и  в  обморок
грохнуться недолго. И только справившись с  левой  его  рукой  и  обеими
лодыжками, она позволила себе немного расс